Колебания

      Лежать на воде, раскинув руки и опустив под воду голову от затылка до висков. Неспешно качаться на волнах, расслабив мышцы, но следя за дыханием. Вдо-о-ох. Глубокий, до самого нутра, тело надувается, как шарик, раскрывается клетка рёбер, резче проступают мышцы на обычно впалом животе. Кожа, как плёнка барабана, едва не вибрирует от напряжения. Вы-ы-дох. Медленный, ровный, осушающий.       Небо раскинулось от края до края океана, отсечённое от воды иллюзией границы. Плыть между ними — всё равно что висеть посередине: впереди и позади бездна, что ни выбери, захлебнёшься.       Выбор.       Энди слабо шевелится, отдёргивает лицо от плеснувшей волны и снова старается сохранить неподвижность. Балансирует на грани двух стихий.       Он не любит выбирать.       Может, потому что варианты обычно скверные. Может, именно поэтому варианты и скверные обычно.       Но сейчас — как никогда.       Родина или свобода? Люди или эсперы? Государство или преступники?       Белое или чёрное, чёрное или белое. Стало бы проще, будь он моральным дальтоником.       Что подарила ему Комерика? Родителей?       Энди хорошо запомнил страх на их лицах, когда в дом позвонили люди из социальной службы куча-канцеляризмов-в-названии. От ребят в школе, от взрослых в магазинах, где они не слишком-то понижали голос, обсуждая политику между сравнениями кукурузных хлопьев, он знал другое название. Инсекта. Мерзкие насекомые, непрошибаемые фанатики. В самую суть просто. Родители выслушали их тогда молча. Они и не подумали возразить, когда социалы сжали его плечи холодными пальцами. Только улыбались и благодарили, благодарили и улыбалась, пока его сажали в машину, сгребали вещи в спортивную сумку, раскидав по комнате любовно расставленные игрушки. Увозили прочь. Навсегда.       Образование?       Комнаты-кельи, тёплые — спасибо и на том, — но пустые, выхолощенные. Одинаковые кровати с разглаженными покрывалами; подушки, скомканные в пирамидки, как учила сестра Мария; рубашки и штаны, сложенные строго по одной схеме. Молитвы, занятия, осмотры. Красные от щёлочи руки, пересечённые царапинами от металлической линейки — труд и дисциплина, никакого снисхождения. Ведь детям нельзя потакать, это развращает. Особенно этих детей. Холодное одиночество карцера, запах спирта и комковатая вата. Затянутые в перчатки не грубые, но и не нежные руки, оттягивающие веки, мнущие кожу, вбивающиеся внутрь, словно сам они — инструменты.       Работу?       Койки, форма, вещмешок. Чёткий распорядок, строго регламентированный, на долгие месяцы — жизнь внутри механизма. Множество людей вокруг, двадцать четыре на семь, грубых, озлобленных, странных, подлых, добрых, обречённых — словно на псарне, куда благородный господин кажет нос лишь во время охоты. Хотя нет, собак и в прошлом и в настоящем охотники любили. А их, эсперов, нелюдей, ненавидели. Какой уж тут энтузиазм и «дело всей жизни»?       И над всем этим — геометрические вырезки неба. Между зданиями города, в центральном зале приюта, между стен тренировочных лагерей. Чёткие квадраты, ломанные многоугольники, тесные рамки, а в них — то синее, то бирюзовое, то светло-голубое, фиолетовое, красно-золотое небо. Неизменно разное и долгожданно-яркое.       Энди всегда любил яркое.       Наверно, потому что ему самому никогда не удавалось быть бесцветным. Не выделяться.       Он не умел так. Казалось бы, ни разу не лез на рожон, не тянул руку, не забирался на трибуну, не повышал голос, но, видать, и пристального взгляда хватало с лихвой. Сколько себя помнил, Энди не вылезал из драк. Сначала с обычными мальчишками, которых пугало его лицо мешанки, разноцветные глаза. Затем с эсперами, едва выносившими сам факт его существования.       Никто не любит чувствовать себя дурно. Никто не любит страх.       Ребёнком Энди не задумывался над своим местом в жизни: он жил, и этого было вполне достаточно. Подростком он, как и многие другие, то воображал себе невиданную и необыкновенную судьбу, то впадал в полное уничижение и отчаяние, сталкиваясь с реальным положением вещей.       К совершеннолетию Энди усвоил нехитрую истину: жизнь просто не предусмотрела нишу для него.       