«Воля в кулаке, мысли в разные стороны»
Нервы - Вороны
Подростки обожают верить в мистику. Люди падки на все сверхъестественное, чуть нереальное, с привкусом безумия. Но если взрослые могут проявлять к этому лишь мимолетный интерес, то для подростков это самая больная любовь, в своем наихудшем смысле. Хотя бы потому, что это очень просто. Зачем выстраивать логическую цепочку, копаться в себе, искать причины, если все можно пустить на самотек, сказав, что это «воля самой судьбы»? Так любили выражаться девочки из бывшей школы Масаюки Хори, когда они, обязательно покрываясь румянцем до кончиков ушей, признавались «новоиспеченным мужчинам» за углом школы. Прямо под окнами кабинета психолога, в котором так часто заседал парень. И за все второе полугодие самого важного, первого класса старшей школы, Хори абсолютно точно разучился верить в мистику. Для него она была слишком заштампована, чтобы являться чем–то необычным и заслуживающим внимания. Он не считал себя больным. Но взрослым было гораздо проще объяснять его состояние так. Юноша провел пальцем по шершавым старым обоям, отдирая ногтем засохший клей. Поерзал на тошнотном кожаном диванчике отвратно–рыжего цвета, который за столь продолжительный срок наверняка сохранил в себе отпечаток его тощей задницы. В очередной раз сдул челку со лба и в сотый раз напомнил себе, только придя домой, схватиться за ножницы и привести шевелюру в приемлемый вид. Он еще раз легко окинул взглядом женщину, чьи нотации и дотошные вопросы ему больше не дано будет услышать, и почти незаметно скривил губы в улыбке. Ее светлые тонкие волосенки, сегодня завязанные в несуразный пучок на затылке, напоминали юноше солому, чересчур большие глаза цвета болотной жижи быстро пробегали по строчкам, напечатанных на бумаге в ее руках, а пальцы с кислотно–желтым маникюром механически стучали по столу. Помнится, в их первую встречу Масаюки казалось, что она стучит по его черепу, и еще долго спрашивал отца, пусть и с откровенным сарказмом, кому он доверил «тонкую душевную организацию» своего преемника. Он еще не до конца отказался от идеи вывернуть этой раздражающей особе все фаланги пальцев в обратную сторону. — Хори, — тягуче–сладко привлекла внимание подростка «особа», пытливо заглядывая ему в глаза. К нему давно так обращались, преувеличенно дружелюбно, как подзывают бездомных собак, чтобы затянуть им удавку на шее. Чтобы не сорваться, Масаюки только представлял, как стягивает пальцами кожу на ее лице, разжимая челюсти с помощью зажимания носа, и хватает за язык, заталкивая глубоко в глотку, чтобы мучительница, пробиваясь крупной дрожью, как в молчаливом приступе астмы, отравилась от собственного приторного яда. Или хотя бы просто задохнулась. Взрослые давно привыкли отвечать, когда он озвучивал одну из таких вот «больных» мыслей, что все от того, что он мальчик и ему шестнадцать. И отговорка действовала, пока Хори не зачеркнул цифру шесть в своем ежедневнике. Теперь мысль о том, что он ребенок никого не утешала, не успокаивала. Этого было мало. — Да? — вполне насладившись воображаемой кончиной сидящей напротив женщины, юноша так же фальшиво обнажил зубы. Они противно заскрипели, когда Хори машинально провел по ним языком вправо–влево. Собственные зубы ему нравились больше, но и ходить с дырами во рту было «как–то непривлекательно». Так сказала его мать, заливаясь слезами, когда Хори машинально улыбнулся ей, забыв про зияющие дыры. Вместо предполагаемого ответа, женщина лишь молча протянула ему пластиковую баночку с таблетками внутри. Хори навсегда запомнил цвет этих таблеток. Кислотно–зеленые, почти желтые, они произвели не лучшее впечатление в их первую встречу. Юноша запомнил свою первую мысль, когда ему сказали, что придется принимать эти антидепрессанты в течение восьми