Саша

      Я знал Сашу. Мы столкнулись с ним в буфете. Я пытался пробиться в начало очереди, ни в коем случае не собираясь ждать, пока она сама потихоньку сократится. Методично работая локтями, я расчищал себе путь, не слушая негромкие жалобы и недовольные перешептывания. Я был авторитетом. Не сказать, чтобы меня все любили и за то уважали. Скорее боялись и все. Сам даже не знаю, как я добился такого отношения к себе, но во многих ситуациях оно играло в мою пользу.       Вот и сейчас никто не осмеливался мне возразить, пока я нагло лез вперед. У самой витрины, когда два или три пятиклассника стояли передо мной, моя система впервые дала сбой. Лишь только я попытался отодвинуть самого маленького и тщедушного из всех пятых классов, он остался твердо стоять на ногах, ни на сантиметр не пустив меня дальше. Я было решил, что он меня не заметил, поэтому приложил побольше силы, но и тогда эта малявка не захотела меня пропустить.       - Эй! – тогда я грубо его окликнул.       - Это вы мне? – обернулся пятиклассник, сохраняя спокойствие. Я не заметил и тени сомнения в его таком серьезном лице. Его реакция меня несколько ошеломила, но я усмехнулся.       - Тебе.       И он молча отвернулся. Изумлению моему не было предела.       - Я говорю «эй»! Ты почему отворачиваешься?       - Потому что это вовсе не мое имя, - пожал плечами этот наглец и шагнул к буфетчице.       Я выстоял свою очередь и дождался, пока осмелевший пятиклассник отойдет в сторону. Я решил не устраивать лекции по праву перед всей столовой, а после уроков объяснить ему что к чему и кто здесь главный. Лихорадочно жуя булочку, я тщательно обдумывал детали своего плана. Малец должен был все уяснить раз и навсегда.       Позже я узнал, что он новенький, и тогда во мне взыграло великодушие. Раз он недавно в нашей школе, стало быть, не знает здешних порядков, поэтому предстоящий разговор обещал быть мягким, но вполне ясным. Была зима. Середина января, и все дороги замело так, что дворники работали с утра до ночи, махая лопатами и метлами, дробя на тротуарах десятисантиметровый лед, посыпая его затем песком. Надо сказать, эти меры безопасности не помогали. На каждом шагу ты норовил неловко поставить ногу на одну из проплешин в тонком слое песочка на пешеходной дорожке и, активно размахивая руками, еле удержаться на ногах, а то и вовсе упасть. Морозы стояли страшные. Добраться из одного места в другое, по пути заходя в каждый магазин и подъезд без домофона, чтобы хоть чуть-чуть согреться, а потом все равно прийти с посиневшими руками – было делом естественным, так что все постепенно привыкли. Но если у тебя был насморк, каждый знакомый и незнакомый тебе сочувствовал: не надо быть слишком умным, чтобы понять, почему.       Особенно тяжко приходилось школьникам. И не нам, крепким и тяжеловесным старшеклассникам, а самым маленьким, щупленьким и легким, которых метель подхватывала налету и буквально несла вперед, не давая ногам соприкасаться со льдом. Одним из таких был Саша. В своем классе он был младше и меньше остальных, поэтому в такую погоду ему было тяжелее всех.       После уроков в тот самый день я даже не сразу его заметил. Саша стоял за сугробом, и что-то разглядывал на своей ладони. Я подошел сзади, тихо и незаметно.       - Эй! – гаркнул я чуть ли не в самое ухо малявке. Он вздрогнул, и я загоготал. Саша нахмурился исподлобья, но ничего не сказал, вообще не обратил внимания, будто и не заметил меня.       - Молчишь? – я засунул руки в карманы и глядел на него сверху вниз. Он тщательно старался скрыть от меня то, что держал в левой руке, своей посиневшей от холода правой ладонью. Признаюсь, у него это плохо получалось.       - Ну, молчи, молчи. Что это ты там прячешь?       