Портрет на фоне церкви

Сержант Майлз стоял на краю фиолетово-белого моря. Утреннее солнце высвечивало капли росы на лепестках и в пазухах острых листьев, ненадолго превратив клумбу в живую сокровищницу. Девушка сидела среди ирисов. Светлые, почти белые волосы, снежно-белый шелк длинного платья. Густые цветы окружали ее со всех сторон и, казалось, прорастали сквозь ткань. Касались белыми и фиолетовыми лепестками груди и предплечий, роняли на них капли росы, прочерчивая сверкающие дорожки на коже. – Роса. Видите, сэр? – указал стаканчиком с кофе Майлз. – И цветы… – От края клумбы до нее не меньше шести футов. – Голова девушки была запрокинута, глаза закрыты. Лицо… Джо оно казалось умиротворенным. – Роса не сбита, цветы не примяты и не сломаны. Следов борьбы и видимых повреждений нет… – Но я еще не видел самоубийц, что залезали в середину клумбы, отдавали концы, но при этом так и сидели в красивой позе, – вклинился в возникшую паузу Майлз. – И где носит экспертов и всех остальных? Сколько мы ждать должны? – Не ворчите, Майлз, – успокоил сержанта Джо. – Нам с вами сюда ближе всех. Сейчас подъедут. Окрестные жители в такую рань тоже не спешили становиться свидетелями. Скорее всего, считали подобное недостаточно респектабельным. Сто лет назад в этом старом доме жили грузчики и докеры, а теперь – молодые банкиры из Сити и успешная богема. Обширный двор - большую часть которого и занимала клумба с ирисами, что к дальнему концу сменялись темно-красными тюльпанами - был пуст. – Дождетесь их, сэр? А я пока выясню насчет списка жильцов и камер наблюдения. Чего зря стоять? Джо молча кивнул. Раннее весеннее утро в Уайтчепеле пахло ирисами, свежей травой и влагой. – Ненавижу весну, – вздохнул рядом Майлз. – Вечно лезут наружу всякие психи. – Итак, погибшую звали Ребекка Эткинсон, двадцать восемь лет, художник по костюмам в театре. Врагов и долгов нет. В знакомых – добрая половина театральной индустрии Лондона. Документов при ней не было. Одежды, в которой она была в день смерти, тоже не обнаружено. Опознал ее управляющий дома – хотела снять квартиру днем ранее… Излагая собранные данные, Джо не мог отделаться от ощущения, что все это – не то. Ложный путь. Дело не в личности. Светлые волосы, хрупкое, на грани болезненности, телосложение… Белое платье и темно-фиолетовый пояс – такого наряда никто из знакомых Ребекки не помнил. Белые и фиолетовые ирисы во дворе дома. Словно убийца подбирал девушку… к цветам? – А что с причиной смерти, сэр? – поинтересовался Кент, который весь день обходил друзей и знакомых жертвы. – И временем смерти? – Доктор Ллевеллин считает, что сначала ее оглушили – на затылочной части есть гематома, – а потом сломали шею. Время смерти – вчера, около полуночи. Обнаружили тело сегодня в шесть тридцать утра. На фотографиях Ребекка Эткинсон растворялась в белом и фиолетовом буйстве жизни. Даже в безжалостном свете полицейской съемки казалось, что цветы растут прямо сквозь нее. Яркие цвета фото притягивали не только его взгляд: – Убийца затащил тело на клумбу, не оставив следов и не попав в поле зрения ни одной из камер, – подытожил Майлз. – И он ее не уложил. Он ее усадил, что не так просто в темноте и с мертвым телом. Но никто ничего не видел и не слышал. Мы ищем физически развитого мужчину в возрасте от двадцати до шестидесяти лет, и это пока все, что у нас есть. Через сутки они с Майлзом снова встречали рассвет в окрестностях доков св. Екатерины. Это могло быть даже романтично, если бы не новое тело. В том же дворе и снова в цветах, только на этот раз – в тюльпанах. Длинные пряди темных волос обтекали стебли, как миниатюрный ручей. Белая блузка, белая юбка. Браслет из крупных красных бусин на тонком запястье. На шее – такое же украшение, только бусины крупнее. Почти с орех. И почти неразличимая с первого взгляда узкая красная полоса под левой грудью. Одного цвета с бусами и цветами. – Эту закололи, – хмуро озвучил Майлз то, что Джо видел и так. И вновь – идеально выверенная цветовая гамма. Красный, белый, зеленый, темно-каштановый. И вновь – то же самое место. – Место! Майлз, дело не в девушках – дело в доме, в его жильцах! Надо