Почему не стоит встречаться с бабами или как Ким Минсок стал геем

В жизни каждого человека бывают моменты, когда привычный мир рушится за долю секунды, как брошенный на пол стеклянный шарик, разлетается на острые неровные осколки под ногами. Существование переворачивается с ног на голову, убеждения и принципы трещат по швам – как рукав куртки, в который своими острыми зубами вцепилась бешеная дворняга. А ты ничего не можешь сделать, потому что сука-судьба у тебя спрашивать нихуя не собирается и делает так, как ей заблагорассудится. И ты вынужден покорно жрать все то дерьмо, что она собирается тебе подсунуть в один прекрасный весенний денек. Ты идешь в университет, а над головой ярко светит солнце – ничего не предвещает скорой беды. А потом спотыкаешься о камень, летишь рожей пахать асфальт под ногами и захлебываешься собственной кровью. Вот и Ким Минсок напарывается на всю эту хуйню – но нет, не захлебывается кровью, – узнает, что обожаемая девочка изменяет ему вот уже… все три месяца, что они встречаются. Да еще с его одногодкой, который учится на том же факультете, ходит по той же земле и дышит тем же воздухом. Минсок не помнит, как ноги приносят его к двери общежития с номером 566, не помнит, что говорит в лицо охуевшему дебилу, не помнит, как кулак смачно врезается в твердую скулу и как потом ноют сбитые костяшки пальцев. Эта потаскуха в тот день была с ними. Ну, точнее – со своим Ханем. С этим ублюдком и капитаном футбольной команды. Минсок, брызжа слюной от ярости, ворвался в их любовное гнездышко, как ураган, и чуть не лишил пустой головы крашеных в белый волос. Девка – о да, уже настоящая шлюха, а не «солнышко» и «зайка» – верещала на весь этаж и просила не трогать Ханя. Его Минсок нагнул без особых усилий – популярный на весь университет капитан футбольной команды оказался тем еще глистом и задохликом. -Оденься, блять, смотреть тошно! – рявкнул тогда Минсок не своим голосом и вжал все еще охуевающего ублюдка в стену. – Что, сука, понравилось ее трахать после меня? Дырочка-то разработана уже, хорошо тебе было, а? -Минсок! – раздалось за спиной. -Молчи, потаскуха! А ты, плейбой ебаный, свой язык проглотил? – Хань хлопал своими огромными глазищами в обрамлении пышных ресниц и все еще молчал. И раздражал Минсока. И пробуждал желание совершить двойное жестокое убийство. Сколько же денег и времени ушло на эту дырку безмозглую! От глупой влюбленности не осталось ничего, кроме животной злости и стремления разбить в мясо эту сопливую китайскую рожу. Минсок еще долго тявкал на Ханя и свою бывшую, пока не явился суровый комендант общежития. Они вылетели из главных дверей втроем – помятые, обиженные и раздраженные. Девка поправляла свою одежду и гневно стреляла глазами в сторону вновь вцепившихся парней. Что с этих идиотов взять, ну. И, пока они не поубивали друг друга, предпочла тихо испариться – заодно из жизни Минсока и Ханя сразу. Как-то так у Минсока разлетелся розовый и полный сахарных иллюзий мирок. Бабы – сучки. Мужики – безмозглые ебыри. Ну их всех нахуй. *** Хань появляется на пороге маленькой квартирки Минсока на следующий день. С ярким синяком на роже и горькой – судя по упаковке и надписи на ней – шоколадкой в руке. Минсок не понимает, что этот уебок забыл здесь, повыше натягивает клетчатые пижамные штанишки и все еще держит холодную дверную ручку пальцами. От распахнутой кожанки Ханя веет уличной свежестью, одеколоном и сигаретами. Эта шлю… девка тоже курила какую-то мерзость после скучного секса. Именно скучного – Минсок решает, что большего ее потуги сделать им обоим хорошо не заслуживают. -Привет, - говорит это белобрысое уебище, растягивая губища в миленькой дружелюбной улыбочке, и протягивает шоколадку. Без орехов. Минсок ненавидит с орехами. Хань нисколько не смущается, отодвигает Минсока в сторону и проходит в квартиру, захлопывая за своей узкой спиной металлическую дверь. Его лоб открыт – волосы забраны на макушку красной кепкой. -Э? -Я тут извиниться пришел. Но, вижу, ты не особо нуждаешься. -Пиздец, - выдыхает Минсок и наблюдает, как Хань ненавязчиво кидает свою кожанку в сторону вешалок и садится на корточки, чтоб расшнуровать заляпанные грязью – опять-таки – красные конверсы. Эти кеды ярким пятном въедаются в сознание и память – Минсок еще никогда не встречал таких людей. Которые бы вели себя так, как Хань. И это действительно не что иное, как апокалипсис нудных будней. Не что иное, как конец нормальному Минсоку. Минсок сгорает, превращается в пыль и разлетается с порывом прохладного ветра из открытого окна по гладкому вылизанному паркету. А потом рождается заново, но уже другим. Ничего непонимающим и тормознутым уебком, который может только хлопать своими огромными раскосыми глазами и смотреть, как Хань по-хозяйски проходит на кухню и нажимает на кнопочку электрического чайника. Он наполовину пустой – или полный? – но Ханю и этого достаточно, он с интересом осматривает содержимое тумб. -Кофе есть? Или чай? -Пиздец, - повторяется Минсок и кидает шоколадку на кухонный стол. У него даже нет сил злиться на этого… Ханя. -Я это слышал уже. Ну так есть? -Второй верхний ящик. Минсок не знает, кто тянет его за язык и тянет ли вообще. Он – безвольная марионетка, которой ловко управляет кто-то сверху. Этот кто-то – настоящий садист и специфический юморист. Найти бы его, связать и мучить долго-долго, загоняя острые иглы под ногти и капая холодной водой на темечко… А потом привязать за руки и ноги к машинам, чтобы на куски разорвало. -Ты отбил мою девку, а теперь приходишь ко мне домой, будто мы друзья… с тобой все нормально? – относительно приходит в себя Минсок и медленно приближается к Ханю, который сыпет в две детские чашки дешевый растворимый кофе. И не обращает никакого внимания на угрожающее сопение за ухом. – Ты в больницу попасть хочешь, чувак? Я очень злой и нихуя тебя не понимаю. -Ой, да ладно, - машет ладонью Хань – как педик в розовом