cities of blinding lights

Маленькая страна Швейцария, настолько маленькая, что выходя в Женевском аэропорту, можно случайно зайти во Францию. Жаль, с Рокудо Мукуро случайности происходили редко. А если происходили - то неприятные. Все же куда приятнее, когда случай заводит тебя во Францию, а не на кривой дорожке сталкивает с Хибари Кеей. Дорожка, впрочем, была довольно прямой и являла собой неработающий эскалатор, по которому Мукуро хотел спуститься, Кея - подняться. - Два барана, - сердито сказала немолодая женщина по-итальянски, лавируя мимо них с сумкой. "Они самые", - подумал Мукуро, разглядывая кошмарно бледное лицо Кеи и его сузившиеся от внезапно разбередившейся давней ненависти глаза. Десять лет прошло с тех пор, как последний раз виделись (мысленно Мукуро позагибал пальцы на руках, подсчитывая время), и так и не научились уступать даже на дурном эскалаторе. - Ты, наверное, улетаешь, - даже искренне спокойным голосом произнес Мукуро. - Проходи тогда. И если бы у него была привычка вспоминать, он бы, наверное, сказал потом, что посторониться и прижаться к застывшим в покое сломанности перилам было - первой победой. Хибари Кея молча прошел мимо. Борода Жана Кальвина в отличие от эскалатора была кривой и указывала на вполне себе кривой переулок, узкий и истоптанный за столетия тысячами людей. Мукуро обогнул очередной музей Старого Города и увидел Кею снова. Со спины, в обычном черном костюме, но все же без сомнения именно он, и единственное, что могло натолкнуть на мысли про “обознался”, была строгая пожилая женщина перед ним, что-то быстро и недовольно говорившая. Впервые в жизни Мукуро видел, как кто-то отчитывает Хибари Кею. Впервые в жизни Хибари Кея не нашел слов для ответа. Мукуро смотрел, как тот сжал кулаки, резко развернулся и пошел прочь, стеклянным взглядом скользнув по нему, но не увидев. - Может быть, мы не зря встретились, - хмыкнул Мукуро. - Пришла тебе пора проиграть. *** Идея найти слабое место в прошлом оппонента и, ударив по нему, обеспечить свою победу стара как мир. Однако неизменность стратегий на протяжении длительного времени говорит явно об их успешности. Рокудо Мукуро любил эксцентричные выверты, но выигрывать он любил еще больше и потому классикой гнушаться не собирался. - Он из богатой семьи, - говорила М.М., раскачивая ногой в сетчатом чулке и стукаясь пяткой о стол снова и снова. - Чертовы богатеи... Но в общем его семья... Мукуро слушал и думал о том, как странно, что у Хибари Кеи вообще есть семья. Как странно, что у него есть понятия “нравится” и “не нравится”. Как удивительно узнать, что он всегда пьет в Tim Hortons кленовый латте, приезжая в Монреаль. Не то чтобы латте с кленовым сиропом не подходило к образу Кеи в глазах Мукуро - просто его образ в принципе не включал в себя категорий вроде любимой кофейни или какого бы то ни было латте. За окном кричали на франко-английском, скрипел свежевыпавший снег, и орала стайка безумных котов. Звуки сливались в неуловимо знакомую какофонию, совершенно чудовищную, но от того чем-то родную. Мукуро закрыл глаза. Он слушал жизнь Хибари Кеи в доме, расположенном в пугающей близости от гигантской центральной библиотеки Монреаля, и казалось, что историями Кеи мог бы заполнить ее всю, а историй самого Мукуро не хватило бы даже на этот самый домишко. Латте с кленовым сиропом. Как можно серьезно драться с человеком, который отличает кленовый сироп от карамельного - Чикуса, - сказал Мукуро, - сходи в Tim Hortons и... А впрочем, нет, я схожу сам. В свете фонаря снежинки водили хоровод, а в кофейне пахло теплом. Отрисованное мелом на доске стандартное меню рябило в глазах незнакомыми, такими чужими словами вроде “мятная мокка со специями”. - Латте с кленовым сиропом. - А не хотите ли попробовать наш рождественский спешал... - Нет. Случайностей не бывало, потому что Мукуро мог быть в Торонто, но он знал, что Хибари Кея не любит Торонто (какая разница вообще?), поэтому он был в Монреале. Он прослеживал самолеты Кеи по континентам и онлайн-табло, заставляя М.