Красный-чёрный-жёлтый

24 августа — 26 сентября 1830 года Красный — Я планирую устроить революцию, — как бы между прочим сообщила Бельгия, накрывая на стол. Нидерланды неопределённо хмыкнул, погружённый в чтение газеты. — Ты не слышишь? Бельгия с размаху поставила перед ним чашку, выплеснув часть какао на стол. — Слышу. Нидерланды взял салфетку и аккуратно промокнул коричневую лужицу. — Устраивай. И дай мне ещё одну салфетку. Бельгия упёрла руки в боки и поглядела на него сверху вниз. — Ты пожалеешь, — сказала она. — Обязательно, — согласился Нидерланды. — Но я принял твои слова к сведению, так что фейерверка сегодня не будет. А то подожжёшь ещё что-нибудь. Ненароком. — Не думаю, что Вильгельм расстроится, — ответила Бельгия и ушла на кухню за свежевыпеченными булочками. Привычка к весёлому тону сыграла с ней злую шутку: Нидерланды не обратил на её слова ни малейшего внимания и вспомнил о них только следующим вечером, когда Бельгия не вернулась домой вовремя. Она собиралась в оперу, звала и Нидерланды с собой, но он отказался, сославшись на срочные дела — и они оба прекрасно понимали, что это не более, чем пустая отговорка. Нидерланды бы и не беспокоился — в некоторых вещах он смотрел на поведение сестры сквозь пальцы, позволяя ей хотя бы видимость взрослой жизни, — но чем ближе дело двигалось к ночи, тем больше его слух тревожили невнятные выкрики и шум, доносившиеся с улицы. Нидерланды подошёл к окну и отодвинул занавеску. Сначала ему показалось, что Бельгия нарушила его вчерашний запрет — над домами разгоралось красное зарево, но почти сразу он понял, что оно совсем не походит на отсвет от невинных фейерверков. — Устроила всё-таки, — пробормотал Нидерланды себе под нос и потёр лоб. Последний раз шрам доставлял ему беспокойство в шестнадцатом веке, и судя по тому, что происходило сейчас на улицах Брюсселя, в ближайшем будущем Нидерланды ожидала серьёзная головная боль. Сестра оправдала все его ожидания — самые худшие, естественно. Нет, не то чтобы она не пыталась с ним договориться. Просто та схема «договора», к которой Нидерланды привык, уже не работала: они оба стояли на своём, не давали друг другу практически ни одной уступки. В итоге, устав от бесполезного переливания из пустого в порожнее, Нидерланды позволил Вильгельму дать отмашку его младшему сыну Фридриху. Шрам ныл, не переставая. Нидерланды плохо спал по ночам, ему снилась Бельгия в крови и лохмотьях, в одиночестве стоящая напротив тысяч его солдат, поднимающая смехотворную заострённую палку против его пушек и ружей. Он не верил, что она выстоит, до последнего момента не допускал даже мысли о том, что её заявления о свободе и революции были всерьёз. Бельгия принадлежала ему, и это не подлежало обсуждению, он был её старшим братом, он холил и лелеял её всё время их совместного житья — но когда он узнал, что его войска покинули Брюссель, он испытал не столько гнев, сколько что-то, больше похожее на гордость. — Значит, будем по-взрослому, — пробормотал он, не обращая внимания на недоумённый взгляд Вильгельма. 27 сентября — 29 ноября 1830 года Чёрный По-взрослому не получилось. Хотя нет, как раз получилось — если учесть, что в борьбе двух взрослых людей победа может оказаться на стороне каждого из них. Нидерланды то предлагал Бельгии одну льготу за другой, то окружал экономической блокадой, надеясь, что голод вынудит её принять его предложение. Надежды его были напрасны: Бельгия стояла на своём, отметая все благоразумные — с точки зрения Нидерландов — варианты. Её неожиданное упрямство одновременно бесило и восхищало его, хотя в последнем он не признался бы даже под страхом революции (уже у себя). Может, из-за этой необычной смеси эмоций Нидерланды изменил своему неписаному правилу — улаживать семейные дела семейными же силами — и обратился за помощью к другим странам. Как оказалось, зря. Австрия выслушал его очень внимательно, сказал, что полностью его поддерживает, но… Нидерланды прекрасно знал, что последует за этим «но» — в этом они были очень похожи. Пока Австрия рассказывал о слабости своей армии, невыгодности своего географического положения и обещал самую горячую — моральную — поддержку, Нидерланды мрачно размышлял о том, что на его месте, скорее всего, поступил бы так же. Они оба думали в первую очередь о собственной выгоде, а Австрии участие в их с Бельгией внутрисемейном конфликте было невыгодно ни с какой стороны. Франция рассмеялся ему в лицо. — Мой дорогой Пэиба, — издевательски протянул он, и Нидерланды ощутил мгновенное острое желание разбить нос, формой которого обладатель гордился чуть ли не больше, чем успехами на фронте (как военном, так и постельном — и в обоих случаях Нидерланды