Непреложный закон

Ожидание затягивалось, но его это не беспокоило. Спешить ему всё равно некуда. — Простите, вам придётся подождать ещё пятнадцать минут, — положив телефонную трубку, сообщила секретарь. — Ничего страшного, — отозвался он с улыбкой, которая действовала на людей успокаивающе и располагающе. Девушка за большим письменным столом очаровательно зарделась и уткнулась в бумаги. Тем лучше. Он бросил быстрый взгляд на наручные часы. Двадцать семь минут пребывания на одном месте. И нет, его это опять же не беспокоило — просто привычка. Дверь распахнулась с шумом, впустив в офис русалку. Именно русалку — другие слова ему на ум не приходили. Он видел её фото, знал, что ей тридцать, что жила одна в небольшом загородном доме. Но сейчас он едва не опозорился, ибо узнал её далеко не сразу. — Госпожа Шварц, вы без зонтика в такую погоду? — ахнула секретарь. — Но я спасла бумаги, Лотти! — задорно подмигнула ей женщина с лицом ребёнка. Откинув волнистые влажные пряди за спину, она достала из-под промокшего плаща сухую папку. — И дождь — это здорово. Займись документами, они нужны вечером. — Да, конечно! — Секретарь забегала вокруг доктора, помогая снять плащ. — Простите. — Забавная дама повернулась к нему и вновь откинула пряди с лица. — Это вам назначено было на... Она поискала взглядом часы и очаровательно нахмурилась. — Да. Дитрих Райн, — представился он. — Верно, господин Райн, — вспомнила русалка. — Прошу вас, проходите. Она кивнула в сторону кабинета и пошла впереди, указывая дорогу на всякий случай. В помещении всё было выдержано в спокойных бежевых тонах: умиротворение и уют — профессиональный подход. — Присаживайтесь. — Она указала на мягкое кресло — наверняка чрезвычайно удобное. Но он подождал, пока доктор Шварц устроится за столом, и тогда только проверил кресло на предмет удобства. Не ошибся. — Лиза Шварц, — сочла своим долгом представиться русалка, совершенно не переживая о влажных волосах и капельках воды на лице. Серые глаза смотрели прямо и открыто, но, в то же время, мягко. — Что вас привело ко мне? — Бессонница. — И только? — Весёлая улыбка заиграла на губах. — Не только. Ещё мне часто кажется в последнее время, что я опасен для окружающих, — невозмутимо добавил он. — Ммм... Вам хочется сделать что-то опасное? — Надеюсь, до этого не дойдёт, но мне определённо нужна помощь. — На сей раз улыбнулся он. — Вы кажетесь человеком, который вполне в состоянии себя контролировать. Прокол, ну да ничего. — Это сейчас. Но я такой не всегда, иначе не пришёл бы к вам. Лиза откинулась на спинку кресла и задумчиво помассировала пальцами переносицу. — Ну хорошо. Давайте мы с вами немного побеседуем, а в итоге вы решите — удобно ли вам будет приходить на сеансы именно ко мне. И должна вас предупредить: я всегда записываю беседы с пациентами. Нашу первую беседу я не запишу, но все последующие, если они, разумеется, будут, непременно. Вас это устроит? — Устаревшая практика, но я не возражаю. Именно из-за этой "устаревшей практики" он и пришёл к доктору Шварц. — Итак, вас беспокоят бессонница и агрессия. Как давно? Лиза быстро записала что-то в толстом блокноте. — Около месяца. — Может быть, вы в силах предположить, что стало причиной этих явлений? — Она подняла голову и посмотрела на него. Прямо и мягко одновременно. Впрочем, не только этот взгляд способствовал её популярности. Мелодичное контральто, располагающее лицо, казавшееся по-детски наивным и чистым, задор. Она выглядела гораздо младше своих тридцати лет, но ей хотелось верить — даже доверять. — Недавно погиб брат. В