М. выписывать их задержки и прилеты. Сам не зная, зачем. Это говорило о Кее даже меньше, чем привычка ездить в Монреаль ближе к Новому Году. Сестра, вспомнил Мукуро. Тут жила его сестра. Будь они простыми стандартными мафиози, Мукуро мог бы явиться к ней в студенческий кампус и устроить Хибари Кее веселую жизнь с шантажом и угрозами. А потом кого-нибудь из них убить. Но он любил эксцентричные выверты. *** Поэтому спустя двести тринадцать дней ровно Рокудо Мукуро можно было увидеть на площади Тяньаньмэнь, и он держал в каждой руке по прозрачно-белому мороженому ценой в один юань, купленному у разных продавцов. Было ли разным само мороженое? Пекин давил тысячелетиями со всех сторон. Зажимал между Запретным городом и блочными многоквартирниками социалистической эпохи. Сквозь подтаивающее мороженое мавзолей Мао Цзэдуна казался воздушным и ненастоящим. Люди галдели по-китайски и фотографировавши Мукуро. Другие иностранцы могли возмущаться или смеяться, он не реагировал никак, и тем самым стал самым популярным объектом на тот час. - Звезда прям, - сказал Кея, останавливаясь рядом. Он выделялся из толпы, несмотря на свою азиатскую внешность - ростом, одеждой (немногие бы рискнули в сорокаградусную жару гулять в плотном официальном черном костюме), выражением лица. Мукуро не знал, что Кея в Пекине, но он знал, что все равно ждал. Издевательским как будто бы жестом протянул ему единственное оставшееся мороженое. Кея даже не шелохнулся в ответ. - Я видел тебя в Канаде, - спокойно сказал он. - Преследуешь? - Кея, Кея, - покачал головой Мукуро, - почему бы тебе не поверить в старую добрую случайность? - Потому что с тобой их не происходит. Десять лет назад, наверное, они оба попытались бы убить друг друга прямо на площади, прямо среди толпы китайцев, а сейчас стояли и разговаривали. Мукуро не знал, что останавливает Кею, но точно знал про себя. Внезапно главу дисциплинарного комитета школы Намимори убивать хотелось куда больше, чем человека, который ходит в черных костюмах даже по жаре, пьет кленовый латте и принципиально не читает книжки в мягких обложках. Внезапно поиск слабого места в прошлом Кеи стал слабым местом самого Мукуро. - Допустим, я тут за тобой, - прищурился Мукуро, отбрасывая палочку от мороженого куда-то в фотолинзу очередной китаянке. - За твоим трупом, точнее. А сам? - Я бы тебя убил, - мертвенно-ровным голосом сказал Кея. - Но слишком много свидетелей. Мне все-таки сейчас не стоит привлекать к себе внимание. Он направился прочь, но (ожидаемо) обернулся и сказал: - Для твоего блага я бы рекомендовал тебе больше никогда не попадаться мне на глаза, но ты же продолжишь нарываться. Мукуро просвистел ему гимн школы Намимори. Лицо Кеи на мгновение скривилось, но в следующую секунду он уже лавировал в толпе, пытаясь раствориться в ней. *** Чайки на продуваемом весенними ветрами пляже Пусана орали дребезжащими голосами и до боли напоминали услышанных когда-то раньше. Несмотря на прохладный апрель, уже сейчас тут хватало туристов, и некоторые сидели прямо рядом со своими чемоданами, а у других явно чемоданы уже лежали в номерах гостиниц. Мукуро никогда не брал с собой багажа, потому что редко задерживался где-то достаточно долго, да и к тому же привык полагаться на иллюзии во всем - даже в таких мелочах. Сейчас, когда он пытался вспомнить, где уже кричали чайки и дул пробирающий до костей бриз, а в голову лезли пекинские сорок градусов тепла, замороженная вода и плотный костюм Хибари Кеи, пришла мысль, что вот у кого точно всегда есть с собой багаж. Потому что все должно быть по правилам. Каждый человек входит в жизнь другого, принося в нее свой багаж из воспоминаний, привычек и пристрастий. Каждый, кроме Рокудо Мукуро, у которого ничего этого не было, потому что он запутался в собственных иллюзиях и боялся признаться самому себе в этом и теперь приходилось признаваться, заглядывая на дно чужого багажа. В котором оказалось невозможно найти трещину, не собрав предварительно свой собственный. Кричали ли в Италии чайки по-итальянски и, если да, то почему вопли корейских так отчетливо их напоминали? Лаковым ботинкам Кеи песок портового Пусана вряд ли шел на