Он попытался было отвернуться и уйти от меня, но я оказался быстрее. Загородив мальчику дорогу, я прочистил горло и начал:       - Я знаю, что ты в нашей школе недавно. Ты еще ничего здесь не знаешь, и я бы хотел продиктовать тебе важную часть нашего устава. Во-первых, я здесь главный. Пропускать меня в очереди в буфет – твоя обязанность. Во-вторых, молчать, когда я с тобой разговариваю – твое право, но право, пользование которым крайне нежелательно. И наконец, в-третьих, за несоблюдение этих и еще многих других правил, которые сейчас я оглашать не буду, последует наказание.       Я замолчал. Внимательно следил за ним и ждал, что он скажет. Наконец, он поднял глаза и, строго глядя на меня, произнес:       - Ты меня не запугаешь.       Я рассмеялся.       - Ты, кажется, не расслышал мое третье правило?       - Ты меня не запугаешь, - повторил он твердо.       - Ну что ж. Тогда новая школа станет для тебя не самым приятным местом времяпровождения, - я хмыкнул и, развернувшись, зашагал домой. Я так и не выяснил тогда, что он от меня прятал.       Его самоуверенность раздражала меня, а строгость взгляда и голоса приводила в бешенство. Казалось, он думал, что сможет за себя постоять, когда дело дойдет до драки. Но уж я постараюсь его в этом разубедить.       Следующие несколько дней я просто наблюдал за ним. Ходил и поглядывал, что он делает, что ест, с кем общается, как ведет себя с одноклассниками. У него не было большого круга друзей. Да вроде у него вообще не было друзей. В столовой он всегда ел один, на переменах ходил в одиночестве, приходил в школу и уходил из нее самостоятельно. Никого не ждал после уроков и вообще, как будто ни с кем не разговаривал. Его отчужденность была для меня преимуществом. Одиноких легче запугивать. Им не на кого положиться, нет спины, за которую они могут спрятаться, у них нет защитников. Поэтому для меня мальчуган представлялся легкой добычей, которая не будет особо выступать после пары-тройки разговоров. Я сильно ошибался.       Когда он во второй раз не пропустил меня в буфете, я привычным образом возмутился:       - Эй!       - Это вы мне?       Наш разговор повторялся, совсем как в тот первый день. Он сделал вид, будто впервые меня видит, хотя в его глазах я прочитал неподдельное удивление.       - Тебе! – рассердился я и оттолкнул его, не дожидаясь ответа, который я уже знал. На удивление Саша отошел. Я обернулся. Он стоял и молча смотрел на меня. Казалось бы, какой-то пятиклассник, возомнивший себя сильно взрослым, стоял и смотрел на меня, а мне почему-то стало не по себе. Во взгляде был укор.       Еще после нескольких подобных случаев я заметил, как безразличное отношение одноклассников к нему изменилось. Теперь они стали сторониться новенького, поглядывали на него искоса и с каким-то немым осуждением. Они считали его поведение неправильным, принимали его за дурака, который лезет на рожон, не отдавая себе отчет. Они думали, что спорить со мной – верх неблагоразумия, и только полнейший идиот будет вступать со мной в переговоры. Надо сказать, Саша ни в какие переговоры и не вступал. Он всегда отмалчивался или умудрялся отделаться короткими фразами, которые стали все чаще и чаще колоть меня. Что-то в нем задевало не столько мое самолюбие, сколько, скорее всего мою совесть. Да-да, даже у меня была совесть.       Правда, несмотря на ее редкий, еле слышный голос, я иногда ловил Сашу за углом школы и пытался словами разъяснить ему, в чем заключается ошибка его поведения. До драки дело не доходило. У меня не хватало сил поднять на него руку. Он и раздражал меня, и доводил до белого каления, и бесил так, что руки дрожали, но побить его, как многих предыдущих я почему-то не мог. Не из жалости, а из-за какой-то навязчивой мысли, что в этом не будет никакого толку. Он вел себя так и говорил со мной таким образом, будто совсем меня не боялся, не боялся и за себя, за то, что ему могут причинить боль и обидеть. Бесполезность кулаков в этой ситуации приводила меня в замешательство. Как же тогда вообще можно было повлиять на выскочку?       