Исключение из всех правил, генетический брак, он оказался никому не нужен. Сначала это было больно. До удушливой безысходности, до пелены ярости перед глазами, когда он бросался на очередного обидчика, забывая все заповеди, заветы и законы.       Потом стало всё равно.       Но когда он утратил веру, родина вспомнила о нём. Она сказала: «Ты нужен мне». Ему протянули руку, его учили, наставляли, направляли, почти перековывали. Ему говорили о его уникальности. Повторяли: «Только ты. Без тебя мы не справимся. Эта миссия только твоя». И на сотый раз Энди начал верить. Будто очнулся от долгого кошмара. Он жадно вбирал знания, приобретал умения, вырабатывал навыки — отдавался подготовке всем телом, умом, сердцем. Программа, которая должна была занять несколько лет, оказалась преодолена за один год.       Он был готов. Он был счастлив.       Он облажался.       — Эй! Хиномия!       Энди вздрогнул и утратил равновесие, забултыхался в воде. Плеснувшая волна едва не накрыла его с головой, но он тут же выровнялся, повернулся лицом к крейсеру.       — Топишься, что ли?       Йо едва не висел на бортике, прижавшись животом, покачивался на носках. Баловался. И со звуком баловался: мог же шепнуть в ухо, а не оглашать окрестности своими воплями с утра пораньше.       — Не дождёшься, — не поддавшись на провокацию, Энди прочистил горло. — Чего тебе?       — Старик зовёт, — на этот раз слова и вправду звучали тихо, будто Йо стоял за плечом.       — Ясно.       Энди добрался до корабля в несколько мощных гребков, выбросил тело из воды и зацепился за нижнюю перекладину лестницы. Начал подниматься, двигаясь с некоторым трудом, — сказывалась разница между водой и воздухом. Ухватившись за бортик, он рывком подтянулся и опустился уже на палубу.       — Рисуешься?       — Завидуешь?       Они смерили друг друга взглядами, и Йо отступил, передёрнув плечами.       — Так и пойдёшь? — поинтересовался небрежно.       — Смотря куда, — Энди не торопился, но и не медлил, вытираясь.       — У нас собрание. Походу, новая миссия: старик едва ли не светится, как урановая руда, а вот Маги-чан хмурый, у него круги под глазами точно под цвет волос. Сестрёнка тоже потрёпанная, злая, ну чистая ведьма просто — под руку не попадайся.       — Зато сразу видно, кто лентяй.       — Эй, ты вообще бы не знал, не скажи я! — возмутился Йо.       — Существенная разница в пятнадцать минут, — согласился Энди. — Иди вперёд, я зайду к себе сначала.       — Предупредить, что пудришь нос? — поинтересовался Йо, уже балансируя на пороге.       — Типа того.       Когда Йо скрылся, Энди поспешил, местами бегом, в свою каюту. Кинул полотенце на спинку стула, вытащил вещи, чистые, пахнущие не то свежими персиками, не то и вовсе экзотическими фруктами — мало ли что там написано на этикетке кондиционера. Растряхнул и с трудом нашёл следы починки — не знал бы где искать, не нашёл бы вообще. Подцепил ногтем кривоватый стежок. Югири. То-то баюкала залепленный пластырем палец. Надо будет сводить её в парк при случае.       Энди резко захлопнул дверь и столь же торопливо направился в самое сердце «Катастрофы». Щёлкнул брелком, чтобы пройти внутреннюю защиту, и вместо роскошно отделанного коридора-близнеца тех, что он только миновал, перед ним открылись двойные двери прямо-таки зала.       — А вот и наш Ихтиандр, — поприветствовал его Хёбу, и впрямь сияя похлеще раскуроченного реактора. — Я смотрю, ты полюбил общество акул.       — Когда тебя нет рядом, они не спешат свести знакомство, — парировал Энди, одновременно строя максимально виноватое выражение для Маги.       Йо, свесив руку за спинку кресла, поднял большой палец, давая способному ученику высокую оценку. Что, в свою очередь, не укрылось от внимания Момидзи. Дождавшись, пока Энди сядет по другую сторону от неё, она отвесила обоим смачные подзатыльники. Маги возвёл очи горе. Можно сказать, неизменный ритуал состоялся.       — Раз все в сборе, — Маги перекатился с пятки на носок и слегка хлопнул ладонью по панели, запуская изображение. — У нас сформировалось новое задание. Думаю, все помнят обезличенных эсперов-химер, с которыми мы сталкивались последние полгода, — он обвёл взглядом строгие, едва ли не постаревшие лица. — Что ж… нам наконец-то поступила достоверная информация о месте их… создания. Наша цель…       — Вот эта база, — Хёбу, поднявшись, оттеснил Маги.       