еще раз пройти по квартирам. Найдем, кому предназначаются эти… – Джо на мгновение замялся, но все же сказал то, что так и напрашивалось, – картины, найдем и убийцу. Имя новой жертвы выяснили уже через несколько часов. Ванда Келли, двадцать четыре года. Студентка. Жила в конце улицы, вчера вечером возвращалась от подруги, но до дома так и не дошла. Но на этом успехи закончились. Мотива не было. Ванду не грабили и не насиловали. Ее оглушили и убили одним ударом. А потом переодели и положили среди тюльпанов. Воротник свежей рубашки приятно холодил шею. В полумраке отдела – он и Майлз оставались последними – яркие пятна фотографий смотрелись экзотичными картинами в авангардистской галерее. Подошедший Майлз шумно вздохнул, но тут же проворчал: – Свежая рубашка? Лучше идите домой и выспитесь. И без всяких «я не могу», пожалуйста. – Майлз, вы видите то же, что и я? – не обращая внимания на привычное ворчание, кивнул на фотографию тела Ванды Джо. – Она убита одним-единственным точным ударом. Ночью. Вы так не сумеете. Я так не сумею. И Ребекке Эткинсон тоже свернули шею одним движением. А еще наш убийца ни разу не мелькнул на камерах. Они стоят перед входами в дом, захватывая часть двора и въезд во двор. Я проверял, там есть слепые зоны – но об их существовании надо знать. – Армия или полиция? Причем не за столом. Спецназ, группы захвата… – закончил его мысль Майлз. – Идея хорошая, но мало что дает без группы подозреваемых. – Я немного о другом. Взгляните еще раз на фото. Все это сделано для кого-то из дома. Иначе зачем на том же месте и снова лицом к фасаду? Похоже на послание, знак... не знаю… Но надо проверить, не служил ли кто из жильцов в армии или полиции. На любых должностях. Это наиболее быстрый способ сузить круг причастных. Не выйдет – начнем вновь опрашивать каждого. – Люди знакомятся в барах, на концертах, да даже на улицах или в аэропортах, сэр... – с некоторым скепсисом протянул сержант. – Майлз, я, безусловно, ценю, что вы просвещаете меня насчет некоторых… социальных особенностей,– улыбнулся Джо. – Но сцены убийства выстроены очень тщательно. А во время опроса никто не пожаловался на преследование или угрозы. Словно двойное убийство во дворе дома – это не то событие, что способно выбить из колеи. На детальную проверку прошлого без малого сотни человек должно было уйти около суток. Джо утешал себя тем, что это все равно пришлось бы делать. – Сэр, – буквально через пару часов окликнул его Манселл, тыча пальцем в свой монитор.– Взгляните. Кэтрин Хэмильтон, тридцать девять лет. Психолог. Ушла из полиции пять лет назад. Сейчас – довольно успешный художник. Могла знать кого-то из жертв. С фотографии на Джо смотрела самая обычная женщина средних лет. Разве что выражение глаз вызывало ассоциации с бухгалтером крупной фирмы, подозревающим растрату. – Кстати, я ее помню, сэр. Я с ней разговаривала, – взглянув на экран, сообщила Райли. – Она сказала, что никого не знает, ничего не видела и не слышала. Но не упомянула, что работала в полиции… И в жизни она интереснее. Неужели они нащупали хоть какую-то ниточку?.. – Значит, навестим ее еще раз. Майлз, едем! Квартира Кэтрин Хэмильтон, просторная и почти пустая, выходила окнами прямо на клумбу. Высокими, от пола до потолка, окнами, сейчас плотно задернутыми бежевыми шторами. Фотография изрядно лукавила – в жизни каштановый цвет волос у Кэтрин Хэмильтон оказался куда ярче, а глаза – не серыми, а практически голубыми. Но вот взгляд фото передавало точно – строгий и неприятно цепкий. То ли с уходом в творчество необходимость держать профессионально-дружелюбное выражение лица отпала, то ли с этим всегда были проблемы. А может, это проблемы самого Джо и его нелюбовь к психологам и психиатрам в целом. Правда, была еще Морган… Была. …А вот картины мисс Хэмильтон Джо понравились. Фотореализм и сюрреализм, интересное сочетание. Белые и фиолетовые ирисы – выписанные до последней жилки лепестки и листья – прорастают сквозь друг друга. Оранжевые солнца апельсинов, рассыпанных по типичному средиземноморскому дворику: часть плодов вросла в камень двора, часть балансирует в шатком равновесии на