И тогда я решил нанести ему не физическую боль, а душевную. Саша очень часто нес что-то в ладонях, скрывая это от ветра и снега, стужи и морозов и от меня, конечно. Видно было, что за эту вещь он боится больше, чем за себя, поэтому я и решил надавить на эту точку.       Подкараулив его около его дома (я уже знал, где он живет, через две недели после нашей первой встречи), я снова заметил сомкнутые ладони, крепко-накрепко прижатые к груди. Увидев меня, Саша не остановился, глаза его излучали уверенность, хотя губы дрожали. Но в тот день ртуть в термометре, по-моему, вообще замерзла, так что трудно сказать, от чего дрожали его губы.       - Знаешь, мне надоело, что мы с тобой такие близкие знакомые, так часто общаемся, а я до сих пор не знаю твоего секрета, - я откровенно смеялся над ним, пытаясь унизить своим пренебрежением.       - Какого еще секрета? – насупился он. Честное слово, это хмурое выражение его лица так странно оставалось неизменным, что я было подумал, оно никогда не исчезнет.       - А вот этого, - я ткнул пальцем в его ладони. Саша еще больше посуровел и сильнее сомкнул пальцы. – Ну же, я ведь из чистого любопытства. Покажи, что там.       Плохо изображая заинтересованность, я по-дурацки улыбался. Саша молчал и просто смотрел на меня. Потом попытался обойти и войти в дом.       - Эй, эй, постой! – я перегородил ему дорогу. – Сначала покажи.       Саша думал. Наверняка о том, чем ему грозит его упорство. Но рук до сих пор не разжимал. Подождав еще с минуту, я повторил просьбу. Ничего. Тогда я резко сорвался с места и, силой отобрав Сашин «секрет», бросился бежать, едва не падая на льду. Я не оглядывался, не старался увидеть его реакцию, просто бежал вперед, как будто он мог меня догнать, даже вздумай пуститься в погоню.       Под пальцами что-то зашевелилось. Я вдруг вспомнил, что теперь у меня в руках была его тайна. То, чем он дорожил больше, чем собой. Я явно держал что-то живое, и удивление мое все росло. Не решаясь раскрыть ладони, я так и шел до дома, точно так же прижимая к груди это нечто.       Дома никого не было. Мать видимо еще была на работе, а дед уехал на рыбалку. Так даже лучше. Не раздеваясь, я вошел в свою комнату и, присев на корточки возле кровати, аккуратно разжал пальцы над покрывалом. Неожиданно что-то маленькое и юркое задергалось на месте, завертелось, закружилось и отчаянно заверещало. Это была птичка. И не какая-нибудь особенная, а самая обыкновенная синица. Желтая грудка ее посерела, как-то сжалась, перья потрепались и повылезли. Она была худая, грязная, но такая энергичная, что еще минут пять скакала и прыгала у меня по кровати, дергая крылышками и издавая странные пищащие звуки. Я улыбнулся.       Наконец, синица успокоилась и принялась расхаживать по кровати, заложив крылья за спину. Они показались мне странными. Приглядевшись, я понял, что ее крылья были короче, чем надо. Странными обрубками они бесполезно трепетали, не давая возможности их обладательнице взлететь хоть на сантиметр вверх. Сердце мое сжалось.       Аккуратно взяв птичку, я понес ее в кухню. Налил в блюдце воды, в другое насыпал хлебных крошек и поставил перед ней. Синичка секунду постояла, подумала и в нерешительности подошла к блюдцу с водой. Немного попила, скудно поклевала в изобилии накрошенный хлеб и отвернулась от угощения. Я был удивлен. Ей явно не хватало пропитания там, где она его искала и находила, но до конца дня она не притронулась больше ни к воде, ни к крошкам. Бережно уложив птичку в самодельную постель, которая представляла собой коробку с махровым полотенцем, я спрятал «кровать» под стол, а рядом поставил оба блюдца на случай, если синица все же проголодается.       