месяцев: «Выблюю при первой возможности». И первые два раза это удавалось, пока Масаюки, получив легкий толчок под ребра от мужчины во время давки в метро, не засадил ему локтем в челюсть со всей дури. Пассажиры сочли это случайностью, а мужчина решил не признаваться в том, что Хори на протяжении всей поездки грозился приложить его рожей к стеклу, языком забраться глубоко в ухо и резко дунуть, так, чтобы остатки мозгов вылетели изо рта. Если он еще хоть раз его коснется. Масаюки пришлось пересилить свое отвращение к лекарству, а через два месяца он уже не помнил своей жизни без него. Родители говорили, что антидепрессанты вернули им их милого, чудного Хори, а Хори думал о том, как его все затрахали. И именно благодаря кислотным таблеткам он об этом лишь думал. Забирая банку, Масаюки поморщился, чувствуя чужие потные ладони, но тут же вернул лицу привычно безучастное выражение. Психолог, которая на самом деле являлась психиатром и личным надзирателем Хори, чуть сощурилась и наконец–то поставила напротив надписи «Диагноз: гомицидомания*» волшебное «Пациент здоров», а затем отдала ему бумагу и так же сладко сказала, что он может уходить. — Желательно навсегда, — холодным шипением напоследок, в спину уходящего Масаюки. Юноша преувеличенно фальшиво хохотнул, захлопывая дверь. Выскочил в коридор, сбежал по лестнице на первый этаж, перепрыгивая две ступени, и, перед самым выходом, развернулся. Сейчас шли уроки, могильная тишина нарушалась только отдаленным бубнежем учителей и скрипом мела о доски. Хори снова не сдержался от смешка, уже искреннего, и, вдохнув больше воздуха, до боли в легких, заорал на целый мир: — Прощайте, дегенераты, чтоб вы провалились!! — и выскочил на улицу, заливаясь пугающе счастливым гоготом. У учащихся вырвался стон облегчения, а бывшие одноклассники юноши благоговейно выдохнули: «Слава Ками–сама…» У учителей мелькнула мысль позвонить семейству Масаюки и высказать на прощание все, что они думают об их чаде, но они тут же вспомнили три вещи и быстро успокоились. Хори было семнадцать, он был чокнутым и вероятность того, что он вернется в эту школу, была равна нулю. — Пока, Хори, зайка, надеюсь, все будет хорошо, — мать Масаюки все не переставала плакать, время от времени утираясь своим стареньким, запачканным голубым платком, которому лет было едва ли меньше, чем ее сыну. Отец стоял рядом, стараясь не смотреть на безутешную супругу, и искал в глазах Хори, чуть затуманенных от лекарств, хоть отголосок здравого разума. — Хори, мы даем тебе два года. Целых два года. Пожалуйста, вернись нор… здоровым, — мужчина прикусил язык, поняв, как мерзко звучала его оговорка, и тут же хотел извиниться, но поезд прогудел два раза, объявляя посадку. Глаза родителей в панике расширились, но приходилось лишь смотреть, как Хори делает шаг назад, поднимая на ходу сумку с вещами и кидая обнадеживающее: — Обязательно, до скорого, — исчезает в толпе. Около двух минут ему понадобилось, чтобы разгрести локтями путь через толпу и сесть в самый конец вагона у окна, на всякий случай кладя багаж на соседнее сидение. Меньше всего хотелось встретиться с каким–нибудь назойливым попутчиком. Еще минуту, чтобы распутать наушники, которые юноша в спешке купил за углом собственного дома и вечность, чтобы почувствовать запах свободы. Если бы на нем не было наушников, он бы услышал, как какой–то мужчина в начале вагона топает ногой в такт его песне, а девочка всего через два сидения в таком же ритме доводит мать вопросами о том, когдаониприедутпочемунебоголубоечтотакоеконтрацептивы и в таком духе. Но Масаюки пребывал в данный момент в своем мире, там, куда не было доступа ни голосам пассажиров, ни февральскому холодному воздуху, ни проносящимся голым деревьям за окном. На самом деле юноша действительно был