Мясник

Стояли звери Около двери. В них стреляли, Они умирали. А. и Б. Стругацкие Где-то в джунглях Центральной Америки, 1979г. — Ее звали Рита, мою итальянскую подружку. Рита Бьянки. Нам было тогда пятнадцать. Первая любовь, все такое. Дед Риты приехал в Штаты откуда-то из Сицилии в погоне за американской мечтой и сделал все, чтобы ее осуществить. Начав с небольшой скотобойни, старик построил едва ли не мясную империю. Мистер Анджело Бьянки пропадал на своих бойнях целыми днями, но все же нашел время познакомиться со мной. Дружок единственной обожаемой дочурки, как-никак. «Джонни, какие у тебя планы на мою малышку?» — спросил он у меня в лоб. Хоть мистер Бьянки и родился в Штатах, говорил он все равно с итальянским акцентом: «Джонни, что ты мнешься, как баба? Джонни, есть у тебя яйца или нет?» Чертов макаронник не стеснялся в выражениях. Да кончайте вы ржать, он правда с таким акцентом говорил! Мать Риты мне нравилась гораздо больше. Мягкая, добрая женщина. Наверное, чтобы терпеть этого хрена Анджело, нужно было быть сущим ангелом. Так вот, миссис Бьянки порой отводила меня в сторонку и говорила: «Не злись на моего мужа, он просто волнуется за Риту. Он хочет, чтобы она была счастлива», и постоянно пыталась накормить пирогом с вонючим итальянским сыром. Мы встречались с Ритой месяца три, когда мистер Бьянки решил проверить наверняка, есть ли у меня яйца, и потащил на одну из своих скотобоен. Там забивали свиней. Ничего особо страшного, всё гуманно: долбанул хрюшку током, оглушил и перерезал ей горло. «Я — мясник, — сказал мистер Бьянки. — И мой отец был мясником. И отец моего отца, и его отец тоже. В Италии у нас не было всех этих штук: ни электрических щипцов, ни конвейера. Делали все сами, вот этими руками. В пятнадцать лет мой старик тоже меня сюда привел, чтобы узнать, не тонка ли у меня кишка. Джонни, раз уж ты имеешь виды на мою девочку, ты планируешь войти в мою семью, то я должен знать, что ты не наделаешь в штаны при виде крови». Мужики, дайте флягу, а то горло пересохло совсем. Ага, спасибо. Так вот. Он надел на себя фартук и кинул мне такой же со словами: «Держи, а то платьице запачкаешь!» После сказал кому-то пару слов и повел меня во двор. Там нас уже дожидался хряк. «Мальчик, я его подержу, а ты оглушишь. Все просто. Берешь киянку и бьешь со всей силы в лоб!» Я послушался. Мистер Бьянки и еще какой-то мужик, видать, работник бойни, держали хряка. Я взял киянку и начал прицеливаться. Свин визжал, громко, пронзительно. Но вырваться не мог. «Бей, кусок дерьма, какого хрена ты медлишь?» — заорал Анджело, и я ударил. Попал куда надо. Хряк затих. Они повалили его на пол, и мистер Бьянки подал мне пику: «Теперь коли! Целься в сердце!» Я проколол. «Сильнее, малыш, ты его не чешешь, а убиваешь!» Я надавил на прут. Кровь была теплой и ярко-красной. Я не успел от нее увернуться. Когда хряка убрали, мистер Бьянки довольно похлопал меня по плечу. «А ты не ссыкун, малыш. Это ведь совсем просто, а? Знаешь, что самое паршивое? То, что людей убивать еще проще. И визжат они не так громко». — Хе, Джей-Ди, а он-то откуда знал, каково это — людей убивать? — спросил Толстяк Падди. — Успел в Корее повоевать, вроде. — Ты лучше скажи, ты подружку-то свою трахнул? — влез Корри и тут же заржал. — Да я не про то совсем, идиот! — рявкнул я в ответ. — Ладно, идите спать, дамочки, а то завтра не подниметесь. Сегодня была моя очередь дневалить. Спать пацанам полагалось уже давно, но я решил их не разгонять. Сидели, травили байки и пили местный паршивый самогон. Из чего они его тут гонят? Неужели из сахарного тростника? Почку бы отдал за бутылку нормального виски. Пили в меру, конечно, чтоб без похмелья. Фляжка на всех — это, считай, по глотку. Да такого дерьма много и не выпьешь. — Забей на Корри, он придурок, — Толстяк Падди хлопнул меня по плечу. — Сегодня, по-моему, опять обдолбался. — Снова коку жевал? — Да он постоянно ее жует. Вроде в прошлый раз все отобрали, так опять где-то раздобыл, гандон. — Списывать его пора, по восьмому параграфу. Вернемся после рейда, скажу сержанту. Падди, иди-ка ты спать. Через пару минут в казарме послышался громкий раскатистый храп. Я остался один. Все-таки в должности дневального есть один маленький плюс — можно побыть наедине с собой и подумать. Мысли в башку лезли хоть и безрадостные, но правдивые. Все вертелся в голове тот несчастный заколотый