боа – и оборачивается к Минсоку. Минсок видит, как мягкие губы капризно кривятся – так делала его бывшая тоже. -Пиз… -Придумай что-нибудь новенькое. Пластинку вроде не заело. Чайник! Чайник-чайник-чайник жужжит эхом в мозгах. Минсок обреченно стонет и зарывается в волосы пальцами, оттягивает до легкой боли – Господи, ну почему именно он вступил во все это говно?! Если бы он не увидел эту сучку три месяца назад на одной из университетских тусовок, сейчас бы не было никаких проблем, душевных терзаний и снующего туда-сюда по кухне Ханя. Если бы она не улыбнулась ему своей гадкой улыбочкой – тогда эта улыбка показалась смущенной и невинной – Минсок бы не стал, поджав хвост, слепо бегать за ней на протяжении мучительной недели и, как следствие из этого всего, бить незнакомому парню симпатичную рожу. Если бы она не надела тогда короткую юбку и не разрешила зажать себя прямо в туалете… Минсок бы не перемешивал сейчас дерьмовый кофе ложечкой и не слушал какую-то хуйню, извергающуюся изо рта Ханя. И не ел бы эту вкусную шоколадку. Женщины – зло, блять. Самое настоящее. -Согласен, - кивает Хань, и Минсок понимает, что постыдно лажает уже половину своей жалкой жизни, а не только три ебаных месяца. – Слушай, она всегда такой доступной была? -Я за ней неделю бегал, - Минсок уже не видит смысла огрызаться – хорошо, что избавился от этой шалавы. Ему же лучше будет. Хань заинтересованно придвигается ближе и подпирает щеку кулаком, но морщится – задевает синяк – и обхватывает кружку двумя руками. Минсок откидывается спиной на стену позади и устало вздыхает. – И то пришлось потратиться нехило. -Я даже ничего не сделал. Она сама пришла. -Потому что шлюха. -Но ты… -Я идиотом был, окей? -Прошел всего день, - Хань вновь гаденько улыбается – и его лицо совсем не красят появляющиеся складочки-морщинки. Или красят? Блять, об этом думать вообще не обязательно. Минсок что-то невнятно бормочет в чашку и с глухим стуком отламывает кусочек от плитки шоколада. Маленькая стружка остается на фольге, пальцы пачкаются, но Минсок никогда их не облизывает – слишком брезгливый чистюля, чего не скажешь о Хане, который готов потную ногу в рот запихать. Потому что, сука, он-то здесь пальцы и облизывает! А потом трогает ими чашку. И стол. И шоколадку. Боже… -Хорошо, признаю, я еблан. Доволен? -Ну почему сразу еблан… -Потому что только ебланы с такими потаскухами водятся. -Я тогда тоже отношусь к категории этих людей? – бровки Ханя изгибаются дугой вверх. Минсок хмурится, как дождевая тучка, готовая пролиться на сверкающий город белой и косой стеной ливня. -Получается, что да. -М-м-м, - Хань пихает за щеку большой кусочек шоколадки и отвратительно громко сербает уже давно остывшим кофе. Минсоку этот звук так же противен, как и скрип мела или металла по школьной доске. Аж зубы и пальцы сводит. – Честно, секс с ней не очень. -Да, - Минсок энергично кивает. – Ее, видимо, уже половина университета перетрахала. -Как лестно ты отзываешься о своей девушке, Минсок. -Бывшей девушке. -Но ведь ты считал ее идеальной и только своей. -Говорю же – глупым был. Этот идиотский разговор постепенно избавляет Минсока от скопившихся внутри негативных чувств – как будто ему в грудную клетку вставляют трубочку и высасывают из нее все, что там есть. Вместе с хорошим настроением, иллюзией влюбленности, раздражением и моральными силами. Минсок поневоле становится жидкой амебой. -Хорошо. Давай забудем о случившемся? С кем не бывает… - Хань снимает кепку и ворошит светлые волосы на затылке. Ранее примятые прядки падают на лоб. -Ну да, кто не трахает чужих телок, а потом не приходит выпить кофе за здоровье, дружбу и мир. -Ну я же не знал, что она с тобой встречается! -Ты и меня не знал. Я тебя тоже. -Тем более. -Ладно, - все же соглашается Минсок и убирает пустые грязные кружки в раковины – мыть их сейчас совсем не хочется. Вообще ничего не хочется, только лечь и медленно стекать по дивану мутной жижей на пол. Когда Хань нарисовывается рядом и скидывает свои копыта на журнальный столик, Минсок не возмущается, лениво спрашивает: – Ты уходить не собираешься? -Не-а. -Шоколадка ничего такая была. -Расскажи о себе что-нибудь, - Хань поворачивает голову к Минсоку и теряет всякий интерес к телевизору и идущей по нему передаче про несчастных бездомных животных. Свою кепку он забыл на кухне. -Зачем? -Просто так. -Просто так ты мог ту суку натягивать. -Ну... Мне интересно. Вот живешь ты жизнью обычного потрепанного судьбой студента, а потом оп – и рядом появляется кто-то, ломающий все стереотипы. И ты понимаешь, что не можешь вычеркнуть его из изменившегося сценария существования, потому что он не похож на тебя. Он интереснее, ярче, увлекательнее. Вы разные, как огонь и вода, как черная дыра той потаскухи и девственный бутончик только-только проросшей розы, – и это, наверное, одна из самых главных причин, по которой ты все еще давишься запихнутым в глотку дерьмом. Уже добровольно. Что, блять, за ебнутые сравнения, Ким Минсок? -Я не знаю, что сказать, - признается Минсок после долгого и напряженного молчания и опускает голову, потому что в таких ситуациях он полный профан. Хань хихикает и складывает руки замочком на плоском животе. От его худобы хочется плакать – сам Минсок борется с излишним весом еще со школы. И это охуеть как грустно и тяжело. -Любимая группа? – начинает допрос Хань и не сводит своего проницательного взгляда с лица стушевавшегося Минсока. Тонкие, как бумажный лист, пижамные штанишки чуть сползли с тазовой косточки… -Я слушаю все, начиная Вивальди и заканчивая Rammstein и Nirvana. -Пора года? -Весна. -Цвет? -Синий. -Футбол? -Барселона. -Чай или кофе? -Кофе. -Коты или собаки? -Коты и собаки. -Парни или девушки? -Дев… Что? – Минсок недоверчиво косится на довольного собой Ханя и переключает канал, потому что слушать про доведенного до истощения маленького щенка с букетом болячек не очень приятно, хоть и фоново. -Расслабься, шутка. -Хуевый