Когда я сам улегся спать и укрылся одеялом, сон еще долго не шел ко мне. Я лежал, заложив руки за голову, и думал. Думал о своем поступке, о синице и о Саше. Выходит, то, что он так бережно прятал у себя в ладонях, то, за что так переживал, то, за чем ухаживал, оказалось всего лишь какой-то потрепанной птицей, к тому же с обрубленными крыльями, каких на свете миллионы и до кого никому никогда нет дела. Живут себе и живут, и никто их не трогает. Только бабушки выставляют на подоконник кормушки, да маленькие дети кидаются в них камнями. Получается, Саша не один из таких детей. Он другой, и он достоин уважения.       Когда я понял это, жаркий стыд охватил меня. Щеки запылали, а в голове вертелась одна мысль: «Я украл у него синицу». Немедленно решив отдать ему птичку завтра после уроков, я повернулся на другой бок и тут же уснул.       Наутро было даже страшно идти в школу. Я не знал, как отреагирует Саша, увидев меня. Не знал, что ему сказать и как извиниться. Наверное, понятно, что мне редко когда приходилось извиняться и уж тем более жалеть о своих поступках. А об этом поступке я действительно жалел.       Но в этот день Саша в школу не пришел. Синица, которая беспокойно металась в моем портфеле, потому что я не знал, куда еще ее можно было деть, снова вернулась в свою коробку у меня под столом. Впрочем, она жила там почти неделю, потому что Саши все не было и не было, и через три или четыре дня я вообще перестал таскать птичку с собой. Поручив деду время от времени менять воду в блюдце и подсыпать новых крошек, хотя это было излишней заботой, я шел на занятия, надеясь на перемене увидеть Сашу. Но его не было. Не появился мальчик и через две недели, и через три. А синичка все жила у меня, и даже мама восприняла ее хорошо, хотя не любила всякую живность. Мы привыкли к ней, но мысль о Саше и о том, что эта птица его, не покидала меня, поэтому я продолжал исправно выглядывать его в столовой, в буфете, на лестницах и в раздевалке, во дворе и около школы. Но его не было.       Тем не менее, моя роль «главного» в этой школе не менялась, я все так же толкался в очередях и шпынял малолеток. Хотя пятиклассников предпочитал обходить стороной. Вдруг среди них найдется еще один такой же Саша! Когда через месяц он вновь не появился, я решился. Решился на то, о чем думал уже давно. Я пошел к нему. Дом и подъезд нашел без труда, невзирая на жуткую метель, из-за которой не видно было ничего дальше вытянутой руки. Потоптавшись немного у двери, я вошел. Дом был довольно старый, без домофона, без консьержа, в пять этажей. Сашину квартиру я, к сожалению, не знал. Неожиданно мой рюкзак за спиной задрожал. Синица, которую я взял с собой, начала беспокоиться. Немного расстегнув молнию, чтобы впустить туда воздуха, я постучал в первую дверь. Через минуту мне открыла немолодая женщина в пенсне, которых, наверное, кроме нее больше никто и не носит уже, и в домашнем халате. Я замялся.       - Что вам нужно, молодой человек? – строго вопросила она, окинув меня придирчивым взглядом. В наше время молодежь не в почете, особенно юноши, особенно взрослые, особенно шатающиеся по чужим подъездам.       - Извините, я ищу… эм… одного мальчика, - начал было я. Тогда я еще не знал его имени, поэтому примет для описания было немного. – Он учится в пятом классе двенадцатой школы. Случайно не здесь живет?       - Случайно не здесь, - был ответ.       - А вы… - но я не успел договорить, дверь резко захлопнулась, и я остался ни с чем.       