пользу, но ведь у него наверняка была запасная пара. - Так и знал, что даже тут не отвяжешься, - усмехнулся он, садясь на белую скамью чуть поодаль от Мукуро, расположившегося просто на земле. - А я не знал, - отозвался тот. - Хотел проверить как раз. Объясни мне, что ты находишь в кленовом сиропе? Он ничуть не лучше миндального, а тот встречается чаще. Когда Мукуро приподнялся на локтях и взглянул Кее в лицо, тот улыбался. Впервые в жизни Мукуро видел на его губах не ухмылку и не усмешку, а просто улыбку. - Дома покупали его к Рождеству, - последовал неожиданный ответ. Мукуро с трудом перевел взгляд на смыкающуюся с морем линию горизонта, за которой где-то далеко лежали и родная Кее Япония, и родная Мукуро Италия. - Глава дисциплинарного комитета хранит теплые воспоминания про Рождество, - фыркнул он. - Кто б мог поверить!.. А впрочем, ты же уже кто-то другой. И как смог расстаться со своей ненаглядной школой? Я думал, ты там состаришься и усохнешь, а гляди, как за тобой по всему миру бегать приходится. - Все еще глава дисциплинарного комитета, - Кея поднял ворот пиджака, - но теперь в ООН. Новая ветвь их деятельности. Мимо прошла пожилая кореянка, гортанно расхваливавшая свой товар в плетеной корзинке. Мукуро проводил ее взглядом, а когда снова посмотрел на белую скамью - Кеи там уже не было. Резиденция ООН находилось в Женеве, и в мозаику чужого прошлого вклеился еще один кусочек. Собрать свое было труднее, свое приходилось распутывать через толщу лет и одинаковых итальянских деревушек, где все знают всех, и так редко появляются люди, которым хочется спрятаться от всевидящих соседских очей. Когда рядом с одним из древних дворцов корейских королей от толпы европейских туристов отделилась девушка и, хлопнув большими глазами, заявила, что помнит Мукуро из старших классов школы, когда она сама была в первом, но к сожалению не помнит, как его зовут, но кажется всем девочкам он нравился, ну и в общем учителя были недовольны, тогда как будто Фудзи-яма, спрятанная где-то за морем и туманной дымкой, свалилась с плеч. Мукуро знал теперь, что он существовал и не был своей собственной иллюзорной причудой. Он был человеком из памяти других людей, и когда-нибудь мог стать человеком с собственными воспоминаниями, и первым сознательным пристрастием этого человеку стал тямпом. Мысль, что корейская лапша нравится ему куда больше, чем спагетти фрутти ди маре, пришла к Мукуро как-то легко и естественно. Главным открытием, впрочем, для Мукуро стало то, что он вообще вернул себе понятие “нравится”. *** Старенький нотариус в причудливом закоулке урбанистических джунглей Сингапура ворковал по-итальянски так же свободно, как и годы назад, регистрируя новорожденных под Неаполем. Он долго и пространно рассказывал, как забросила его сюда судьба, и Мукуро жадно впитывал каждое слово очередной чужой судьбы, помогая тем самым мозгу заново сочинить свою собственную. Оказывается, подумать “со мной было не так” - уже важный шаг на пути к осознанию “а было-то вот так”. Мятая копия свидетельства о рождении на имя Рокудо легла поверх свеженькой бумаги об отказе младшего сына семьи Хибари от какого-либо наследства. Странно, что вообще фамилию ему оставили, подумал Мукуро, ловко смахивая в свою папку оба документа. Нет, он не собирался как-то использовать отказ Кеи от своей семьи против него, но мало ли что могло оказаться полезным. Горькой иронией казалось Мукуро то, что пока он через прошлое Кеи смотрел на свое, выпутывая каждую деталь из цепких лап иллюзий и забытья, сам Кея с тщательной последовательностью отсекал свои связи с тем, что было, пока не поставил росчерк здесь, в тесном городе-государстве, широкими мазками смешавшим английский и китайский, запад и восток. Бухта Марина-Бэй врезалась в город, город опутывал бухту своими клешнями. Как змея, глотающая собственный хвост. Как Рокудо Мукуро, который мог придумать себе миллион судеб и разыграть каждую в отдельном мире, но каждая из этих миллионов судеб неизбежно связывалась с Хибари Кеей. Удушливым и жарким воздухом Сингапура Мукуро сдавило осознание, что он никогда