Табу

— Мне снился сон, господин... Здесь, на горных склонах, вдали от военного лагеря, спокойно, но телохранитель, находясь рядом со своим молодым господином, все равно держал катану за рукоять и говорил приглушенным тоном, не желая, чтобы кто-то посторонний услышал его слова. — Я слушаю, Вал, — голос господина по имени Хаято всегда напоминал Валу красивую мелодию: ту самую мелодию, которую он помнил с детства, будучи еще послушным учеником опытного самурая. Она плавно лилась издалека и нежно касалась слуха. Ее не мог разбить даже звонкий, железный звук двух ударяющихся друг о друга катан. Губы Хаято тронула едва заметная улыбка: Вал не видел этого, находясь у него за спиной, но тонко чувствовал сквозь каждое слово. — Мне снилось бескрайнее небо, звезды и месяц... Прекрасный серебряный месяц и вы, — продолжил Вал, когда Хаято опустился на прибрежный камень и коснулся босыми ногами глади прозрачного ручья, так тихо бегущего в безызвестную даль. — Я умирал, а вы склонились надо мной. И он вновь замолчал, глядя на своего господина. Его длинное светлое одеяние намокало, когда летний ветер соприкасался с поверхностью воды, создавая волны, а взгляд был устремлен вверх — туда, где временно скрылось солнце. Никому не было известно, о чем он думал в тот момент. Даже Валу, его верному прислужнику, готовому в любой момент отдать свою жизнь ради его спасения. Воздух был пропитан цветущей вишней: Вал ощутил это, вдохнув глубже, прежде чем опуститься на камень рядом с Хаято и увидеть, как тот загадочно прикрыл глаза, подставляясь под теплые лучи вышедшего из-за облаков солнца. — И что же я сказал тебе? — вопрос прозвучал слабо, а призрачная улыбка стерлась с губ. — Что вы не желаете отпускать меня, — Вал не сводил с Хаято взгляда, а он чувствовал его защиту, даже если знал, что в этот день, когда они вдвоем далеки от опасности, ничего не могло случиться. Перестав нежиться под солнцем, он выпрямился и повернулся к телохранителю, столкнувшись с серьезным взглядом темных глаз. То, что давно было под строгим табу, возрождалось вновь. Вал смотрел на Хаято так же, как несколько лет назад в одну из ночей. Тогда, под приглушенными звуками флейты и мистическим лунным светом сохранилась их главная тайна. И этих тайн было бы еще множество, если бы не обет, который они дали друг другу. «В войне не место чувствам. Если умрет кто-то один, умрет и другой», — прошептал в тот момент Хаято, разрывая крепкое переплетение пальцев. — Не должно, Вал… Не должно нам быть вместе, — и сейчас отрицал он, стараясь тщетно уберечь плавную мелодию голоса от дрожи. — Не в этой жизни. Не в этой жизни, даже если хотелось нарушить допустимое расстояние, забыть о табу, о кровопролитной войне, которая продолжалась в течение многих лет, и прикоснуться к тому единственному, кому не жалко отдать свое сердце. Но вместо этого лишь тяжелый выдох растворился в сладком вишневом воздухе. — А если у нас не будет другой жизни? — вопрос под давлением часто бьющегося сердца сам сорвался с губ. — Значит, мы умрем вместе с тем, что сами породили, — казалось, что у господина были ответы на все будущие вопросы, пусть даже они давались с трудом и болью. Болью, которую до этого Хаято никогда не испытывал. Ударивший в спину ветер принес за собой сорванные лепестки вишни, река зашумела, а деревья, за которыми они скрывались, зашептали что-то на таинственном языке. Наверное, это были отголоски уходящей прочь надежды. — Нам нужно идти, господин, — Вал первым поднялся с камня и протянул руку Хаято, постепенно надевая маску самурая, лишенного чувств и человеческих слабостей. Он больше не желал помнить о своем сне и так и не рассказал Хаято, что он закончился одной смертью на двоих. — Да, — согласился Хаято, мысленно прощаясь с солнцем, так редко сопровождающим его путь, и сжал руку Вала. Они больше не смотрели друг другу в глаза и не проронили ни слова, вновь став теми, кем должны были быть до конца своих дней. Господин и его верный самурай. Все изначально было просто. Просто, как взмахнуть мечом, лишая противника жизни, просто, как без жалости смотреть на умирающего, просто, как провести по острому лезвию, стирая с него чужую кровь. Вот только сердце не смогло устоять. Вал шел, не оглядываясь на Хаято, шел, вновь сжимая рукоять и помня о строгом табу.