Возвращенный взгляд

Олафу всегда казалось, что он разбирается в людях и способен если и не предугадать следующее действие, то, как минимум, предположить, на что человек способен в тех или иных обстоятельствах, но Бешеный раз за разом ставил его в тупик. Вальдес смотрит только в лицо, пристально и неотрывно, иногда весело щурясь, и у Олафа остается ощущение, что фрошер пытается изучить каждую его черту, поймать мельчайший след эмоций. И этот честный и прямой взгляд отчего-то кажется бесстыднее и откровеннее тех оценивающих и жадных, которыми матросы обводят фигуры портовых женщин. Бешеный всегда уходит раньше, чем Олаф успевает понять, что именно этот взгляд означает. Опускает глаза к полу, отставляет опустевший бокал и улыбается — задумчиво, отстраненно. Эту улыбку Олаф ненавидит сильнее всего. «Впрочем, я опять забыл о времени. Врач не велел вам утомляться», — неизменный финальный аккорд беседы, после которого Вальдес поднимается и, подхватив початую бутылку, уходит, оставляя после себя только тающее меж догорающих свечей: «Доброй вам ночи, адмирал». Вальдес всегда медлит на пороге, чтобы напоследок улыбнуться своему пленнику, и Олафу каждый раз кажется — ждёт, что его остановят, позовут обратно. И он уже почти готов сделать это — но нужных слов не находится, и остается только молча смотреть в спину Кэналлийца с глупой, неправильной тоской об очередном упущенном шансе... Понять бы ещё, на что ему этот шанс. В одуряющей тишине зимней ночи, пахнущей вином и смолистым теплом, Олаф раз за разом видит, засыпая, шальные чёрные глаза своего врага. — Кажется, вы уже задремали. Олаф поднимает голову и снова ловит этот пристальный задумчивый взгляд, словно направленный не в глаза, а куда-то дальше, глубже... — Полагаю, мне стоит оставить вас. Час уже поздний. Он всегда уходит раньше, чем Олаф успевает признаться себе, чего именно хочет. — Ротгер... — Имя срывается с губ помимо воли, а вопросительный взгляд Вальдеса просит продолжения. — Мне начинает казаться, что мое общество вам в тягость и вы терпите его только из пресловутых законов гостеприимства. Фрошер вскидывает брови в неподдельном удивлении и улыбается. — Что навело вас на эту нелепую мысль? — Вы приходите каждый вечер в одно и то же время, словно по расписанию, а уходите так поспешно, что всё это напоминает неизбежную и обременительную вахту, — произносит Олаф с сочувствием. — Какой кошмар! — притворно ужасается Ротгер. — Я так старался вас не утомлять, заботился, так сказать, о вашем здоровье... Честное слово, я не хотел вас обидеть. Подарите ли вы мне свое прощение? Олаф невольно улыбается. — У вас есть шанс его заслужить. — И, поймав очередной вопросительный и лукавый взгляд, продолжает: — Не уходите, Ротгер. Я ничуть не устал, если это успокоит вашу совесть. Вальдес качает головой: — Нет, я буду терзаться и сокрушаться. Пару дней, думаю. Но я потерплю, если вы просите. Он опускается обратно на свое место, но кажется, что он ближе, чем был раньше. Может быть, из-за того, что теперь Вальдес не откидывается на спинку кресла, а сидит на краю, весь подобравшись и откровенно ожидая каких-либо действий со стороны Олафа. Возникает странное чувство, что, как он ни поступи, Вальдес поддержит, даже если заговорить о море... или протянуть руку и коснуться. Можно сколько угодно говорить, но когда дают все возможности для маневра... в конце концов, Олаф может просто попробовать, а если его оттолкнут, то, он уверен, Вальдес сделает это достаточно деликатно. Пальцы только слегка касаются волос, когда Ротгер вдруг поворачивается, утыкается лбом в протянутую ладонь и медленно прикрывает глаза. Тишина, лениво колышущееся пламя догорающих свечей, вино в крови... Олаф протягивает вторую руку и обнимает ладонями лицо, заставляет поднять взгляд. На губах Вальдеса гуляет шальная улыбка, и до неё тоже хочется дотронуться. Олаф касается губами. Вальдес сползает на пол, и его руки осторожно, словно стараясь не спугнуть, ложатся Олафу на колени. Поцелуй длится и длится, Олаф замечает, как остатки блеска затухающей свечи отражаются в глазах Ротгера. Когда они отрываются друг от друга, в комнате совсем темно. Олаф наклоняется к самому уху Ротгера и целует. — Могу я пригласить вас в свою постель? — тихо говорит он и чувствует, как по тёплому телу в руках проходит едва заметная дрожь. — Не слишком ли быстро? — осторожно замечает Ротгер, но Олаф ощущает, как сжимаются пальцы на его бедрах. — Не пожалеете, адмирал? — Жалеют о несбывшемся, — он говорит прямо в чужие губы, и Ротгер слизывает эти слова языком.