Повинуясь скользящему движению его пальцев, картинка многократно увеличилась, демонстрируя комплекс зданий во всём великолепии. Грубые геометрические формы, монументальность, узкие окна, сеть постов охраны, ростки антенн.       И чёткую огромную, почти слепящую аббревиатуру. USEI.       Время вышло, шуточки кончились.       Энди облизнул губы.       — И что там? — ответ он знал. Точнее, не знал и не хотел бы знать дальше, но уже не сомневался в том, что услышит.       — Лаборатории. Естественно, официально, — интонации Хёбу стали выше, вежливее и одновременно буквально сочились сарказмом, — это просто военный объект. Исследования исключительно в рамках международного соглашения на добровольных началах либо с мёртвыми объектами, останки которых не запрошены родственниками. Это же просвещённая, толерантная, в высшей степени демократичная Комерика! — он помолчал и закончил уже сухо, — Маги, выводи полученные данные.       Фотографии комплекса сменились цифровыми слепками досье, слепки досье всплывали на несколько минут и возвращались обратно во всё тянущийся список имён. Дети, подростки, молодые и постарше, совсем старики — десятки, сотни, тысячи… Фальшиво-однообразные причины, лазейки, едва уловимые ошибки и нестыковки в документах на тела, за которыми крылась правда. И эту правду им не замедлили показать: пронумерованные куски тел в пакетах и банках; обрывочные, очень скверного качества видео-отчёты о работе с ещё живым «материалом», после которых ещё долгое в ушах продолжали звенеть крики и возгласы на разных языках, перемежаемые командами на английском. Маги почти сразу же переключал отчётные ролики непосредственно операций, но и нескольких кадров хватало с лихвой. Мало кто не дёрнулся, когда в одном из видео на камеру плеснуло кровью.       Энди с трудом сглотнул вставший в горле ком.       — Достаточно, — Хёбу махнул ладонью, — у нас же не презентация для СМИ.       — Подготовка штурма по моим расчётам, — Маги остановил движение информационных окон, — займёт порядка двух недель. Детали я донесу до непосредственных исполнителей, всех это волновать не должно. Собственно, сейчас на уточнении находятся особенности функционирования комплекса. Однако изначально стоит понимать: первую треть операции, а то и больше, мы сможем полагаться исключительно на оружие, — он посмотрел на Энди. — Хиномия, ты единственный из нас, за исключением майора, проходил военную подготовку и, что важнее, имеешь реальный опыт службы. Более того, опыт службы в Комерике. Мне понадобится твоя помощь для оценки охраны, а также в подготовке боевой группы.       — Сделаю, что смогу, — Энди серьёзно кивнул.       — Хорошо. Йо, изучи их систему связи, используемые волны и оборудование.       — О… опять зубрёжка… ты мне задачу, как это использовать, уточни только, ладно?       — Это будет видно ближе к дате зачистки. Поэтому пока просто изучи.       — Понял.       — На этом пока всё. Копии данных…       — Вот ещё что, — снова подал голос Хёбу. Поднялся и встал перед ними, дождался, пока Маги сядет на своё место. — Вы должны уяснить для себя одну вещь: велика вероятность, что спасать нам будет некого. Химеры, как вы могли убедиться, уже не относятся к разумным существам. У них нет воли, желаний, даже зачатков личности. Они надругательство над теми несчастными, кто угодил в лабораторию. Их убийство — не просто необходимость, это наш долг. Никаких колебаний, никаких разговоров. Первоочерёдная задача — стереть это место с лица Земли. Фиксацией и отправкой доказательств мировому сообществу займётся Маги.       — В таком свете операция напоминает карательный акт, — подал голос Энди.       — Если там нет выживших, именно им она и станет. На этом все свободны.       Раз, два, три.       