не убьет Кею. И Кея никогда не убьет его. Последний шанс на определение победителя ушел в Монреале, когда Мукуро узнал больше историй про Кею, чем когда-либо знал про себя, и перестал видеть его схемой идеального врага. Дальнейшие дороги показали только то, что процесс куда интереснее финала. Особенно когда ты можешь сказать, что эта авиалиния предпочтительнее той, а зубная паста в Китае и в Швейцарии неожиданно совсем разного вкуса. И нигде совсем не похожа на ту, которой ты чистил зубы в детстве перед школой. Мукуро сам перестал быть схемой самого себя. И кажется он даже чувствовал внутреннюю благодарность Хибари Кее за это. *** Черт знает какого года выпуска микроскопический паровоз щелкнул дверью и двинулся дальше, оставляя Мукуро на станции. Прямая тропинка через высоченную зеленую траву вела от нее к улице, где начиналась окраина города. Начиналась, как и положено всякому порядочному чешскому городку, с пивнушки. Кею он увидел сквозь мутное коричневое стекло, врезанное в грубые деревяшки десятилетия назад. Мукуро усмехнулся и толкнул тяжелую дверь. Через тесную Женеву и многоликий Монреаль, через неповоротливую махину Пекина и портовый шум Пусана, среди стремящихся ввысь сингапурских высоток Хибари Кея стремительно шагал, оставляя свое прошлое позади, а Рокудо Мукуро шел навстречу своему. Где-то в глубине кружки чешского пива, стоящей на столике богом забытой забегаловки в сонной Кутной Горе, траектории их путей наконец-то пересеклись. Мукуро совсем легонько дунул на пену напитка Кеи и сел напротив. - Я не успел поймать тебя в Сингапура, - почти извиняющимся тоном произнес Мукуро. Кея не отреагировал, и Мукуро продолжил: - Ты знаешь, это как Ахиллес и черепаха. Я гнал тебя по всему миру, но ты все равно всегда опережаешь. Кея пожал плечами и молча отпил, глядя куда-то мимо. Если бы Мукуро не знал его лучше, чем себя, он бы возможно даже поддержал одну из официанток в ее секундном ликовании, что такой редкой привлекательности гость остановил взор именно на ней. Но он в отличие от официантки знал, что Кея смотрит и не видит, когда не хочет видеть. - Я на шаг впереди всех вас, - Кея усмехнулся и припомнил словечко из далекого прошлого: - Травоядные. - Да, - согласился Мукуро. - Но на самом деле я просто не хочу тебя догонять. Я все обдумал. Мне станет скучно тогда. Официантка (та самая) подошла и спросила по-чешски, не желает ли Мукуро что-нибудь заказать. Мукуро - неожиданно для самого себя - желал. Казалось, что вместе с внезапным спокойствием относительно своей бесконечной погони и вечной их с Кеей драки пришли обычные человеческие желания. Он сделал заказ и сразу же перед ним шлепнули на стол круглую картонку под пивную кружку с изображением толстопузого монаха и надписью весьма нелестного содержания про Игнация Лойолу. Еще совсем недавно даже про Лойолу Мукуро помнил больше, чем про себя. - Скучно, - повторил Кея и побарабанил пальцами по столу. - Скучно... Ты же не думаешь, что я ненавижу тебя достаточно, чтобы сейчас пойти и совершить ритуальное самоубийство, лишь бы сделать твою жизнь невыносимо унылой? Мукуро фыркнул: - Даже и в мыслях не было. Принесли заказ, и они с Кеей как-то автоматически чокнулись кружками, и густая пивная пена перелилась через край из одной в другую, а потом и на стол. Кея поморщился и мигом разложил на мокром пятне композицию из салфеток. Салфетки промокли насквозь, и от вепрева колена почти ничего не осталось, и даже счет уже принесли, и Мукуро все еще молчал. Кея никогда не отличался разговорчивостью, от него странно было бы ожидать инициативы, так что они молчали вдвоем, и внезапно, но не странно для Мукуро это молчание было не резким нежеланием двух врагов говорить друг с другом, а спокойным - двух старых знакомых. Которым и говорить-то уже не нужно. Выходя из забегаловки, Кея неловко задержался на пороге, словно в сомнении, переступать ли его. Переступил. Переступил, остановился и оглянулся, закуривая сигарету. Он ждал. Мукуро прищурился яркому летнему солнцу. - Тут, говорят, - задумчиво произнес он, - костница какая-то. Самое то для двух убийц, а?