автокатастрофе, — слегка опустив голову, сказал он. Вряд ли доктор Лиза Шварц стала бы проверять информацию. Кроме того, у неё просто не будет на это времени. Он ждал соболезнований, но так и не дождался, немного удивлённо перевёл взгляд на Лизу. Русалка сидела на стуле и медленно водила ручкой в блокноте. Её лицо переполняла печаль, омывающая, будто наяву, родниковой водой. На миг ему показалось, что он правду сказал. А потом стало неловко — он же не заслуживал этой светлой скорби. — Это нелегко принять, — очень тихо проговорила она, прикрыв глаза. — Ваша бессонница... Как она проявляется? — Не могу уснуть. — Вообще никак? Снотворное? — Только оно и помогает. Иногда. — А что вы любите? — Простите? — Неожиданный вопрос. — Что вам нравится? Вообще. Есть что-то, что доставляет вам радость? Увлечение какое-нибудь, собака, коллекционирование, путешествия... Вряд ли стоило признаваться в истинных увлечениях. "Зря вы, госпожа Шварц, придерживаетесь устаревшей практики..." — Я люблю гонки. — Гонки? — Лиза вновь забавно нахмурилась. — Это не подходит. Ещё что-нибудь? А, ну да! "Брат" погиб в автокатастрофе... — Моцарта. — Музыку? — Да. Самого Моцарта уже несколько сложновато любить, — не удержался от улыбки Дитрих. — И знаете, мне несколько некомфортно разговаривать с вами, придерживаясь церемоний. — Как пожелаете, — кивнула Лиза. — Дитрих, стало быть, тебе нравится музыка Моцарта? — Благодарю. Именно так. Русалка неожиданно встала и направилась к стене слева. Он тоже растерянно поднялся, покинув удобное кресло. Лиза открыла створку шкафа, пошуршала там чем-то, а через пару минут оттуда долетели звуки "Симфонии номер сорок". Играла музыка. Она стояла, прислонившись плечом к стене. Он застыл у кресла. Музыка продолжала играть. И ему впервые понравилась классика. *** Есть толпа, заказ, он и объект. Больше ничего не существует. Это непреложный закон выживания. И закон не работал уже пятые сутки. Он впервые нарушил его за тринадцать лет безупречной профессиональной деятельности. У объекта появилось имя. И он не мог называть Лизу объектом — не получалось. Точнее, он постоянно ловил себя на том, что называл мысленно её имя. Щёлкнув зажигалкой, глубоко затянулся и выдохнул сизый дымок. Шумел дождь, капли звонко разбивались о плиты. Он стоял на крыльце под козырьком и курил, размышляя о том, что предстояло сделать, и о том, что хотелось сделать. Предстояло ликвидировать объект и уничтожить записи. Хотелось просто уйти и уже не возвращаться. Теням не место в жизни Лизы. К тому же, она, видимо, даже не подозревала, что хранила опасные записи. Он сомневался — и это было плохо. "Когда воин сомневается, он обрекает себя на смерть". Он вновь затянулся сигаретой, проследил за прохожими и вздохнул. Можно отказаться, конечно. Это не запрещалось. Но отказ оставил бы пятно на его репутации. Кроме того, отказавшись раз... Хотя это не его случай. Он убивал легко и без сожалений. Всегда. Объекты прежде не заслуживали его снисхождения или же внимания. Простые люди со своими историями: интересными либо не очень, — но предсказуемые и "грязные". Грязь ведь в каждом можно найти, это легко. Он специально никогда не искал эту самую "грязь", просто сразу замечал и чётко видел. И ни разу он не встречал "чистый" объект. Ни разу — прежде. И он прекрасно понимал, что вовсе не влюбился в русалку с мягким взглядом и чарующим голосом. И это не временное помешательство. Ничего такого. Просто она была другая, не такая, как все прочие. Совсем другая — не от мира сего. Действительно русалка среди людей. Но даже отказ ничего по сути не менял: он не единственная тень в этом мире. И сейчас он даже сожалел о том, что не работал на расстоянии, а предпочитал контакт с объектом. Затушив сигарету, он шагнул под дождь и неторопливо пошёл по тротуару. Капли бежали по лицу, терялись в светлых волосах, соскальзывали за воротник и холодили шею. Только какой смысл? Даже если вывернуть на него ведро воды, он не станет другим. Вода не могла отмыть душу и исправить прошлое. Могла Лиза. Но ведь уже слишком поздно, не так ли? Время не вернуть, не остановить и не закрыть в банке. Душу не купить, не продать и не отдать взаймы. Время можно потратить, а душу можно испачкать. Ни первое, ни второе уже не отменить. Хотя Лиза могла отменить второе. Ему очень хотелось узнать, кому же понадобилась смерть доктора Шварц. По большому счёту, в этой ситуации можно было просто выкрасть записи и уничтожить — только-то. Зачем убивать русалку, которая ни о чём не подозревала? Это ещё хуже — не в правилах теней думать о заказчиках, ведь... Есть толпа, заказ, он и объект. Больше ничего не существует. Это непреложный закон выживания. *** — Добрый вечер, Дитрих. — Ваш секретарь... — Заболела. Ничего серьёзного — лёгкая простуда. Присаживайтесь. Лиза устроилась на краю стола с блокнотом в руках и подождала, пока он опустится в кресло. Щёлкнула кнопка — запись пошла. — Как твоя бессонница? — Уже лучше. Немного. — А чувство опасности? — Почти не беспокоит. У меня есть просьба. Она задумчиво посмотрела на него лучистыми серыми глазами и убрала за ухо длинную прядь. — Какая? — Можно ещё раз послушать симфонию? Вместе с тобой? Ещё один мягкий взгляд и медленный наклон головы. — Конечно. Она оставила блокнот на столе и подошла к шкафу, включила музыку и знакомо прислонилась к стене под звуки скрипки, наполнившие кабинет. Сегодня эти переливы пробирались ему под кожу и смешивались с кровью. У Лизы осталось восемь минут жизни — пока играла музыка. Он должен был ликвидировать объект. Отменить приговор нельзя, зато он мог подарить ей красивую смерть. Пальцы привычно сжали иглу, смазанную ядом. Звуки скрипки стали громче, вновь стихли... Она слушала, слегка склонив голову к плечу, — русалка под дождём музыки. Полторы минуты. И музыка стихла. Лиза вернулась к столу, взяла блокнот — на пол упала ручка и подкатилась к креслу. Они одновременно наклонились за ней. Лучистые серые глаза мягко улыбнулись. — Спасибо... Если бы он встретил её тринадцать лет назад, его жизнь была бы другой? "Конечно", — ответил внутренний голос. "Время не вернуть, не остановить и не закрыть в банке", — напомнил разум. — Не за что. Игла проткнула белую кожу на шее. Он подхватил русалку на руки, не сводя глаз с её лица. Недоумение ребёнка, незаданный вопрос на губах, медленно опустившиеся веки. Пульс исчез через две минуты. Он опустил Лизу в кресло и провёл пальцами по волнистым прядям. Легко и без сожалений. Ложь, но пусть она тоже будет красивой. Русалкам не место среди людей — они слишком чисты для этого мира. И неважно, что её многие любили, ведь нашёлся же один, желавший ей смерти. И один, который привёл приговор в действие. Нет, в таком мире ей не место. Красивая ложь. Жаль, что эта ложь не могла омыть его душу так, как могла Лиза. Он поставил на стол чёрную пластиковую коробку. На таймере десять минут — вполне достаточно, чтобы уйти и не оглядываться. С грязной душой, которая никому больше не нужна, кроме него самого. Сегодня мир потерял много, но никто так и не узнает об этом. Есть толпа, заказ, он и объект. Больше ничего не существует. Это непреложный закон выживания. Выживания, но не жизни.