Три дня пролетели как три минуты. У него не оставалось времени даже на обязательные, уже на зубок вызубренные отчёты Уолшу. Энди вставал, шёл в тренировочный зал, где ещё в первый день собрали компьютерную систему, и по уши, нет, по самую макушку увязал в подготовке. Выбор оружия, объяснение, разъяснение и наглядная демонстрация особенностей применения; стандартные приёмы рукопашного боя, ножевого боя, боя с использованием разряженного оружия. Техника обхода территории, регламент поведения на различных постах.       Каждый раз — не увлечься, не сказать больше, чем должен знать, закрыть глаза на данные, которых не должен понимать. Каждый раз, как предательство верящих ему людей. Каждый урок, как пункт обвинения правительства. И всё это — справедливо.       Он не мог выбрать.       Он лгал. Лгал уже чёртов год, даже больше, нет, с самого начала. Как оказалось, этому очень легко научиться, а его мозг словно создан для лавирования между тремя реальностями: правдой, искажённой картиной — для USEI и картиной не более достоверной — для P.A.N.D.R.A.       Энди был просто не готов к тому, что не он пошатнёт эту систему, а сама система развалится в один миг. Потому что настанет день, когда её основы столкнутся без его участия.       Он лгал, но и ему лгали. Бесчисленные лекции, выставлявшие организацию Хёбу террористами, главной причиной разлада между обычными людьми и людьми со сверхспособностями, оказались однобоко сваянными памфлетами. Пустышками. Всеблагое правительство вообще никогда не считало эсперов людьми. USEI, яблоко от яблони, никогда не собиралось действительно расследовать. Куда ближе и точнее — ликвидировать.       А он-то, дурак, всё удивлялся, на кой чёрт следователю подготовка диверсанта.       Энди закончил разбирать пистолет. Но не торопился взяться за чистку, возить шомполом, смазывать, изучать стыки… То, что успокаивало его раньше, сейчас не годилось. Он скорее сломает детали, чем соберёт.       Честна ли с ним P.A.N.D.R.A.?       Не окажется ли в один вот точно такой же день, что всё — ложь?       Нет гарантий. Да и не может быть.       Как больше нет выбора.       Впрочем… был ли он изначально? Если положить руку на сердце, представая перед собственным внутренним судом, осталась ли за этот год хотя бы тень вероятности, что он выберет не P.A.N.D.R.A.?       Не Хёбу?       Когда-то Энди заслушивался историями сестры Марии. Немного джина и хорошего настроения превращали её рот в настоящий рог изобилия. В такие минуты забывалось всё: и паршивая еда, и перебои воды, и издёвки, и несправедливость. В большинстве этих побасёнок фигурировал Дьявол. Он обманывал, убивал, повергал в отчаяние, но неизменно обольщал. Тогда Энди только возмущался глупостью ведущихся на его обаяние людей.       Сейчас — понимал их.       Что бы ни творил Хёбу Кёске, его поступки не могли не вызывать отклик, его резоны сложно было не признавать. Не понимать, не проникаться, не разделять — фантастика, если у тебя широко открыты глаза. Может быть, Энди и видел последнее время только одну сторону жизни, но других методов выживания на ней не было точно. Люди… слишком люди, неважно, пищат над ними арки или молчат. И в какой-то момент «выбирать человечество» приравнивается к «бросать всех».       А Энди слишком устал быть брошенным сам.       — Хина?       Если бы в каюте не стояла оглушающая тишина, он едва ли различил бы голос Югири.       — Да, заходи, — Энди отложил искорёженный шомпол.       Дверь открылась чуть шире — ровно настолько, чтобы Югири могла войти. Крой платья строже и проще, гольфы одеты ровно — она стала старше. Но всё так же любила сказки.       — Почитать?       — Да, мне и… остальным, — паузы почти не было, она училась говорить уверенно. Протянула ему книгу.       — Уже иду.       «Детская» комната была огромной. Двуспальные кровати по периметру и свободное пространство в середине для обучения, игр, отдыха, застеленное ковром. Энди скинул ботинки у входа и утонул в ворсе по щиколотки. Стоило ему закрыть дверь, и аккуратные холмики одеял всколыхнулись, являя отнюдь не сонные лица. Шепоток, тихий смех, скрип досок нарастали стремительной волной. Энди подхватил Югири и приложил палец к губам.       Снова стало тихо.       