ты шутник, - Минсок выключает телевизор и отбрасывает пульт в угол дивана. В тишине слышно его громкое обиженное сопение и бульканье в животе. Неловко как-то. Хань перебирает длинными пальцами браслетик на тонком запястье и смотрит. И смотрит. И смотрит. Минсоку хочется под землю провалиться, самостоятельно зарыться в глубокую яму и задохнуться от недостатка кислорода. Как только с Ханем девки трахаются?! Этот взгляд невозможно вынести на протяжении нескольких секунд… Минсок опять размышляет о какой-то несусветной хуйне, мотает головой из стороны в стороны, чтоб вытряхнуть говно из мозгов. А получается лишь сильнее растрепать рыжее гнездо волос. Гениальная идея стучится в его пульсирующей легкой болью висок: – Теперь ты. Хань рассказывает про себя без всяких затруднений, перескакивая с темы на тему, выбивая Минсока из реальности огромным потоком непрекращающейся информации. Минсок узнает, что он из Пекина, очень любит пожрать – и хуй ты по нему это скажешь, – любит футбол, любит собирать кубик Рубика, любит тусить и любит эту глупую жизнь просто потому, что она у него есть. И потому что он молод, здоров и может делать все, что только захочет в силу своих возможностей. Хань не переносит, когда соседи по комнате валяются на его кровати, не переносит сухофрукты и слишком сладкий кофе, дождливую погоду и окружение из нудных и вечно недовольных всем нытиков. Учеба для него не главное, главное – яркие эмоции, движение вперед и жажда взять все от этого бытия. Я же нытик, хмыкает про себя Минсок. Мы не подходим друг другу. Ты трахал мою бабу. Мы не подружимся. Я должен тебя ненавидеть. -Хэй, - Хань щелкает пальцами перед носом улетевшего в параллельную вселенную Минсока. – Дай мне свой номер. -Зачем? – Минсок сегодня король идиотских вопросов – это однозначно. Хань закатывает глаза и достает из кармана белую тонкую лопату самсунга. -Завтра встретимся, в футбол погоняем. -Ты не спрашивал, хочу ли я. -А у тебя есть выбор? Эм, Что? Минсок открывает и закрывает рот, как рыба, а Хань смеется над ним и уже хватает телефон с журнального столика, сохраняет в контактах свой номер. И, блять, удаляет непонятно как оставшийся той шлюхи. Минсок редко открывает свои контакты – ему и звонить-то некому, кроме Чондэ. А Чондэ всегда мелькает в журнале вызовов – можно и не рыться в недрах плохо знакомых имен. Или совсем незнакомых. -Я с тебя хуею, - все-таки выжимает из себя Минсок совсем не то, что планировал. Хань кивает и продолжает увлеченно совершать махинации не со своим телефоном. У него что, тормозов никаких нет? Чувства самосохранения, видимо, тоже. Это Минсок понял еще два часа назад – охуеть, как летит время, – когда Хань переступил порог его квартирки. И принес в постапокалиптический мирок Минсока еще больший хаос и неразбериху. Растоптал резиновой подошвой красных конверсов здравый смысл, логику как таковую и с помощью шоколадки усыпил бдительность вечно настороженного какого-то хрена Минсока. -Я с себя тоже иногда. -Может… еще по кофе? Хань кивает с широкой улыбкой, а Минсок вздыхает и идет вновь греть чайник и размешивать невкусное растворимое дерьмо в двух детских кружках. *** Хань гиена. Нет, серьезно. Он становится похожим на дикую пугающую гиену, когда ржет, будто железным тазом пришибленный, и носится по футбольному полю. Как олень. Гиена и олень. Есть в нем что-то от этих животных. И это странно. Минсок пытается сравнить себя с кем-нибудь, но в голову не приходит ничего, кроме образа облезлого коричнево-зеленого ленивца с огромными скученными когтищами. Жирного и округлого, как футбольный мячик под ногами, сидящего на самой толстой ветке дерева – чтоб не сломалась под его весом. И это нихуя не утешает, ведь… Лучше быть гиеной с оленьими повадками, чем меховым куском мяса, которое даже от хищника сбежать не сможет. В данном случае хищник – летящий в лицо мяч. -Блять… - Минсок прикладывает к разбитому носу смоченный водой платочек какого-то незнакомого чувака и садится на зеленую траву футбольного университетского поля. Хань проносится мимо и резко тормозит – из-под шипованной подошвы его футбольных бутцев разве что дым не валит. Сочная травка безжалостно мнется, прилипает к подошве, Хань опускается рядом и приподнимает холодную ткань с расплывшемся на ней красным пятном. -Может, в травмпункт? – осторожно предлагает он и возвращает платок на покрасневший то ли от крови, то ли из-за ушиба нос. – Не нравится мне это все. -Жить буду, - гундит Минсок и стирает чистым краем остатки крови с кожи. – Спасибо за беспокойство и беги, твои дружки заждались. -Да ну, - Хань хлопает Минсока по круглой коленке и подрывается с земли, протягивает руку и помогает встать. – Пойдем. -Куда? -Сначала переоденемся. А потом… все-таки в травмпункт. Эта белобрысая гиена действительно тащит Минсока к дежурному доктору, силой запихивает в кабинет и терпеливо дожидается в пустом коридоре, где специфически пахнет недавно сделанными уколами. Спиртом пропитывается не только одежда, но и сам Хань внутри – иначе не объяснить глупое беспокойство за нового знакомого. А Минсок, ничего не подозревая, сидит на стульчике и терпеливо ждет, пока доктор закончит светить ебаным фонариком в его нос, где уродливо запеклись капельки крови. -Ничего страшного. Хирургического вмешательства не требует. Можете, конечно, снимок на всякий случай сделать, - ловкие пальцы доктора ощупывают переносицу. – Свободны. Минсок едва сдерживается от желания показать вредному мужчине язык, когда выходит из его светлого кабинета и нарочито громко хлопает дверью. Внешне никаких метаморфоз с его носом не происходит – и это не может не радовать. Все проблемы, которые казались пиздецом еще час назад, перестают грызть припухший из-за последних событий мозг. Минсоку вдруг легко, хорошо и хочется заливисто смеяться – а не надышался ли он часом чем-нибудь в этом гребаном травмпункте? Они гуляют по Сеулу до тех пор, пока на город не