Обойдя почти три этажа, я так и не наткнулся на Сашину квартиру. Зато познакомился с двумя старушками, а точнее с их палками, которыми они махали в мою сторону, прогоняя и ворча что-то по поводу беспутной молодежи, не знающей, чем себя занять. Также мне встретился один старик, который даже не пожелал выслушать, зачем я пришел. Говорил я и со слишком любопытной женщиной, выпытывавшей из меня все подробности внешности этого пятиклассника вплоть до цвета глаз и формы носа. Естественно, я не мог удовлетворить ее любопытство. И что было удивительнее всего, никто и знать не знал о каком-то пятикласснике, который живет в их подъезде. Вот что казалось мне странным. Особенно, когда я дошел до четвертого этажа. Ну, если мальчик живет выше твоей квартиры и регулярно два, а то и больше, раза в день ходит мимо с рюкзаком за плечами, неужели ты даже его не запомнишь и не будешь знать, кто он и откуда? Немыслимо! А когда примешь в расчет и количество пожилых людей, любящих посудачить обо всех жильцах не только подъезда, но и дома и двора, так вообще недоумеваешь.       Но на четвертом этаже мне повезло. Одна девушка сказала, что знает такого мальчика. Он переехал в этот дом недавно вместе с мамой, буквально полтора месяца назад. Они пока не успели ни с кем познакомиться, но эта девушка помогала им с вещами. Я готов был кинуться ее обнимать. Саша жил на пятом этаже, куда я взлетел быстрее ветра. Постучал. За дверью послышались шаги. В глазок кто-то посмотрел и, поморгав несколько секунд, исчез. Дверь приоткрылась на цепочке.       - Вы кто? – послышался настороженный женский голос.       - Я … учусь в одной школе с вашим сыном. Здесь ведь живет пятиклассник двенадцатой школы? – на всякий случай спросил я.       - Пятиклассник-то здесь есть, только какой нужен вам? – настороженность уступила место легкой усмешке.       - Ну… я не знаю, в общем-то … я так и не узнал, как его зовут. Вы пустите меня к нему?       - Не знаю, не знаю, - с сомнением протянула мама Саши. – Подозрительный ты какой-то. Саша знает тебя?       - Саша? – в растерянности повторил я. Потом я понял, что моего пятиклассника зовут именно так, и закивал. – Да, да, знает. Что с ним? Он болеет?       - Да, ему нездоровится, - как-то неопределенно ответила женщина и, наконец, открыла дверь. – Проходи.       Она подождала, пока я сниму обувь, и проводила меня по коридору, остановившись возле одной из дверей.       - Он там. И он не в настроении, - мрачно предупредила меня она и удалилась. Я с опаской постучал.       Удивительно, в какое количество дверей я уже стучал за сегодня и с каким количеством людей так вежливо разговаривал. Пожалуй, в школе мне приходится куда реже употреблять свой словарный запас таким образом и в таком тоне.       - Мам, я не хочу есть, - послышался глухой голос из-за двери.       Я снова постучал.       - Мам, я же сказал! – повысил тон Саша.       Я постучал в третий раз. Приближались громкие тяжелые шаги, и дверь распахнулась. Саша замер. Он стоял и смотрел на меня непонимающими глазами, затем нахмурился и кивнул.       - Ты что здесь делаешь?       Я ответил не сразу. Тщательно подбирая слова, я исподволь разглядывал мальчишку и удивлялся. Он казался мне еще более худым и маленьким, чем был месяц назад. Под глазами залегли тени, уголки рта все время опущены, брови, кажется, вообще не возвращались в исходное свое положение.       - Я пришел…       Слов не нашлось. Он молча отошел в сторону, пропуская меня в свою комнату.       Я вошел. Сел на стул, на который указал мне Саша, и внимательно поглядел на мальчика.       - Если ты пришел издеваться… - после непродолжительного молчания начал было он, но я усмехнулся.       - Я похож на человека, который будет искать твою квартиру, звонить во все двери и спрашивать у каждого жильца этого подъезда, где ты живешь, чтобы поиздеваться над тобой?       Мальчик хмыкнул. Сейчас у меня было ощущение, что он старше меня на много-много лет, уже взросл и умудрен опытом, что ему мои детские шуточки и поступки кажутся глупыми, а сам я вообще ничего собой не представляю.       - Да… В общем, я пришел, чтобы отдать то, что принадлежит тебе.       Я потянулся к рюкзаку и, с трудом нашарив в нем птичку, выудил ее на свет. Удивительно, как прояснилось Сашино лицо. Его озарила улыбка, глаза засверкали, какой-то внутренний свет вдруг зажегся в нем и вся его болезненность куда-то исчезла.       