Он вытащил стул на середину комнаты, сел, устроил Югири на коленях. Торопливо раскрыв книгу, она спрятала узорчатую закладку, крепко сжала вручённый ей фонарик. Энди сморгнул, привыкая к яркому пятну света, и начал читать о рыцарях и драконах, принцессах и ведьмах, черепахах и тиграх, фламинго и змеях. Фантастические существа, очеловеченные герои оживали, подвластные его голосу, создавали в пределах стен свои миры, чтобы исчезнуть, повинуясь волшебному и грозному слову «конец». Не успевала разлиться тишина после одной истории, как дети требовали другую.       Здесь и сейчас Энди казались смешными все его страхи, сомнения, колебания.       В чём ему сомневаться? В праве брошенных детей на нормальную жизнь? А колебаться? Между своими идеалами, давно размывшимися и поблёкшими?       — Хватит, — он внушительно захлопнул книгу. — И не нойте. Если я всё прочитаю сегодня, что же вы будете слушать завтра?       Вопреки недовольству, дети сонно завозились. Югири и вовсе давно уже спала, пристроив голову на его плече. Если… если бы он остался верен USEI, у неё не было ни роскошных локонов, ни платьев, ни игрушек, ни всех этих игр. Только бесконечная учёба, проповеди и отповеди в рамках серых стен. Будто она не человек, а опасное животное, нет, отродье, достойное лишь Лимба.       Энди осторожно отнёс её на свободную постель и укрыл одеялом с каким-то смешными японскими дудликами.       Лощёная рожа Уолша не радовала. Честно говоря, он никогда особо Энди не нравился. Большой господин с весомыми связями, весь из себя хозяин жизни, лидер, победитель в лучах достатка и власти. Паршивая система даже среди людей, несмотря на прописную демократию, не допускала равенства, что уж говорить о нише эсперов.       Энди-Энди, и кому ты верил?       — Тебя не было три дня. Докладывай.       — Я же говорил, что выходить на связь каждый день, во-первых, нерационально — могут засечь, во-вторых, просто невозможно, — Энди тянул слова, обдумывая, что скажет. Предупреждать? Смерти подобно. Молчать? При первом же сообщении о нападении ему взорвут голову. Спокойно. — Никаких изменений в моём положении не произошло, — он выдержал паузу, дожидаясь, пока Уолш заскучает, становясь невнимательным. — Судя по общему настроению, планируется какая-то операция.       Тот подобрался мгновенно. Значит, утечку заметили.       — Где?       — Не знаю.       — Тебя спрашивали о… — Уолш совладал с собой. — О твоей службе в Комерике?       Энди удивлённо округлил глаза, одновременно хмуря брови.       — Нет, сэр, — уверенно. И тут же взволнованно: — Что-то случилось?       Больше беспокойства. В напряжённом лице, в подрагивающих пальцах на сгибе локтя — ведь его же могут убить, например, размазать по стене или всерьёз скормить акулам, предварительно выпотрошив на допросе, если узнают про два щита.       Губы Уолша раскрылись, складываясь в отчетливое «да», но…       — Нет, просто уточнил. Всё-таки ты уже год на борту «Катастрофы».       — Ну да, верно, — неловкая ухмылка, тут же исчезнувшая под строгим взглядом. Хиномия вытянулся, распрямил плечи и посерьёзнел: — Прошу прощения, сэр. Я постараюсь разузнать об операции.       — Хорошо. Жду твой доклад.       Изображение стремительно выцвело, погасло, оставив его в темноте.       — Заносчивый идиот.       — Трудно не согласиться.       Энди даже не вздрогнул, да что там, даже внутри ничего не ёкнуло, не замерло, не затрепетало. Он столько раз воображал себе подобную сцену, проживал её во сне от начала до всех возможных вариантов развития, столько раз подрывался, задыхаясь от страха и обливаясь потом, за мгновение до яви казавшимся кровью... Сейчас же его накрыло каким-то даже облегчением.       Наверно, когда наступит конец света, так же себя почувствует атлант, которому больше нет нужды держать мир на своём горбу.       — Рад, что ты покинул ряды вечно колеблющейся интеллигенции.       Энди пробило на смех.       Господи, он вот только что мог сдать их всех, ну ладно, не сдать, но многократно усложнить задачу. Нет, не только сейчас — и месяц, и два, и три, и полгода, даже больше, назад, — с тех самых пор, как его небрежным жестом включили в основную боевую группу. Если бы только в USEI знали, как легко, с шутками и чуть ли не плясками, он оказался допущен до святая святых! И мог бы… мог! Но силы характера не хватило. Силы веры. Веры всегда не хватает.       