Свобода

Императрица, сидя в своем великолепном кресле, смотрела на них так тяжко, будто собирала сына и невестку в последний путь. Она уже передала им все письма, выделила чеки; кортеж ждал внизу. На душе у Марии было тревожно, как говорят русские – кошки скребли. – Что ж, – свекровь притворно печально вздохнула, – не уроните честь престола. Ведите себя подобающе, особенно у австрияков, хоть они и наглы безмерно. Кланяйтесь вашему, – она кивнула Марии, – дорогому отцу. Помолчав, но еще не отпуская, императрица добавила с неожиданной усмешкой: – И не плюйте с флорентийской колокольни. Говорят, примета плохая. – Матушка, не стоит держать нас за дурачков, – напряженным голосом проговорил Пауль, и Мария чуть не дернула его за руку. Издевка свекрови и ее задела чрезвычайно, но она была слишком подавлена, чтобы ссориться на дорогу. – Уж и пошутить нельзя, – деланно развела руками императрица, ясно давая понять, что это была не шутка. – Идите, не смею более вас задерживать. Прежде чем сесть в карету, Мария в последний раз перецеловала сыновей, выведенных Никитой Ивановичем на крыльцо. От мыслей о предстоящей разлуке с детьми выступали слезы, но о том, чтобы взять их с собой, и речи идти не могло. Они еще совсем малютки, да и императрица ни за что не позволит. Мария первой заскочила в экипаж, чтобы тайком вытереть мокрые глаза. Пауль, сказав что-то Никите Ивановичу, последовал за ней, и кучер стегнул лошадей.

***

На верхней площадке кампанилы вольно гулял весенний ветер. Флорентийское небо, охватившее красавицу-башню, синело, будто незабудки. Плотнее запахнув накидку, Мария подошла к аркам и глянула вниз. На секунду у нее закружилась голова, и она отшатнулась, однако уже через минуту решила преодолеть свою боязнь. Не ради страха же она поднялась сюда, оставив позади полтысячи ступеней? Флоренция, свежая и освещенная полуденным солнцем, блистала. Красные черепичные крыши горели, Арно, как расплавленный свинцовый ручеек, подтекала под перекинувшиеся с берега на берег мосты. Зеленые деревья, синие склоны низких гор и маленькие лодочки дополняли прекрасную картину. С высоты летящей птицы этот город даже заставил Марию забыть о зябкости и том, что уже полгода она не видела родных детей. К соседней арке, вырезанной, кстати, с большим мастерством из белоснежного мрамора, неслышно подошел Пауль и, подобно Марии, облокотился на балюстраду. Сзади них, ближе к колоколам, неторопливо возился звонарь – тучный итальянец, не лишенный некоторого добродушия, свойственного здесь даже угрюмым усачам. Это он пустил их на кампанилу за скудо, проведя по своей тайной винтовой лесенке. Мария удостоверилась, что звонарь занят своим делом, и тихо обратилась к Паулю: – Только не говори, что ты вспоминаешь о том же, о чем я. Пауль медленно повернул голову. Несмотря на спокойствие черт лица, его глаза посверкивали. – Именно. – Давай плюнем? – заговорщически предложила Мария тоном, в который само собой прокралось легкое злорадство. Помолчав, Пауль с сомнением приподнял брови. – А если правда плохая примета? – Это легко проверить, – махнула рукой Мария и по-итальянски обратилась к звонарю: – Эй, синьор! Вынув изо рта мундштук трубки, звонарь с любопытством посмотрел на нее и кивнул, показывая, что слушает. – Можно ли плевать с кампанилы вниз? – нарочито развязно поинтересовалась Мария, улыбаясь ему. – Не запрещено, донна, – удивленно ответил ей звонарь, почесав темя. – А что насчет примет? – решила она совсем развеять мужнины сомнения. – Ничего, не плохая? – Только если внизу плешивый Медичи не пройдет, донна, пока будете плевать, – басовито запыхтел звонарь, неуклюже кланяясь. Наверное, она ему понравилась, итальянцы ведь ужасные сластолюбцы. – Вот видишь, – с достоинством вернулась Мария к Паулю и, увидев, что он еле сдерживает хохот, прыснула тоже. Обратно по лестнице она неслась, как стрела, хотя ей грозило споткнуться через подол платья и размозжить голову об острые железные ступени. Но это было настолько безумно и весело, что порыв бежать и заливисто смеяться завладел Марией целиком. Она остановилась, только сделав несколько шагов по мостовой. Все вокруг: и небо, и Флоренция, и люди, пришедшие на крестины к баптистерию, и Пауль – казалось ей таким восхитительным, что императрица с ее глупыми ирониями начисто стерлась из памяти. – Теперь-то ты довольна? – уже в экипаже спросил у нее Пауль, несколько розовый: видимо, до нынешнего дня ему не доводилось вести себя так по-дурацки. – Полностью, – заверила его Мария и дернула веревочку колокольчика, отчего паж закрыл дверь и вспрыгнул на запятки. – Особенно оттого, что этого никто не узнает. В конце концов, позволять себе маленькие шалости не так уж и плохо, даже если в Петербурге ты – великая княгиня и мать царевичей. Мария чувствовала, что дышать ей стало гораздо легче.