опускается вечерняя темнота. Пока на улицах не появляются веселые компании парней и девушек, пока на каждом углу не зажигаются яркие вывески магазинов и клубов, рекламы и фонари. Минсок уже не помнит, что Хань – тот, кто трахал его телку. Он ест очень вкусное пирожное в каком-то миленьком кафе и запивает все это безобразие горьким кофе. Жалеть об этом придется позже, никак не сейчас. А Хань делает все, чтоб загладить вину перед Минсоком за разбитый нос. В его белобрысой голове на бесконечном повторе звучит глупая и увиденная неизвестно где фраза: «The best you can be, marry your best friend». The best you can be, marry your best friend. Нет, Сехун не подходит, хоть он очень симпатичный, высокий и не против позаигрывать с парнями. The best you can be, marry your best friend. Ифань тоже не подходит, потому что у него есть персик Цзытао. The best you can be, marry your best friend. И Исин не подходит. Потому что это Исин. Его друг детства и почти брат. Кто же женится на братьях?! А Минсок перед ним уплетает пирожное за обе щеки и щурится, как кот. Руки так и тянутся потрепать его по рыжей макушке, погладить за ухом, почесать за чувствительную шейку, чтобы заурчал, тихо затарахтел своим внутренним моторчиком… -А завтра мы будем играть? – обрывает вдруг не напрягающее молчание Минсок с набитым ртом. Хань видит его мягкие – наверняка мягкие! – розовые губы, испачканные в нежном воздушном креме, и ему очень-очень плохо. Минсок гораздо симпатичнее той шлюхи, у него красивые раскосые глаза, улыбка сердечком с деснами, круглые щеки и идеальное для Ханя тело. Чуть пухлое, где-то угловатое, но до одури соблазнительное в этих драных узких джинсах, свободной футболке, открывающей в глубоком вороте острые ключицы. Его куртка висит на спинке стула. Хань бы повесил туда и его джинсы, и его майку, и нижнее белье, а потом разложил прямо на этом небольшом столике в провокационной позе, чтоб заласкать до потери рассудка, масленого расфокусированного взгляда, покрасневших щек и сбившегося на судорожные хрипы дыхания. -Конечно, - запоздало отвечает Хань на вопрос и мнет салфетку в пальцах, потому что гребаные руки не хотят его слушаться. Желания и фантазии – тоже. Вообще весь мир поворачивается к нему задницей. Соблазнительной, округлой и упругой задницей в узких джинсах. О-о-о-х. -И футбол, и рыбалка, и бильярд, и прыжки с парашютом. Что угодно. The best you can be, marry your best friend. Минсок, наверное, подходит. Хань бы посмотрел на него в каком-нибудь платье. Или хотя бы на эти ноги в женских туфлях. Или на бедра в белых кружевных чулках с подтяжками. Хань бисексуал. Минсок натурал. Причем – убежденный и твердолобый, который не замечает плотоядного взгляда, направленного на свои испачканные в креме губы, коротковатую шею с дергающимся вверх-вниз кадыком и на квадратные ладони, держащие тарелочку с пирожным и маленькую ложечку. -Кстати. Ты свою кепку у меня забыл, - Минсок бездумно облизывает ложечку, а Хань в этот момент умирает, как ебаный феникс, и восстает из пепла. С твердым намерением добиться от Минсока взаимной симпатии, плавно перетекающей в горизонтальное положение. Ведь на горизонтали можно сделать столько всего интересного и увлекательного. -Я зайду завтра, ладно? После пар, например. -А потом – футбол. -Именно так. The best you can be, marry your best friend. Минсок подходит совершенно точно. Минсок забавно хихикает – как девчонка, ей Богу – над даунскими шутками Ханя. А Хань старается поддерживать образ беззаботного дурачка, веселит Минсока, пока они медленно направляются на остановку, чтобы разойтись каждый своими путями. -Проводить? -Зачем? – Минсок застегивает куртку – вечером ощутимо холоднее – и шаркает подошвой, засунув руки в карманы джинсов. Как они там помещаются?.. -Ну… Просто? Блять. Кепка. Лишний повод завалиться в гости. Хань - болван. -Ой, прости, мой автобус. До завтра, Минсок! – и Хань убегает, как ошпаренный, от удивленного Минсока, со скоростью света залетает в автобус – и похуй, что это совершенно не тот номер, который бы довез его до общежития. Минсок провожает автобус взглядом, пока тот не скрывается за поворотом, и с довольной улыбочкой пешком идет домой. По-другому не хочется. День, несмотря на разбитый нос, получился шикарным. Спасибо Ханю за то, что снял с плеч Минсока лишний груз в виде жалкой потаскухи, раздвигающей ноги перед кем попало. The best you can be, marry your best friend. Не такой уж Хань и плохой на самом деле. *** Минсок видит ее в университете и едва ли не плюется на пол ядом, своей непонятной реакцией привлекая внимание читающего учебник Чондэ. Она строит из себя святую невинность и идет по коридору на огромных шпильках, вцепившись в локоть какого-то перекаченного имбицила. Минсок не ревнует и не может не сделать кое-что: он усмехается, вальяжно подходит к парочке и обращается к парню: -Я бы на твоем месте со шлюхами такими не водился. Моргнуть не успеешь, как она с другим уже трахаться будет. Да, милая? Я так рад, что до меня дошли слухи про тебя и Ханя, - Минсок по-настоящему наслаждается вытянувшимися в удивлении лицами. О, да, это стоит того. – Ты не представляешь, чувак, какое это облегчение – мне теперь не нужно на всяких шалав тратиться, по ресторанам их водить, чтобы под юбку залезть, купившись на образ невинной овечки. Мой тебе совет – забудь про нее, пока не пришлось морду другому парню бить. -Что ты несешь, придурок? – возмущается она и вдавливает свои искусственные приклеенные ногти в плечи Минсока, гневно сощурив ярко накрашенные глаза с километровыми ресницами. Что Минсок в ней нашел?.. Она же страшная, как сам пиздец! Да и пиздец рядом с ней не такой уж плохой вариант. Точно, лучше бы Минсок пиздец трахал, чем ее когда-то. На них уже с интересом поглядывают другие студенты. А Минсок внутренне ликует – его злорадство хихикает и потирает ручки. Ногти оставляют слабые царапины даже через тонкую ткань голубой