полуразрушенной стене дома. Городские пейзажи, больше десятка. Игры с перспективой и масштабом, живые поезда, спрыгивающие с рельсов, и призрачные автобусы, штурмующие деревья. Места на полотнах большей частью оказались знакомые: для рисунков с натуры пределов района мисс Хэмильтон не покидала. Ивы, которые яхты; яхты, которые причал; вода, которая кирпич… Джо протянул руку, чтобы отдернуть штору и лучше разглядеть на картине привычный вид доков святой Екатерины в не совсем привычном исполнении. И был остановлен негромким, но совершенно безапелляционным: – Не стоит. Меня отвлекает от работы вся эта… суета внизу. На сухое и чопорное «суета», как на квинтэссенцию отношения мисс Хамильтон к двойному убийству, натолкнулись и все дальнейшие попытки Майлза получить нужную информацию. – …Почему вы не сказали, что раньше работали в полиции? – Не сочла важным. Прошло уже более пяти лет. Тем более что меня спрашивали, чем я занимаюсь в данный момент… На виду картин больше не оставалось. Как и чего-либо необычного: светлые тона мебели, минимум вещей, ни одной книги или безделушки, безупречный порядок даже среди бумаг и красок… Среди еще не распакованных пачек бумаги, рулонов ткани и пустых подрамников виднелись один или два, завернутые в упаковочную бумагу. – А что тут? – Джо сам не до конца понимал, что его насторожило. – Картины, – тоном воспитательницы в интернате для умственно отсталых пояснила Кэтрин. – Они проданы и ожидают отправки. – Пожалуйста, мисс. Покажите их. «Весна» – бело-фиолетовое буйство. И девушка, из которой и сквозь которую прорастают ирисы. Кроваво-красные тюльпаны. Коралловые бусы и браслет, каштановый ручей волос и почти невидимая рана под левой грудью. – Как называется вот эта? – машинально поинтересовался Джо, чувствуя, как холодеют руки. – «Джульетта». После последующих двух часов беседы с мисс Кэтрин Хэмильтон больше всего Джо сожалел, что она – всего лишь свидетель. Арестовать ее на данном этапе он был не вправе. Хотя очень хотелось. – Почему вы не сообщили полиции? – О чем? – О ваших картинах. – Я не видела места преступления или фотографий с него. Как я могла что-то сказать? Я видела только фото жертв, с которыми ваши сотрудники ходили по квартирам. – Хорошо. Значит, посмотрите сейчас. У Кэтрин тонкие пальцы и нет колец. Она разглядывает фотографии довольно долго, но из всех эмоций – максимум профессиональное любопытство. И то слабое. – Мои картины есть на множестве профильных сайтов в открытом доступе. – Ровно, спокойно, как о погоде. Аккуратно складывая двумя отдельными стопками фотографии Ребекки и Ванды. Руки у нее не дрожат. Совершенно. – Но вы убрали эти картины. Обе. Странное совпадение, не находите? – Это мои картины, инспектор. Обе. Я могу распоряжаться ими, как считаю нужным. Хотела бы избавиться – могла сжечь или использовать холсты повторно. – Вот перечень ваших работ. С фото. Ознакомьтесь. Здесь все? И те, что у вас дома, и те, что проданы или находятся в галереях? – Да. За исключением карандашных набросков. Первым не выдержал Майлз: – Два человека мертвы! И вся их вина только в том, что они похожи на тех, кто изображен на вашей мазне! Вам этого мало?! Что убийца хочет вам сказать?! – Я вас не понимаю, сержант, – приподнимает брови Кэтрин, но ее удивление наиграно от первой до последней ноты. Ей попросту совершенно все равно. – Что вы от меня хотите услышать? – Извините, мисс Хэмильтон. – Джо поднялся, чувствуя, что еще несколько минут – и он сорвется не лучше Майлза. – Сержант Майлз… – Она врет нам в глаза! – выплюнул кипящий от злости сержант, стоило лишь закрыться двери комнаты для опроса свидетелей. – Значит, идите и ищите доказательства, Майлз! Если не будет ничего нового, через час ее придется отпускать. – Ну, на час-то вас хватит для разговоров об искусстве, сэр? – Хватит, – невесело улыбнулся Джо. – Но ровно на час. Проводив взглядом сержанта, Джо глубоко вдохнул и потянул на себя дверь. Иногда час – это очень долго. – …Почему вы ушли из полиции, мисс Хэмильтон? – Я пришла к выводу, что не могу выполнять свои профессиональные обязанности в удовлетворяющем меня объеме. А также хотела