считал эти успехи мифическими), — неужели ты всерьёз думаешь, что я буду помогать вам обоим? Я целиком и полностью поддерживаю малышку Бельгию. — Во всех смыслах, — буркнул Нидерланды, на что Франция только развёл руками с самым самодовольным выражением лица. Англия встретил его с распростёртыми объятьями — и очень обтекаемыми формулировками. Хвалёная английская дипломатия показала себя во всей красе. Во время приёма Нидерланды вертел в руках бокал и слушал многословные речи то одного, то другого чиновника, смысл которых сводился к одному: я на твоей стороне, дружище, но в войне участвовать не буду. Даже упор на вековое соперничество Англии и Франции не имел успеха, наоборот, сделал всё только хуже. Англия не хотел войны. Особенно он не хотел войны с Францией, о чём в конце концов и сказал Нидерландам, когда тот, устав от дипломатии, спросил его прямо. В итоге поддержал Нидерланды только Россия — поддержал горячо и не раздумывая. — Мы с тобой братья, — сказал он, потрясая кулаком. — Ты можешь рассчитывать на меня во всём, я и Пруссию постараюсь переубедить. Нидерланды поверил и приободрился — а потом взбрыкнул Польша, и России стало не до него. До Лондонской конференции оставалось всего ничего. 15 октября 1831 года Жёлтый — Ты всегда любил золото. Бельгия засмеялась. Она выглядела такой же спокойной, как и всегда, но в жесте, которым она поправила волосы, сквозило что-то нерешительно нервное. Нидерланды посмотрел на неё прямо, слегка прищурившись. Ему бы, наверное, хотелось, чтобы от его взгляда Бельгия смутилась ещё больше, но несмотря на её явное замешательство, она держалась отлично. Чего ещё можно было ожидать от его сестры. — Все любят золото, — веско сказал он, и Бельгия покачала головой, а её улыбка увяла. — Кроме золота, — тихо ответила она, — есть и другие ценности. Бельгия замолчала и потёрла шею. Нидерланды ждал продолжения, но она казалась ушедшей в свои мысли так глубоко, что забыла о его присутствии. — Какие же? — наконец спросил он, и она вздрогнула, но не ответила. Нидерланды встал и прошёлся по комнате из угла в угол, остановился возле письменного стола, на котором в беспорядке валялись папки, документы, письменные принадлежности. Бельгия была верна себе: при всей её хозяйственности, организованностью она никогда не отличалась. Во всяком случае, в том, что касалось бумажной работы. Нидерланды выудил из стопки лист, поднёс к глазам, держа за уголок с такой брезгливостью, словно вместо чернил на бумаге красовались грязные пятна. Вчитаться он не успел — Бельгия начала говорить. Она говорила долго, много, с неожиданной запальчивостью. Нидерланды внимательно слушал о свободе, о независимости, о самостоятельности и прочем. — Всё это чушь, — сказал он, когда Бельгия, запыхавшись, умолкла. Он разжал пальцы и пронаблюдал, как лист спланировал обратно на стол. Бумаги на столе тихо зашуршали от сквозняка из распахнутого окна, и лист, скользнув по стопке, упал на пол, прямо под ноги Нидерландам. — Полная чушь, — повторил он и наступил на бумагу. Бельгия тихо вскрикнула и зажала рот. Она уже не выглядела такой же беззаботной, как в начале их разговора: речь о ценностях сорвала с неё шелуху напускной весёлости, и Нидерланды чувствовал её беззащитность. Чувствовал ясно и отчётливо, для этого ему даже не нужно было глядеть на Бельгию, он точно знал, в какой позе она стояла. Вскинув руки ко рту и страдальчески изломав брови, слегка подавшись вперёд, словно готовая броситься на защиту своих бумаг, если ему придёт в голову разметать их в разные стороны. Нидерланды не смог сдержать удовлетворённой усмешки — хотя усмешкой назвать это было сложно, он просто на долю секунды приподнял уголок губ, еле-еле заметно, так, что со стороны этого практически не было видно. — Свобода не стоит ничего, если ты не можешь её отстоять, — сухо сказал он и повернулся к Бельгии. Та опустила руки и вскинула голову. — Или за неё заплатить, — точно с такой же интонацией ответила она. Нидерланды медленно кивнул, и Бельгия снова засмеялась. Скорость, с которой она вернула себе самообладание, не могла не удивлять — но иного Нидерланды от неё и не ждал. Недаром они были одной крови. — Сколько? — спросила Бельгия. Нидерланды задумчиво потёр подбородок и сказал, делая заметные паузы между словами: — Надеюсь, ты не ждёшь, что я вежливо переспрошу, сколько ты готова заплатить. Бельгия покачала головой. — Ни в коем случае, — весело ответила она. — Я слишком хорошо тебя знаю. Нидерланды кивнул и выудил из кармана записную книжку. — Тогда приступим к подсчётам. Время вражды подошло к концу, они снова понимали друг друга так хорошо, как не мог понять никто другой. Недаром они были одной семьёй.