рубашки с рукавом три четверти. Хань прекращает разговаривать со своей компанией и, будто чуя неладное, пробирается через столпившихся студентов ближе к Минсоку. Качок уже загораживает своей грудью-шкафом ненавистную фигурку местной потаскухи. Хань недобро хмурит брови и чешет ладонь с внутренней стороны. -Детка, тебе правда глазки колет? Прости уж, но на нее не обижаются, - Минсок разводит руками и – о, да, наконец! – едва успевает уклониться от огромного кулака. Этим кулаком можно весь земной шар на две половины раздолбать. Пиздец, конечно, у этой шалавы вкусы. У имбицила в штанах наверняка сморчок – такие всегда компенсируют сосущую и холодную пустоту под трусами своими перекаченными мышцами. Понтуются. А когда раздеваются – обнимай и плачь. Жалей. И не смейся. Не… смейся… -Сука, ты охуел?! – рычит груда мышц, но вовремя появляется местный авторитет – Хань. Его вообще мало кто задирает. Минсок не знает, почему, но он – первый и последний, кто посягал на симпатичное китайское личико и жизнедеятельность его организма. Сейчас за это стыдно – ведь Хань действительно облегчил его будни своей услугой. Минсок ему бесконечно должен. Но Минсок сгибается пополам и нервно ржет на весь коридор до собирающихся в уголках глаз слез. Хань косится в его сторону, что-то говорит имбицилу, его потаскухе – и все теряют интерес, расходятся, потому что начинается очередная нудная пара. Это сумасшествие. Минсок захлебывается холодной водой из небольшой бутылочки и прикладывает ее к своему пылающему лбу. Они с Ханем прогуливают пару и все оставшиеся неподалеку от университета на скамейках перед каким-то сверкающим небоскребом. Эти железные и стеклянные звери пугают. Они загораживают ярко-голубое небо и весеннее солнце. Из-за них живой природы вокруг мало – только холодный металл и машины. Зеленые уголки на их крышах – чушь собачья. Они не могут заменить настоящую, не созданную рукой человека жизнь. -Все нормально? – Хань замечает резкие перемены в настроении и протягивает Минсоку взявшийся из неоткуда кекс. -Спасибо. Да. Разве что-то могло случиться? -Ну. В университете… -Ой, я развлекался, - Минсок слабо улыбается и откусывает кекс с краю – он мягкий и сладкий, свежий. Охуенный. -Ну да. А я бы потом тоже развлекался, навещая тебя в больнице с переломами в десяти местах. Приносил бы апельсины и вот такие кексы. О, как он? – Хань кивает на кекс, а Минсок долго не думает – протягивает ему с той стороны, где еще не успел укусить, и кормит со своих рук. Что в этом такого? Ни-че-го. Перед ними все равно лишь безжизненное стекло и ровный серый асфальт. – Ого. Не думал, что они такие… -Да-а-а, - тянет Минсок и роняет возмущенное «эй!», когда Хань увлекается и откусывает больше положенного. – Ты мне его дал. Ничего не знаю. -Я спас твою задницу. -Мою задницу спас звонок. -И он тоже, но я первее. -Ну ладно, - Минсок сдается и с улыбкой протягивает Ханю кекс. – Ладно. Вот. Пиздец, конечно, романтика. Сопливые школьницы, читающие мангу про педерастов, потекли бы, глядя на них. Им бы пришлось свои трусики с балкона выжимать – это как минимум. Минсок вешает куртку Ханя на крючок – этот балбес никак не собирается мириться с порядками чужой квартиры – и невольно принюхивается к отдающей смешанными ароматами коже. Блять. Что за повадки течной суки?! -Кепку сразу забер… - Минсок вздрагивает от неожиданности, когда Хань подкрадывается к нему сзади и надевает красную кепку на его рыжую макушку. -Теперь точно не забуду. Минсок никогда не ходил по квартире в кепке. Но это Хань и у него свои взгляды на то, как нужно жить и наебывать обиженную судьбу. Делает он это отменно, надо признать. Минсок растекается по дивану и уже не планирует вставать с него ближайшие несколько часов. Как вдруг мысль о футболе яркой лампочкой зажигается над забитой бессмысленной хуйней головой. -А как же футбол? -Я не брал форму. -Я могу дать свою. -У тебя есть? -Найду. Из-под земли достану, кивает сам себе Минсок и роется в шкафу, выискивая вторые спортивные штаны или шорты. Но не находит ничего, кроме рваных растянутых треников, по которым кровавыми слезами обливается помойка неподалеку от дома. Или не достану... -Мда, - вздыхает Минсок и пихает это позорище глубже в шкаф. По времени они должны уже быть на поле. Однако, здравствуйте. Хань заинтересованно заглядывает через плечо, наклоняется так, что из ворота его футболки вываливается маленький крестик на цепочке. Минсок смотрит на длинную шею с проступившей голубой венкой и конкретно зависает. Мозг коротит вместе с происходящими в нем психическими процессами. Это ненормально, что Хань нарушает личное пространство настолько – Минсок не позволял этого той, чье-имя-он-никогда-больше-не-произнесет-даже-мысленно. -Нету, - выдает Минсок спустя минуту. Или две. Или дохуя. Хань кивает и отстраняется, садится на идеально заправленную кровать с принтом волка на покрывале. А сам же говорил, что не позволяет другим этого делать! -Ничего. Я тогда пойду? -Нет, - Минсок говорит быстрее, чем думает – и это его проблема. Судорожно избегать зрительного контакта, сидя на полу перед кроватью, на которой в королевской позе развалился Хань – стоит оно того? Минсок решает, что разберется со всем потом, и звездочкой падает рядом. Хорошо, что место позволяет. Или не очень? – Мне будет скучно. -А со мной весело? – Хань тычет тонким пальцем в бок. Минсок сжимается, хихикает и разглядывает белый потолок над головой. -Типа того. -Так типа того или весело? – все не унимается Хань. И это, блять, похоже на идиотские заигрывания двух неумелых ублюдков из средней школки. Когда они еще не знают, что нужно делать, чтобы понравиться предмету воздыхания. И как правильно говорить, строить глазки, касаться, чтоб привлечь внимание. Минсок прошел через все это, но… Он же натурал! -Я уже сказал. -Нет. Я ведь и обидеться могу. -На что? – Минсок не может остановить это. Он лежит с малознакомым парнем на своей кровати – на