сосредоточиться на творчестве. – Не жалеете о своем решении? – Нет. Сейчас я полностью удовлетворена. Спокойствие в голосе, спокойствие на лице. Луч света, отразившись от камня в винтажной броши на горловине блузки Кэтрин, колет глаз, как игла. Джо знает, где продают подобные изделия и сколько они стоят: в этом магазине он покупает запонки. Майлз уложился ровно в час. – Я как чуял! Скажите спасибо, что у меня за тридцать лет знакомые всюду. Эндрю Тирнан, 45 лет. – На стол перед Джо ложатся три фото одного и того же мужчины. В штатском, в военной форме, в полицейской. – Десять лет в армии, потом пять – в полиции. Армия – спецназ. В полиции – группа захвата, подразделение по борьбе с терроризмом. Уволился оттуда ровно пять лет назад. Где сейчас – неизвестно. Мне намекнули не то на Сирию, не то на Иран. Обучает аборигенов демократическим ценностям. А теперь – внимание, сэр. После трех с лишним лет службы в полиции попал под внутреннее расследование: во время операции застрелил одного из обвиняемых. Вопрос о правомерности применения оружия был очень спорным. Дело кончилось необходимостью посещения психолога. И кто был назначен его психологом? Догадайтесь! – Кэтрин Хэмильтон? – Именно! Она с ним работала, после чего Тирнана снова допустили к службе. А через год отстранили вновь. И опять во время операции убит человек. В этот раз его к службе больше не допустили, и он ушел из полиции по состоянию здоровья. И последнее: в заключении о признании негодным к службе в полиции стоит и ее подпись! Майлз перевел дух, глядя на Джо с торжеством человека, хорошо выполнившего порученную ему работу. – Вы были любовниками. Джо спешит, поэтому бьет почти наугад – и попадает. – Да. Вопрос – ответ. Гонка, в которой он должен выиграть. Гонка с Эндрю Тирнаном, которого он видел лишь на фото? Или с Кэтрин Хэмильтон? Или с самим собой и призраками из прошлого? – Где он сейчас? – Понятия не имею. Мы расстались, как только он уволился. Пять лет назад. Майлз, застыв рядом, молчит и не вмешивается. – Ваша подпись стоит под обоими медицинскими заключениями. Как о допуске к работе, так и об окончательном отстранении. – Да, инспектор. Но моя подпись – лишь одна из нескольких. А в мыслях все громче и громче звучат щелчки незримого метронома «Быстрее! Резче! Быстрее! Резче!» – Вы считаете, что были правы? В обоих случаях? Кэтрин Хэмильтон резко подается вперед – в первый раз за весь разговор. – Вы ничего не знаете, инспектор! – чеканит она каждое слово. - Поэтому не можете строить никаких предположений. «Так расскажите нам!» чуть было не вырывается у Джо. Впрочем, хотела бы – уже рассказала бы. – Мы можем обеспечить вам защиту, – пытается он зайти с другой стороны. – Нет. Я ухожу. Мне не предъявили никаких обвинений, так что я вправе уйти отсюда в любой момент. – А ведь это вы его породили. Вы лично, – замечает, неприязненно глядя, Майлз. Кэтрин Хэмильтон решительно встает. – Инспектор, еще одна подобная фраза вашего сержанта – и полиция получит иск о клевете. – А вы, мисс, – огрызается Майлз, – обвинение в препятствовании работе полиции. – Мисс Хэмильтон, вы свободны, – Джо тоже поднимается, показывая, что разговор окончен. – Спасибо за оказанную помощь. В дверях Кэтрин оборачивается. – Инспектор Чандлер, в профессии психолога и профессии полицейского есть кое-что общее: умение задавать правильные вопросы. Всего доброго. – Кажется, вас только что обвинили в непрофессионализме… – хмыкнул Майлз, наблюдая в окно, как худощавая фигура мисс Хэмильтон, возникнув на пороге участка, переходит дорогу и растворяется в потоке пешеходов. – В розыск Тирнана объявили? – Да. Но последнее фото – шестилетней давности. Он мог измениться до неузнаваемости. И если то, что мне рассказали, правда хотя бы наполовину, то ловить мы его будем долго. А он при этом вырежет половину Уайтчепела. – Майлз, она не может не понимать, что мы будем за ней следить. – Джо поймал себя на том, что нервно барабанит пальцами по стеклу. Отпускать - не отпускать? Он решил рискнуть, но... Слишком много случайных факторов, не поддающихся контролю – это причиняло почти физический дискомфорт. От мальчишки на