Мечта журналиста

— Эрик, ведь уже год прошел, — Черный смотрит исподлобья, однако его слова звучат неожиданно мягко. Устало, но без раздражения. — Ты не успокоишься, да? Курильщик виновато вздыхает. Честно качает головой. Черный усмехается и убавляет звук телевизора. Это их первый год и их первая квартира. По случаю выхода в популярном журнале положительной рецензии на последнюю выставку Курильщика Черный пребывает в необычно хорошем для него настроении. И Курильщик наконец решается напрямую задать неприятный вопрос, который давно его мучает: что же все-таки произошло у них с Рыжим, из-за чего Черный ушел из общины намного раньше, чем планировал? А в том, что произошло что-то скверное, Курильщик уверен, достаточно одного взгляда на лицо Черного при любом упоминании об общинной жизни и о бывшем крысином вожаке, чтобы догадаться: никакими дружескими прощаниями и пирожками на дорожку там и близко не пахло. — Да ничего особенного не случилось, — спокойно, но явно нехотя отвечает Черный. — Не знаю, что тут рассказывать. Просто достали его закидоны. Сам себя назначил главным, все ему отчитывайтесь. Я в город ездил, искал подработку, ну и… согласился поучаствовать в кое-каких съемках. — Черный медлит, проводит пятерней по затылку. — Не бесплатно, конечно. Рыжему это не понравилось. Курильщику кажется, что сейчас на нем загорится одежда. Дышать становится нечем; он заливается краской так стремительно, что остается только проклинать свое слишком богатое воображение и радоваться, что в комнате почти темно, так что Черный, возможно, не сразу заметит его пылающие щеки и наверняка совершенно круглые, панически распахнутые глаза. Значит, кое-какие съемки. Курильщик одновременно и ошарашен ответом Черного, и удивлен своему удивлению: надо признать, существование подобных скелетов в шкафу Черного подсознательно он всегда допускал. И порой, когда Курильщик смотрел на своего новоиспеченного менеджера, думалось ему совсем не о работе. Не с внешностью и способностями Черного заниматься канцелярско-организаторскими делами, и да, в определенной индустрии карьеру Черный мог бы сделать головокружительную. Секс с ним был потрясающим, конечно, сравнивать Курильщику было не с кем, но сомнений у него ни разу не возникло – Черный умел быть очень убедительным. Все наконец сходится, как части детского паззла. Вернее, далеко не детского. Вот почему Черный так не любит фотографироваться для прессы. Вот почему он наотрез отказывается вместе смотреть порно, презрительно кривя губы и отрывисто бросая, что ничего принципиально нового там не увидишь, и вообще они с Курильщиком смогли прекрасно во всем разобраться сами, без «чьих-то ошибок молодости». Черный хмуро почесывает подбородок. Нужно срочно хоть что-нибудь ответить, но пересохшее горло предает Курильщика, выдавая лишь хриплый писк: — С-съемках?.. — Случайно. Ничего особенного. А Рыжий весь на говно изошел. Как будто людей раздетых не видел. Курильщик плавится заживо; комната начинает исчезать из фокуса, так, что приходится покрепче вцепиться в подлокотник дивана. Он лихорадочно подыскивает в уме какие-нибудь нейтральные слова и зачем-то пытается вспомнить, жевал ли жвачку в начале этого разговора, и если да, то куда она подевалась, потому что сейчас во рту ничего нет, может, он успел выплюнуть ее, или же от волнения он ее проглотил, и неужели он на полном серьезе думает о какой-то идиотской жвачке, когда рядом Черный буднично рассказывает ему о таких вещах?! — М-м… Ну… — Да знаю. В чем-то он прав был. Чем там гордиться. Никогда б не стал на такие глупости подписываться, но деньги были хорошие. Я Рыжему не собирался ничего говорить, но они перевели гонорар на счет общины. Рыжий как увидел, откуда перевод и за что, прямо с катушек слетел. Сам-то после Старика мигом все к рукам прибрал, мутил что-то, аферист чертов, а тут, видите ли, деньги ему не угодили. Орал как резаный: и общину-то я опозорил, и его-то предал, продался корпорации… — Черный фыркает. — Слова-то какие крысеныш знает. «Старосту» включил, тоже мне, хозяин. Курильщик