ней, кстати, раньше валялись лишь девушки – и поддерживает тупой разговор. К чему он? Хань перекатывается на бок и приподнимается на локте, едва сдерживает широкую улыбку. Минсоку вдруг хочется увидеть эти складочки-морщинки, чтоб определиться наконец – они классные или все же отстой. Скорее всего – классные. Необычные. Хань необычный. Минсок если бы мог – покраснел бы до корней волос. Он никогда и ни при каких обстоятельствах не планировал становиться педиком. Чтобы все над ним смеялись, унижали, тыкали пальцами… ну уж нет. Лучше со шлюхами водиться. Но Хань такой, что… Минсок сильно зажмуривает глаза до задорно пляшущих белых пятен и пытается игнорировать этот взгляд. От него кровь внутри закипает вместе с извилинами. Все плохо. Минсоку плохо. -На кого я похож? – хватается Минсок за последнюю спасительную соломинку, что подкидывают собственные воспоминания. Это помогает отвлечься от ненужных никому глупых чувств на вроде излишнего интереса и чрезмерного желания проводить время вместе, играть в футбол, шляться по магазинам и кафе, а потом прогуливать пары… Пиздец. -Хм, - Хань задумывается – между бровей залегают морщинки. Когда их взгляды встречаются, Минсок поспешно отворачивается. Потолок такой красивый. И белый. И ровный, без пятен. И не лупится в углах. Идеальный. Точно. – На баоцзы. -Кого? -Баоцзы, - повторяет Хань и тянется рукой вперед – Минсок напрягается и не может отвернуться, когда палец обводит его круглое лицо по контуру. Сердце обрывается и звонко плюхается в желудок. Или это мозг? Не важно, потому что Минсок не совсем уверен в реальности происходящего – такого не может быть с ним. С кем угодно, но не с ним. А Хань внимательно следит за движением собственного пальца и не испытывает никакой неловкости в столь интимной атмосфере. – Это китайское блюдо. Пирожок на пару. Ты такой же милый, мягкий и круг… -Ну спасибо, блять, нашел мне тут сравнение. Гиена тупая, - Минсок пытается спихнуть смеющегося Ханя со своей кровати, но тот ловит его за пятку, зажимает ногу и щекочет длинными пальцами ступню. – Отпусти, сумасшедший, отпусти-и-и-и-и! Минсок боится щекотки. Минсок ее не переносит. Это ужасно. Щекотка такая же отвратительная, как этот ржущий садист. И морщины у него уродливые. Да. Никак иначе. *** Eeny, meeny, miny, moe. Считает Минсок про себя. Catch a tiger by the toe. Каждая ступенька вверх – как обратный отсчет неизбежному. Тому, что должно случиться и по-любому случится рано или поздно. If he hollers let him go. Минсок уже находит нужную дверь. Eeny, meeny, miny, moe… И нажимает на ручку вниз. Ебаная детская считалка. Ебаный Хань и ебаное общежитие с сумасшедшими людьми. Дядька на входе не хотел пропускать Минсока внутрь, даже когда лично позвонил Ханю и поинтересовался, что это за невоспитанный коротышка пытается проникнуть в их святую студенческую обитель. Минсок показал ему фак и убежал вверх по лестнице – он, блять, как девчонка боится лифтов. Девчонки не боятся лифтов. Они в них даже трахаются. А Минсок боится. -Заходи. Лухан восседает на полу с акустической гитарой. И какого хуя ему понадобилось вызывать Минсока этим дождливым скучным вечером? Деревянная дверь хлопает за спиной – отрезает пути к бегству. Лишает воли и гордости. Но самое хуевое – почему Минсок согласился и приехал, чтобы посраться с ебнутым дядькой и пробежаться аж на восьмой этаж на своих двух? У него колени больные. Но Минсок забывает об этом, когда в футбол играет. В других случаях – нет. -Что такое срочное у тебя случилось? – Минсок кидает сумку на кровать Ханя, на которую он опирается спиной, и садится рядом. Соседей нет. Все будто вымерли для них этим вечером. А Минсок тут всего лишь до одиннадцати – после одиннадцати его карета превратится в тыкву. А мягкая кровать дома – в больничную койку, потому что оскорбленный дядька точно выкинет его из окна, когда придет проверить. В том, что он придет проверить, Минсок не сомневается. -Если я зря приехал… -Я хотел тебя увидеть. Тормозить – это уже естественная реакция всего организма на Ханя. Тонкие струны под длинными пальцами дрожат и поют незамысловатой мелодией. Минсок не находится с ответом, смотрит во все глаза на двигающиеся по грифу пальцы Ханя и сжимает руками голые коленки – из-за того, что он сидит, декоративные дырки становятся еще больше. Еще одна дыра у Минсока внутри. Она черная и засасывает туда все, что только находится рядом. Вообще-то они пересекались в университете сегодня. Вообще-то они обменялись парой сообщений сегодня. Вообще-то… -Минсок, - Хань прижимает струны ладонью – и повисшая между ними тишина бьет Минсока тяжелым пыльным мешком по затылку. Почти впечатывает рожей в прохладный пол. И ты опять захлебываешься булькающей во рту кровищей, в которой плавают выбитые зубы. Когда в десне дырка – язык автоматически тянется к ней. Он почти поселяется там на постоянной основе, раздражая тебя до зубного скрежета. Ты не хочешь, а оно получается так. И вновь-таки от тебя нихуя не зависит. Ты жалок. Минсок мог бы встретиться с Чондэ в клубе и подцепить горячих цыпочек, чтоб весело провести ночь, трахая одну из длинноногих брюнеток в грязном туалете. На крайний случай – у себя в квартире. Он бы сжимал упругие сиськи в своих ладонях и двигал тазом между нежных женских бедер, с влажным звуком вгоняя стояк в растянутую мокрую дыру. Эта шлюха бы стонала, царапала его плечи и спину своими яркими ногтями, ее длинные волосы бы охуенно наматывались на кулак и прилипали к тонкой влажной шее. Ее густо накрашенные ресницы бы дрожали, а глазные яблоки под плотно сомкнутыми веками бегали туда-сюда. Минсоку было бы хорошо и тошно одновременно – кто знает, сколько таких доверчивых, как он, уже совало свой член в эту огромную горячую щель. Но он отказал Чондэ, сбросил вызов и поехал к общежитию Ханя. Чтобы посмотреть в эти хитрые глазища, чтобы послушать откровенный бред и сгореть от стыда за собственные мысли и непонятные