Дрожащими руками он взял у меня из рук синичку и с трепетом погладил ее.       - Ты чистил ей перышки, - заметил он, - и кормил. Почему? – вдруг резко прозвучал вопрос.       Я на секунду растерялся.       - Не мог же я выкинуть ее на улицу или вовсе о ней не заботиться. В тот же день я решил отдать ее тебе, но в школе ты больше не появлялся. Так что она немного пожила у меня.       Саша кивнул. Он продолжал любовно гладить синицу по головке, разглядывать ее со всех сторон и бережно трогать обрубленные крылышки.       - Что с ней произошло? – не выдержал я.       - Ты про крылья? – Саша поднял на меня глаза. – Ей их отрезали.       - Как? – слово вырвалось у меня прежде, чем я успел подумать о нем.       - Ножом, - пожал плечами мальчик.       Последующих объяснений не последовало, а расспрашивать самому мне было неловко.       - У нее есть имя? – я решил сменить тему.       - Я зову ее Машей, - почему-то улыбнулся Саша. – Когда я взял ее к себе, она напомнила мне мою младшую сестру. Ее звали Маша.       - Ее сейчас нет дома? – беспечно поинтересовался я, не обратив внимания на прошедшее время и выражения лица мальчика.       - Да, к сожалению, - грустно вздохнул Саша, и только тогда я понял, какую глупость только что сказал. Вообще я уже столько лишнего наговорил, хоть вовсе дальше не разговаривай.       - Почему ты не ходил в школу? Из-за… из-за Маши? – разумеется, я имел в виду синицу.       - Поначалу да, - кивнул он. – А потом простудился. Мама так ругалась, когда услышала мой кашель. И все винила Машку, а ведь она ни при чем. Мама не любит ее. И никогда не любила. Сам не знаю почему.       Он замолчал. И я ничего не говорил. Надо было уходить. Я встал, попрощался, попытался неуклюже извиниться и вышел. Я знал, что Саша меня простил. Он не мог не простить. Он ведь от природы не злопамятный и не злой. Мне начинало казаться, что Саша – маленький мальчик с большим сердцем и несчастной судьбой. После этого я проникся к нему глубоким уважением и не позволял себе отпустить в его сторону даже самой ничтожной шуточки.       Как ни странно, но мы с ним сдружились. Я, одиннадцатиклассник, через три месяца заканчивающий школу, и он, пятиклассник, только-только вошедший в двери средней школы. Мои одноклассники смеялись надо мной, наблюдая, как я разговаривал с Сашей на переменах, обедал вместе с ним и всегда пропускал его в очереди к буфету. Я не обращал внимания на смешки и шепот со всех сторон, продолжал являть собой авторитет, правда, он несколько пошатнулся, и никто больше не стеснялся задеть меня плечом в толпе, случайно отдавить ногу или налететь из-за поворота. Но мне хватало и того, потому что все это перестало иметь для меня значение.       По правде сказать, моя жизнь после знакомства с Сашей, после настоящего знакомства с Сашей, круто изменилось. Я стал по-другому смотреть на окружающих меня людей, на тех, кто младше меня, на тех, у кого нет защиты, на одиноких. При виде одиноко идущего ребенка по коридору школы я и не думал больше о том, чтобы толкнуть его или подставить подножку. Теперь уже я размышлял о том, что кроется за его стеной одиночества, почему он одинок, чем отличается от других, что происходит в его жизни.       Саша не такой как все. Он взрослый человек в теле ребенка. Он мыслит как взрослый, говорит как взрослый и поступки совершает взрослые. Всегда помогает слабым и беззащитным, не дает обидеть и себя, не боится противостоять тем, кто только строит из себя большого и сильного, а на самом деле слаб и духом и телом, таким, как я. Он один против всех, но в то же время один за всех и каждого.       Я знал Сашу. Мы столкнулись с ним в буфете. И с тех пор я не встречал больше ни одного такого человека, который был бы хоть немного похож на Сашу, Человека с большой буквы.