в тот момент счастлив. Счастлив до жара внизу живота и до дрожи в коленках, просто не хотел этого признавать. Или антидепрессанты не позволяли эмоциям взять верх, не суть. После события, которое в его семье иначе, как «инцидент», не вспоминали, Хори ожидал, что его сдадут в колонию для несовершеннолетних, отправят в психушку или запрут до начала следующего учебного года в каморке. Но никак не того, что решили его родители. «Знаешь, зайка» — Масаюки фыркнул, пытаясь выкинуть из воспоминаний приторное «зайка», что теперь вертелось в голове волчком, нервируя. — «Мы тут с папой подумали… Возможно, то, что случилось, это наша вина. И поэтому…» – речь прервалась характерным всхлипом, без которых последние несколько месяцев мать с Хори не говорила вообще. — «Поэтому… В общем, мой брат Кен Миямае, ты помнишь его? Он приезжал к нам на твои летние каникулы в позапрошлом году. Отец позвонил ему и попросил о том, чтобы…» Речь его матери, женщины невероятно нервной и эмоциональной, длилась около десяти минут с перерывами на рыдания и бездумное смотрение в стену, но суть юноша все же уловил. До конца старшей школы его отправляют к Кену. К этому трудоголику, который уже в универе корпел над многочисленными дипломными работами как ненормальный, и теперь в редакции своего журнала больше торчит, чем дома, хоть переезжай. Собственно, это все, что помнил Хори, учитывая то, что каникулы он провел вне дома, слоняясь по городу с тогдашними друзьями. Собственно, он всегда так поступал, когда в их непозволительно маленьком доме внезапно появлялись какие–либо родственники, как чертики из табакерки. Если количество взрослых на один квадратный метр было превышено — Масаюки с чистой совестью предпочитал не появляться в доме вообще. Либо, когда погода решала потешаться над ним, не вылезал из своей комнаты, занимаясь всякой ерундой, но успешно выдавая это за деятельность. Тогда с дядей по маминой линии ему удалось лишь обменяться с ним взглядами при знакомстве и тут же почувствовать укол раздражения. Интуиция твердила о том, что именно Миямае был виноват в невысоком росте племянника. Но одна вещь Хори немного тяготила, отдаваясь в висках тупой болью, мешая думать. Его бесило, что родители списали «инцидент» на их почтиразвод. Как? Как взрослые смогли объединить две абсолютно не связные ситуации?! Почему их причина обязательно должна быть не только абсурдна, но еще и достаточно весома, чтобы убедить психотерапевта? На самом деле уход отца — последнее, что волновало Хори, он этого не скрывал. И даже в какой–то степени понимал его. Мама была не самой красивой женщиной, да еще и с невыносимым характером. Знаете таких особ, которые сюсюкаются с тобой, но стоит тебе отойти на пару метров, и они уже готовы следовать за тобой тенью, будто сталкеры. Учитывая нрав матери, Масаюки был уверен: идея отослать его к Кену принадлежала отцу, который, очевидно, просто решил избавиться от проблемы в лице своего сына хотя бы на два года. И в этом Хори тоже его понимал. Он скрестил руки на груди, позволяя мелькнуть мысли о том, что он слишком легко оделся для конца зимы, и опустил веки. Новый альбом ONE OK ROCK работал лучше всяких таблеток, унося сознание юноши все дальше и дальше от этого вагона. До Хамамацу, как и до долгожданной свободы Масаюки, оставалось еще около трех часов. В трубке раздавались монотонные гудки, а затем приятный голос женщины оповестил Хори о том, что абонент настолько мудак, что выключил свой телефон именно в тот день, когда должен был приехать его племянник. Масаюки услышал именно это. Парень знал, что жить он будет не в Хамамацу, а в городке поменьше, ехать до которого с вокзала около часа, и помнил слова отца об ответственности Кена и о том, что он обещал лично довезти его до самого нового дома. Но с момента