кивает невпопад и молча вытирает вспотевший лоб, постепенно теряя нить разговора. —…Ну, этим не кончилось. Он поорал бы — да успокоился. Я не знал, а они еще плакатов напечатали, рекламных, и расклеили везде. По заправкам там, супермаркетам. Мы заправлялись однажды, ну Рыжий как мою рожу на плакате увидел, так ему башню окончательно сдуло. Помешала ему реклама, что ли? Псих конченый. Послал я его, в общем. От шока к Курильщику возвращается голос, словно уютный безобидный диван неожиданно дернул его током: — Плакаты?! В супермаркетах?! Там же дети ходят! — И что? — Как что?! — Курильщик дико таращится на Черного, окончательно переставая соображать, что происходит и кто из них сошел с ума. — Это незаконно! Черный, ты шутишь? Детям нельзя такое показывать! — Почему детям нельзя показывать масло для загара? — А?.. — «Феникс», масло для загара. Я разве не сказал? Ну, фирма эта, знаешь — шампуни там всякие, крем. Еще Дом спонсировала. «Возрождение вашей кожи с «Феникс»… ля-ля-тополя. Этикетки синие. Постой-ка. — Черный неожиданно оказывается совсем близко. — А ты о чем подумал? — Ни о чем. — Курильщик торопливо отворачивается и безуспешно пытается спрятаться за челкой. Сердце колотится как безумное, а легкие, наоборот, похоже, решили взять творческий отпуск. Черный смотрит очень внимательно. Курильщик уже готов провалиться сквозь землю, когда наконец он серьезно произносит: — Наверное, будем считать, что ты сделал мне комплимент. — Черный решительно сгребает оцепеневшего Курильщика в охапку. — И будем считать, что я сказал «спасибо». Курильщик расслабляется, благодарно ткнувшись носом Черному в шею. Черный смеется и ерошит его непослушные волосы: — С тобой невозможно нормально общаться. Эх ты, мечта журналиста. Курильщик чувствует в интонациях Черного непонятное облегчение и вдруг понимает, что тот рад наконец выговориться и что они сейчас успешно закрыли последнюю тему — по-настоящему последнюю неприятную для обоих тему, подтаявшей грязно-снежной стенкой до сих пор остававшуюся между ними. Понимает, что с сегодняшнего дня при случайном упоминании об их долгой разлуке после выпуска, даже если он ляпнет что-нибудь не то (а он обязательно ляпнет), Черный будет первым делом вспоминать не тяжкую жизнь в общине, не бесконечные стычки и ругань с Рыжим, а вот этот вечер. Этот безумный разговор и его самого — смущенного, растерянного, такого смешного Курильщика – неисправимого любителя задавать вопросы и придумывать на них ответы, красного, как помидоры в фирменном салате Черного. Том самом салате, который когда-то давно в палате Могильника им так и не удалось доесть, зато удалось многое другое, о чем Курильщик часто думает по утрам с абсолютно глупой и абсолютно счастливой улыбкой, просыпаясь раньше Черного и прикуривая первую за день сигарету. Воодушевленный такими приятными выводами, Курильщик дотрагивается губами до шеи Черного, где чуть пониже мочки уха притаились на коже три небольшие родинки, с легкой руки Курильщика иногда соединяемые углем, иногда джемом – под настроение, в равносторонний треугольник, служивший некогда настенным символом их обладателя. Черный целует его в макушку, в висок, обнимая покрепче; с трудом оторвавшись от занимательной геометрии, Курильщик добирается до его губ и Черный отвечает на поцелуй, отстраняясь лишь на секунду, чтобы снять футболку. Курильщик прижимается к нему, очерчивает горячими ладонями рельефную спину и мощные плечи, тая от удовольствия и, как обычно, отрешенно недоумевая, по воле каких звезд и за что такое счастье могло достаться именно ему и никому другому. На месте Рыжего он вцепился бы в Черного и отдался бы ему прямо под плакатом. Среди витрин с «Фениксом». На виду у детей и их родителей. Использовав упомянутое масло не по назначению. Но где он, а где Рыжий… А действительно, где он, а где Рыжий, – самодовольно успевает подумать молодой художник-авангардист Эрик Циммерман, прежде чем Черный как пушинку поднимает его с дивана и уносит в спальню. Это их первый год, их первая квартира. Это их жизнь.