Или просто раньше ему не попадалось достойного предмета, а?       — Эй, Хёбу, а ты достойный предмет?       — Знаешь, Хиномия, меня по-всякому называли, но чтобы «предметом»…       — Формально ты вообще труп.       — Грубишь?       — Грублю.       — Ну и бог с тобой, дело привычное. Может, поговорим в каюте? Или ты всё ещё Джеймс Бонд?       — Нет, я, пожалуй, Джейсон Борн.       После мрака машинного отдела коридор кажется сотканным из солнечных лучей. Энди невольно медлит, прежде чем переступить обозначенный линией порог. Прикрывает глаза, отводит лицо. И только когда становится легче, делает шаг вперёд.       Это похоже на погружение. Никаких тебе отвлечённых мыслей, никаких оболочек образов, складывающихся в слова.       Рывок.       Пять секунд бега. Нырок. Ещё три. Десять до беспечно распахнутого горла коридора.       Счёт на доли секунд, чёткий зигзаг от стены к стене.       Охрана расслаблена. Охрана не успевает.       Вдох.       Нырок, перекат, удар. В два шага и снова — прыжок, удар, перекат. Бег.       Некогда думать.       Маршрут заучен так, что горит перед глазами легендарной путеводной нитью, но одновременно пульсирует тонким лучом прицела. Малейшее промедление, и его превратят в решето: от калибра штурмового ружья защиты нет. А он идёт налегке.       Первые выстрелы он не слышит, но чувствует. Колебания, жар, смерть.       Те, кого он оставил позади, вряд ли живы — он бил прикладом в висок, под шлем. Те, кого он оставляет за собой сейчас, мертвы наверняка. Их кровь расплескалась по стенам и полу. Возможно, попала на него.       Вдох.       Время утекает быстрее воды сквозь раскрытые пальцы.       Хёбу дурит головы охранников в гараже, машет перед ними удостоверением Энди, ругается его голосом, щурит его глаза. Но у камер нет человеческого мозга, и тот, кто за пультом, уже тянется к рации, диктует истину.       Слишком медленно.       Штурмовое ружьё страшная вещь: от замка остаётся искорёженная дыра. Не дав ей остыть, Энди выбивает дверь, успев сменить ружьё на автомат. Очередь идёт низко, короткими партиями — оборудование должно уцелеть.       Оно ценнее людей.       Выдох.       — Я на месте, — Энди переступает через корчащегося солдата, коротким ударом ломает ему шею. — Комната управления под моим контролем.       Пока он договаривает, люди на экране превращаются в смятые тряпки. Раз, и два десятка бойцов декорировали собой скучные ранее серые плиты.       — Отключай ППГ, — бросает Хёбу, поднеся рацию ко рту.       — Сейчас.       Нет никакого супер-чипа, флешки, планшета, любой другой технической штучки. Просто аккуратно и вовремя снятые данные. Энди, беззвучно проговаривая, набирает пароли, не думая об их содержании или логичности — у него всё ещё нет времени.       Ввод.       В здании так и не вспыхивают сирены. Никто не тревожит покой смены, тайных ниш с роботами, заключённых и химер.       Да, можно выдохнуть.       Если бы.       — Хёбу, ППГ отрубились на всём участке. Скажи остальным, чтобы не лезли в блок химер.       — Вряд ли они поймут.       — Я бы не был столь уверен. Только после меня.       — Бросишь комнату?       — Так займите её.       Вдох.       Снова план, снова точка прицела между глаз. Считанные секунды до взрыва, после которого, может, и зародится Вселенная, вот только дымящимся останкам Энди будет плевать.       Он паникует. Йо первый станет высмеивать его после. Крутить видео с уцелевших камер, едва фиксирующих смазанные движения, — пусть.       Это будет потом. Когда все будут живы.       Энди едва не врезается в стену лифта, нажимает этаж.       Выдох.       Почти передышка.       Он закрывает глаза, напрягает мышцы волнами, от лица до пальцев ног и обратно. Нельзя остывать.       — Тебя ждёт компания, — шепчет Йо в ухо. Энди чувствует его усмешку.       — Сколько? Какие позиции?       — Двое по бокам лифта, трое напротив... Фью, их успели предупредить.       — Вряд ли.       — Уверен?       — Да, без гипноза. Я справлюсь.       — Ну давай, Рембо.       — Заткнись.       Вдох.       