мною хряк. Нет, мне не было жалко его ни тогда, ни сейчас. Скорее, не давали покоя слова мистера Бьянки. *** Утром мы отправились в рейд. Грёбанная банановая республика! Чуть появится солнце на небе — и уже жара. Сержант Майлз нас подгонял: разведка донесла про партизанскую деревню, надо зачищать. Майлз называл это красивым словом «санация». Мне было плевать на слова. Суть-то одна. Мы прорубались сквозь джунгли, матеря и лианы, и чертовы пальмы, и мерзкий климат, и москитов, которые небольшим облачком крутились возле каждого из нас. Я привычно держался рядом с Толстяком Падди. Сказать по чести, Падди давно уже не был жирдяем, служба в возлюбленном Корпусе с кого угодно сгонит лишнее сало. Да и уменьшительное «Падди» его тоже бесило. Но с погонялами всегда так, приживается как раз то, которое больше всего злит. — Джей-Ди, а чем у тебя с той девчонкой-то закончилось? — спросил Патрик, вытирая рукавом пот с бледного ирландского лица. Толстяк вечно обгорал на солнце и страдал из-за этого. — Разошлись, еще в школе. Перед самым выпускным, считай. Дальше тащились молча. Падди больше не лез с вопросами. На ходу мы успели выкурить с полпачки Партагаса на двоих, хороший табак, приятно пошел, да и москитов дымом разогнали. Хоть какой-то плюс хреновой банановой республики — нет эмбарго на кубинские товары. Наконец Майлз дал знак: деревня совсем близко. Я снял винтовку с предохранителя. *** Стреляли недолго. Нас было, может, и меньше, зато вооружены мы были гораздо лучше. Потом спалили эту деревеньку на хрен. Из наших погиб только один — во время перестрелки пуля-дура угодила в рожу Толстяку Падди. Кажется, мы взяли живым того ублюдка, который его подстрелил. А может, и не того, они тут все одинаковые. И все ублюдки. — Эй, Доггетт, вы же с Толстяком друганами были? — спросил Майлз. — Да, сэр. — Хочешь расквитаться? Допросишь пленника со мной. — Я не говорю по-испански, сэр. — Я говорю. Ты ему, главное, язык развяжи. — Но… — Капрал Доггетт, это приказ. Пленник был молодым парнем, может, чуть старше меня. Худым, грязным, нечесаным, в рваном камуфляже без знаков отличия. Пару раз ему хорошенько врезали, после чего привязали к дереву. Там он и дожидался меня и Майлза. — Сэр, а что делать-то? — Заставь его говорить! — Как? — Придумай, мать твою, чему вас вообще в учебке учат? Я ударил латиноса кулаком по морде, разбив ему бровь. Сержант что-то спросил по-испански. Пленник плюнул ему в рожу. На этот раз я заехал ему прикладом в солнечное сплетение. Пацан охнул и попытался согнуться, но мы слишком крепко привязали его к дереву. Сержант повторил вопрос. Латинос снова попытался плюнуть, после чего получил от меня винтовкой по зубам. Я не помню, сколько это длилось. Пленник несколько раз отрубался, но мы с Майлзом приводили его в чувство. — Все, — Майлз сплюнул. — Этот кусок дерьма сказал все, что знает. Кончи его, Доггетт. — Сэр… — Доггетт, мать твою, если ты не хочешь пойти под трибунал, застрели этого ублюдка! Я прицелился и нажал на курок. С такого расстояния промахнуться было невозможно. Мистер Бьянки был прав. Убивать людей еще проще. *** Патрика до базы мы тащили на самодельных носилках. После смерти он стал совсем худым и еще более бледным. — Доггетт, он умер, как мужик. Как герой, — сержант похлопал меня по плечу. — Он сражался за свободу, бил чертовых коммуняк! — Сэр, он умер. А остальное не важно. Я не жалел ни латиноса, ни хряка. Я грустил из-за Падди, ведь, как-никак, он был моим другом. Сказать по правде, вступая в морскую пехоту, мы знали, на что шли. Или нет? С детства нам внушали, что служба в армии — почетный долг. Что каждый мужчина, хочет он того или нет, прежде всего солдат и защитник Родины. Необходимо быть сильным и смелым, рваться в бой. Я рос на фильмах про Вторую Мировую войну и точно знал, что если будет надо, я не стану отсиживаться в тылу, прячась за мамину юбку. Господи, как же нам врали! За разговорами о героизме скрывались только грязь и смерть. Неся мертвого друга через джунгли, я думал о том, что когда-нибудь я буду вспоминать об этом совсем с другими чувствами. Скучным зимним вечером я усажу возле себя миссис Джон Доггетт с парой маленьких Джонни и расскажу им про войну. Про верность и храбрость, про честь и отвагу. Про настоящую мужскую дружбу. Когда-нибудь я сам во все это поверю. А сейчас я просто хочу спать. Да и помыться, если честно, не помешало бы.