скейтборде, который может толкнуть Кэтрин Хэмильтон под машину, до прорвавшейся трубы канализации у нее в квартире. А еще память о том, как он отвозил домой Морган после первого нападения, и чем все потом закончилось… Кэтрин Хэмильтон – не Морган, напомнил он себе в который раз за день. – Конечно… – понимающе вздохнул Майлз. - Но выманить Тирнана мы можем лишь на нее. Он следит за домом. У нее недаром задернуты окна. Первый отчет от наблюдающей за Хэмильтон группы пришел быстро. Добравшись до дома, Кэтрин вошла в свой подъезд и поднялась в квартиру. Сейчас находится там. Все тихо. Вокруг дома тоже спокойно. Тихо было и через час. Разрешение на прослушку квартиры обещали только с утра, а пока Джо разглядывал картины Кэтрин и старался не думать о том, что на месте Тирнана воспользовался бы отлучкой хозяйки в полицию, чтобы проникнуть в дом. «Убедитесь, что она в квартире, и что с ней все в порядке». «Она в квартире. Разговаривала с нами без признаков беспокойства». Очередной отчет немного успокоил. В полумраке и ночной тишине пустых кабинетов участка все видится чуть иначе. Пестрый веер фотографий картин, заполненных сюрреалистичными образами. Возможно, сидеть ночью и разглядывать порождения человеческого воображение – не самое лучшее занятие. Но «вы ничего не знаете» задело гораздо сильнее, чем показалось вначале. Картины – с них все началось и на них же должно закончиться. Эти полотна – ключ ко всему. Городские пейзажи, портреты… Кэтрин рисовала и себя, и окружающих. Кем был для Кэтрин Тирнан? Она и его писала. Много раз. Причем в доброй половине работ узнать модель было непросто. Крылья, рога, копыта, хвосты – такого у Кэтрин не было. Но вот более сложные и изощренные образы – да. В некоторых портретное сходство почти абсолютно, а в других сложно даже заподозрить человека или зверя. Впрочем, наиболее близкими родственниками существ, смотрящих сейчас с фото, были бы насекомые и рептилии. Почти идеальная модель? И в один из дней «можно, я вас нарисую?» трансформировалось в нечто иное? Или наоборот: все началось с увлечения и переросло в… более чем десяток картин? Звонок «Ее нет в квартире!» прозвучал в пять утра, когда Джо поднимался к себе домой переодеться. Когда в пять десять он возник на пороге дома Майлза, тот даже не удивился. Вместо стола фотографии уже лежали попросту на капоте «ренджровера» Джо. Картины с Кэтрин, картины с Тирнаном, третий ряд – все остальное. – Картины, дело в них! Кэтрин надо искать на ее картинах, понимаете, Майлз? Есть те, на которых она. Есть те, на которых он. Но нет ни одной, где они вместе. – А вот тут вы ошибаетесь… – протянул Майлз, не сводя глаз с фото. – Они есть и вдвоем… Раз – цветущие белые глицинии, темно-розовые стрелки конского каштана и сама Кэтрин в розовом. Два – почти фотографически точный портрет Тирнана на фоне старой каменной стены. – «Портрет на фоне церкви»… То, как кисти рук и ноги Кэтрин превращаются в плети глицинии на картине, Джо видел. А вот глицинию, обвивающую руку Тирнана на втором полотне, посчитал лишь аллегорией. – И это католическая церковь св. Анны. Только там такие белые глицинии и каштаны, – закончил Майлз. Каштаны засыпали розовыми лепестками серый камень церкви, волосы и платье Кэтрин, рубашку Эндрю Тирнана. – И умерли в один день… – пробормотал Джо, глядя на сцепленные руки. Под толстой плетью глицинии. Все та же завораживающая точность в деталях… Его? Или в этот раз ее? Старая церковь, сплетение стволов глицинии с белыми гроздьями соцветий, розовые цветущие каштаны. Ничего лишнего – у Кэтрин Хэмильтон было потрясающее чувство цвета и композиции. – Она могла не понять после первого убийства. Но после второго уже поняла все. И промолчала, – пожал плечами сержант. – Она могла нам сказать. Могла согласиться на охрану. У каждого из нас есть право выбора, сэр. Она выбрала умереть вместе с ним. – Вы жестоки, Майлз. Тот помолчал, а потом кивнул в сторону тел: – Знаете, сэр, здесь и на этой работе… Бывают истории, в которые мы можем вмешаться и изменить. Но бывают и такие… Они задевают нас лишь краем чего-то более масштабного. И тогда все, что остается нам – наблюдать.