Двери расходятся в стороны издевательски медленно. Нет, идеально. Энди вжимается в правую и снимает стрелка слева. Перекат, зеркальная поза — правого впечатывает в стену. Толчок, рывок, и пули проходят низом, едва царапнув по икре. Металл расползается под шквальным огнём, разлетается клочьями.       Неучи.       Спрыгнув, Энди выбивает остатки дверей и гасит жизни всех троих короткой очередью.       Становится тихо.       Выдох.       — Эй, Йо! Есть ещё кто-то из охранников на этаже?       — Нет, но химеры зашевелились.       — Понял.       Вдох.       Подхватив пропуск, он бежит вперёд. Коридор короткий, но его вполне хватает на замену обойм. Хватит ли времени потом… станет известно потом. Миновав двери, Энди сразу же запирает их и ломает карточку.       Выживет — его вытащат.       Нет — тем более всё равно.       Под ногами настоящие соты. Соты из стекла и стали, расчерченные сверху металлическими тропками.       — Пахнет... пахнет... кровь... смерть... пахнет... — переливаются в ячейках голоса. Детские, взрослые, мужские и женские, вовсе не напоминающие человеческие.       Осекаются на выстрелах, сменяются рёвом, захлёбываются.       Глаза Энди широко открыты.       Искорёженные тела, асимметричные, кожа неестественных цветов. Не ярких, нет, отвратительных: всех оттенков избитого, гниющего, мёртвого мяса. Кровь тёмная, у кого-то больше похожая на слизь, у кого-то — на разбавленный сок-концентрат. Она смешивается, стекает, изредка окатывает с головы до ног. Когда очередная химера успевает выбраться из бесполезной теперь клетки, стремится смять больно жалящего человека.       В голове нарастает боль. Зарождаясь в глазнице, она пульсирует, сверлит, проникает всё глубже в мозг. Энди почти не соображает, всё больше слепнет на левый глаз — картинка размывается, исчезает постепенно. Он становится уязвимым, но врагов, нет, жертв осталось совсем немного. Наверно, самого его спасают только вписанные на подкорку, вбитые в мышцы и суставы навыки. Невероятное, глупое желание — жить.       Он тоже химера. Отчасти усилиями природы, отчасти тех же, кто создал остальных в этом зале. Не человек. Не эспер. Недоделка. Брак. Насмешка.       У него кончается последняя обойма. Возможно последняя, он хочет, чтобы она была последней. Так не придётся думать, не понадобится напрягаться.       Боль выжигает всё.       Энди падает, не успев выдохнуть.       Он снова облажался.       Бирюзовая вода коварна. Едва успеваешь приноровиться к её волнам, как ритм меняется, и вот ты уже судорожно переворачиваешься, едва ли не кувыркаешься, отмахиваешься руками, словно маленький ребёнок. Жадно дышишь. Она щиплет глаза, промывает носоглотку, оставляя привкус пряной соли и водорослей. Наверное, водорослей. Чёрт его знает, откуда берётся этот вкус.       Он похож на вкус крови.       Напоминает о смерти.       ...И о новом рождении.       — Хиномия! — на этот раз с бортика свесился Хёбу. — Перенести тебе пару подруг?       — Да пошёл ты! — Энди расстарался аж на несколько жестов. — Хочешь, чтобы меня сожрали?!       — Это милосердней утопления!       — Где ты и где милосердие?       Слева вот уже пару месяцев слепое пятно, словно часть панорамы кто-то вычистил, оставив первозданную тьму. Зрение не торопится возвращаться. Не то чтобы это беспокоило... К тому же, Сакаки клялся, что оно вернётся, просто не сразу. Не скоро. Как и возможность блокировать силу эсперов.       Зато стоит повернуться левым боком, и «Катастрофа» исчезает.       Есть только Энди, море, пустынный пляж справа и небо над головой.       Плеск заставил его дёрнуться, отшатнуться, оборачиваясь, сжимая кулаки.       Но вместо хищного плавника перед ним ехидная рожа Хёбу.       — Страшно?       — Ещё бы нет. Твои шуточки доведут меня до ранней седины.       — Сомневаюсь.       Хёбу неожиданно повторил его недавнюю позу, но почти сразу же пошёл ко дну.       — Эй-эй, не читери, — Энди подставил ладонь ему под поясницу. — Вот так, расслабься. Дыши ровно, выпрямись, позволь воде тебя держать.       — Так?       — Да.       Это — настоящее.       Слепота на один глаз, временная беспомощность, зависимость.       Ласковое море, чистый песок, безграничное небо и тепло чужого тела на ладони.       Его выбор.