желания. Чтобы сжать в руках обшарпанную акустическую гитару, пока Хань подползает на коленках ближе, и случайно задеть струны дрожащими пальцами – получившийся звук обрушивается на них, как ледяная вода. Чтобы забыть, как правильно дышать, когда лицо Ханя оказывается рядом с его собственным – пылающим и со страдальческой гримасой. Чтобы увидеть эти волосатые кривые ноги в коротких шортах, пробивающуюся на коже щетину и упереться взмокшими ладонями в твердую грудь без всяких упругих припухлостей. Чтобы вымученно вздохнуть, когда Хань наклонит голову и усмехнется рядом с его губами, едва-едва задевая сухой потрескавшейся кожей. Почему он не пользуется бальзамом для губ?.. Думать об этом в подобные моменты нормально? -Уйди, - невнятно бормочет Минсок, не может встать – гитара вдруг превращается в тяжеленную огромную плиту. Такой обычно пришибает строителей на стройке. Они из людей превращаются в лепешки из мяса и раздробленных костей в луже темно-красной крови. Хань не обращает внимание на слабые потуги, обхватывает лицо Минсока горячими ладонями и не дает отвернуться. У Минсока от напряжения вот-вот сломается шея с жутким хрустом. По виску стекает капелька пота. Рыжие прядки противно липнут к коже. Глаза Ханя – вселенная. Они засасывают. Нет, гипнотизируют – поэтому Минсок не может ему, блять, нормально сопротивляться, не может вскочить и ударить охуевшего урода по роже, превращая ее в кровавое месиво. И где вся его хваленая мужественность?! Минсок не педик. И не гей. Он не гомосексуалист. Он не человек нетрадиционной ориентации. Что за ебнутые слова, находит время мысленно возмутиться Минсок, пока Хань не выдыхает на его губы щекотным горячим дыханием с запахом сигарет. Минсок все еще ненавидит щекотку. А еще он ни разу не видел, как Хань курит. И это идея. -Я хочу посмотреть, - успевает произнести Минсок едва двигающимися губами – и Хань вздергивает бровь, но лицо из плена своих рук не выпускает. – Как ты куришь. -В другой раз, Минсок. Блять. Блять-блять-блять. Примерно в таком же ритме колотится сердце за ребрами. От ужаса, естественно. И отвращения – Хань накрывает губы мягким ненавязчивым поцелуем. Как прикосновение весеннего свежего воздуха к волосам и лицу. Как упавшая на оконное стекло первая дождевая капля. Как улыбка незнакомого человека в ответ случайно брошенному на него взгляду. Это не по-настоящему. Это какая-то красотка дарит ему первый и не последний поцелуй, обещая незабываемый животный трах с громкими стонами и шлепками двух потных тел. Минсок открывает глаза – перед ним все еще лицо Ханя, его белые растрепанные короткие волосы, за которые особо не потягаешь во время горячего секса, его длинные ресницы и его аккуратный нос. Дальше Минсок не видит, потому что, блять, дальше их лица будто сливаются воедино. Срастаются. Как аномалии у рожденных близняшек с одним телом на двоих. Минсок передергивает плечами, его брови болезненно надламываются, губы непроизвольно раскрываются. Он пропащий человек. Неудачник по жизни. Хань пользуется моментом, ведет пальцами к уху, давит за ним и соскальзывает в рыжие прядки, собирает их к затылку и одновременно с этим пошлым жестом подается вперед, своим языком проникая в горячий влажный рот. Минсок стонет – это стон протеста – и дергается в сторону всем налившимся свинцом телом, но безуспешно. Его будто прибили гвоздями к полу. Его распяли на этом гребаном полу, чтобы хорошенько поиздеваться не физически, а морально. Юркий язык оглаживает губы и опять оказывается во рту – ломает необходимость сопротивляться и думать о чем-то кроме этой маленькой общажной комнаты и внезапного поцелуя. Это и на поцелуй не похоже – Хань высасывает из Минсока весь воздух и все силы, подавляет щекотными прикосновениями своего языка, стирает губами немые просьбы прекратить и оставляет на них растравленное желание. Eeny, meeny, miny, moe… Эхом незнакомого голоса звучит в черепной коробке. Хань сильнее сжимает рыжие пряди пальцами и наклоняет голову Минсока набок, чтобы проникнуть своим языком глубже, как можно глубже. Если бы можно было – он бы залез туда весь, наверное. Catch a tiger by the toe. Минсок шевелит губами и несмело ворочает языком, отвечая на незамысловатую ласку. Не нужно искать объяснения этому порыву – их попросту не существует. Как и желания прекращать. If he hollers let him go. Хань не собирается отпускать. Ни в коем случае. Пока губы не начнут болеть от непрекращающихся поцелуев – это уж точно. Eeny, meeny, miny, moe. Минсок считает, а Хань все еще играется с его языком своим, массирует кожу головы, дергает за волосы, когда податливое тело в его руках пытается выскользнуть, как рыбка, и исчезнуть за закрытой деревянной дверью. Хань не может отпустить Минсока, потерять среди скучных и одинаковых личностей на улице, в университете, в этой небольшой комнате на троих человек. Н-е-м-о-ж-е-т. Поэтому в который раз насилует припухшие губы зубами, посасывает и оттягивает. О, Минсоку дурно от посасываний языка. Теперь он сам на вкус – едкий дым от сигарет, смешанный с горьким кофе. Минсок никогда и ни с чем не спутает этот вкус. -Прости, - шепчет Хань, когда целоваться становится действительно сложно из-за сбившегося в жопу дыхания и боли врезающегося в ребра края гитары. Она между ними – как великая китайская стена. Хуй доберешься до затравленного бесконечными поцелуями Минсока, его горящей сердцевины. – Минсок, посмотри на меня. Минсок качает головой и до боли упрямо жмурит глаза. -Минсок. -Нет. -Минсок, - Хань нажимает большим пальцем на губу так, что открывается нижний ряд зубов. Минсок стискивает челюсть – хватит с него уже этого кошмара на сегодня. -Нет. -Минсок… - Ханю все-таки удается поцеловать его еще раз. *** -Я думал, мы друзья, - воет Минсок и прижимает к груди мягкую подушку. Он сидит на своей кровати, захлебывается слезами и сопливит рукава кофты. Внутренне напряжение достигло своего пика – произошел взрыв эмоций, вылившийся в эти детские крокодильи слезы. – А ты… ты… Хань сидит сзади, прижимает его к своей груди и шепчет на ухо что-то успокаивающее: -Детка, перестань, все не так плохо. Это всего лишь поцелуй. Это то же самое, что целоваться с телкой. Ну, прекрати. Его не должно быть здесь. Но Чондэ, сука такая, открыл дверь с гадкой ухмылочкой и испарился, напоследок сказав: «Разберись уже с ним наконец сам». В чем-то он был прав. Минсок бегал от Ханя, как ошпаренный, по всему университету. Он не оборачивался на его зов – хотя на них в который раз с отвращением смотрели толпы студентов – и сразу после пар мчался домой, чтобы захлопнуть входную дверь прямо перед аккуратным носом. Кулаком можно славно поработать с этой китайской рожей. Минсок вдоволь нажрался говна в этой жизни, чтобы добровольно обмазываться им еще и в обществе Ханя. И похуй, что Хань – прекрасный парень с чистым сердцем, сверкающими глазами и веселой улыбкой. Похуй, что он трахал его бывшую. Похуй, что засосал его по гланды в своем общежитии миллион раз за ебаных полчаса. -Я не г-г-ей, - Минсок закашливается, захлебывается своими ебанутыми рыданиями. Из-за Ханя он превратился в бабу с просто так болтающимся между ног членом. – Ты во всем винова-а-а-т! И это обидно. -Баоцзы, - Хань сжимает Минсока в объятиях так сильно, что кишки норовят вылезти наружу вместе с содержимым желудка. А ребра – треснуть. Не только от стальной хватки, но и распирающих изнутри противоречивых чувств. – Баоцзы… Баоцзы, блять. Пирожок, блять. Что за ебнутое прозвище, блять. -Какой я тебе нахуй баоцзы? – Минсок шмыгает носом и покорно разворачивается к Ханю красным, как помидор, лицом. Горячий язык слизывает влажные дорожки на щеках широкими движениями. Хань, словно собака, вылизывает его соленое от слез лицо – и это пиздец, как заводит. У Минсока тут же зудит в штанах ебнутое возбуждение и желание, потому что длинные пальцы обнаруживаются на поджавшихся ягодицах. Хань массирует их, сжимает, опускается губами и языком на чувствительную шею – какая телка тебе будет выцеловывать здесь? Вот и Минсок до сегодняшнего дня не подозревал, что может быть настолько чувствительным в некоторых местах своего плывущего, как кипящий воск, тела. – Не смей… Хань аккуратно опускает его на кровать спиной, нависает сверху – тогда на Минсока обрушивается град страстных влажных поцелуев в губы, нос, щеки, за ушами, в шею, ключицы и плечи. -Отпусти, - но Минсок не делает ничего, чтоб вырваться из-под разошедшегося Ханя. Ему… приятно. Ему нравится. И хочется еще. Больше. Больше поцелуев. Больше голой кожи. Больше прикосновений к самым интимным местам. Больше судорожных вздохов изо рта в рот. -Хань… -Ш-ш-ш. Минсок поджимает губы – он обнаженный перед Луханом, зареванный, как ребенок, и возбужденный до ноющей боли в паху. Он открытый, до смешного покорный и красный – будто с румянами переборщили. Его влажные глаза блестят – и Хань уже не думает о том, чтоб прекратить этот пиздец. Он гладит распахнутое тело перед собой кончиками пальцев, вылизывает соленую и пахнущую дезодорантом кожу, опускается между теплых узких бедер и… Минсок улетает. Телки не делали ему такого минета. За такой минет можно и задницу подставить, соглашается сам с собой Минсок. Наконец-то. Его голова метается из стороны в сторону, как в бреду, волосы вновь неприятно липнут ко лбу и вискам. Минсок давит на макушку между своих раздвинутых ног и задыхается – чуть ли не рыдает по второму кругу. Хань сосет быстро и глубоко, успевает проглатывать слюну и размазывать ее по толстому, покрытому набухшими венками стволу. Минсок ощущает, как головка скользит по шелковой внутренней стороне щеки, ощущает это сбитое горячее дыхание своим стояком и пальцы, едва надавливающие на яички. Это конец. Финита ля комедия. Минсок кончает очень быстро, смущенно сводит ноги и перекатывается на бок, сворачивается эмбрионом и обнимает себя руками. Однако не успевает запустить процесс самоуничтожения, как к спине прижимается Хань, заставляет выпрямиться и повернуться к себе. -Все хорошо. Минсок зачем-то верит. Эта странная дружба уже не походит на дружбу: они могут не разговаривать на коридорах университета, а могут жарко и громко целоваться в туалете на перемене. Тогда от кафельных стен эхом отскакивают чмокающие звуки и вздохи, шуршание мнущейся одежды и глухой удар приложившегося о стену затылка – это Хань сажает Минсока на свои бедра, трется пахом и вдавливает в холодную плитку. А еще они трахаются. Минсок боится, но первый раз не такой уж и жуткий, как иногда могут писать в интернете – потому что Хань знает, что и как нужно делать. А потом он сам закидывает ноги Минсоку на плечи и позволяет натягивать свою тощую задницу в немыслимой позе – получает за все те муки, что пришлось перенести Минсоку за такой короткий промежуток времени от знакомства до настоящего. В настоящем Минсок поднимается и опускается на стояке, затянутом в презерватив, скатывается с волосатых ног и становится на колени, чтобы Хань наконец удовлетворил это ревущее чудовище внутри, требующее внутрь узкой задницы нечто твердое, длинное и горячее. Когда они вот так бессовестно предаются плотским утехам на кровати, полу, у стены, в ванне или на столе, Минсок и думать не смеет о том, что когда-то хотел вычеркнуть Ханя из своих нудных будней, заменив его какой-нибудь тупой дыркой с наращенными ногтями. Хань его все. И не только охуенный секс. Не только чувство завершенности. Конечно, кто не чувствует себя полным, законченным, когда в твоей заднице в сумасшедшем темпе двигается гладкий в презервативе член? В настоящем Минсок счастлив и спустя три года. Он все еще живет с Ханем и ни капли не жалеет, что стал ради него геем. Минсок может назвать себя любым словом, но ни одно не имеет отношение к настоящим чувствам. Какая кому разница, с кем ты кувыркаешься под одеялом и на нем? Любовь не имеет пола, да? Да. -Баоцзы-ы-ы-ы, где мои трусы?! И где мои конверсы?!