прибытия Хори прошло уже минут сорок, если не больше, а новоиспеченного опекуна все не было. Образ ответственного трудоголика определенно был ошибочным. — Дьявольщина, — зашипел Хори, пнув ногой сумку, еще раз вводя номер, просто для убийства времени, хотя больше всего на свете он хотел убить Миямае. — Чертов Кен, долбанный, трахнутый Кен… Он был уверен, что бурчит это себе под нос, а не орет на весь вокзал, но, заметив на себе испуганные взгляды окружающих, что медленно начали отступать от него, быстро полез в карман за новой дозой «нормальности». Одной штуки начинает не хватать, когда нервы натянуты так, что можно сыграть на них начало самой знаменитой песни Deep Purple**. Хори проглотил спасительную таблетку как раз вовремя, когда чужая рука легла на его плечо. Резко развернувшись, юноша заставил незнакомца в испуге отойди на два шага с еле слышным «Ками–сама!». Разглядывая светлые волнистые волосы и широко распахнутые глаза, Масаюки стало как–то стыдно. Природа парня и так такой премерзкой внешностью одарила, так тут еще и он его пугает. Увидев тень сожаления на лице подростка, блондин снова обрел былую уверенность и, улыбнувшись во все тридцать два, заговорил: — Ты же Масаюки Хори, так? — дождавшись утвердительного кивка, мужчина тут же хлопнул в ладоши, складывая их перед собой и начиная тараторить со скоростью света, сжигая калорий больше, чем на беговой дорожке: — Ками–сама! Хори, ты уж прости меня, я так виноват, ох, так виноват!! Ты даже не поверишь, какая история приключилась, значит еду я по городу, оставалось до вокзала всего ничего и вдруг — ты представляешь! — на дорогу передо мной выскочила девушка! Да–да, мне, конечно, потом она говорила что–то про красный цвет, но ведь мы с тобой, мужчины, понимаем, что стеснительная, влюбленная бедняжка просто не знала, как еще со мной познакомится, ведь я… У Масаюки мелькнула мысль воспользоваться своим низким ростом и, перекинув всю свою силу в колени, резко ударить самовлюбленного незнакомца под дых, чтобы прервать этот бессмысленный поток фраз, на который Хори было абсолютно наплевать. К тому же, этот тип меньше всего был похож на Кена, но, мало ли, что работа с людьми делает… — Эм, Кен? — в одном из перерывов, когда блондин набирал воздуха для продолжения своего рассказа, юноша все же решил уточнить, с кем он разговаривает. И облегченно выдохнул, когда тип поспешно замотал головой: — Нет–нет–нет! Кена вызвали срочно на работу, Юмэно снова задержала главу, будут разбираться. Вот он и попросил меня за тобой заехать. Ах, да! — он поспешно схватил подростка за руку, начиная быстро трясти. — Я коллега и друг твоего дяди — Ши Маэно, приятно познакомиться! «А он знает, что вы его друг?» — так и подмывало спросить Хори, либо сжать чужую тонкую ладонь до треска костей, но таблетки действовали, а потому юноша только кивнул на знакомство. А еще, понимая, что ему еще около часа придется терпеть присутствие этого Маэно, почти неслышно повторил: «Чертов Кен…» За окном огромные многоэтажки уже давно сменились просторной деревенской местностью, в наушниках орала музыка, но Масаюки был взбешен. С тех пор, как Маэно увез их с вокзала на своем красном кадилаке, сев в который, Хори даже не удержался от свиста, прошло полтора часа. А чертового города все не было. Ши что–то бубнил с водительского сидения, сначала — громко и воодушевленно, теперь — раздраженно, себе под нос. Хори, не выдержав больше, стащил наушники и вполне спокойно, учитывая его клокотание внутри, вопросил: — Долго нам еще ехать? Но от этого вопроса, даже такого простого, мужчина вздрогнул, фальшиво растягивая губы в ободряющей улыбке и убеждая скорее себя, чем подростка, что осталось еще немного. Юноша было откинулся на сидения и уставился в окно, решив, что еще чуть–чуть он потерпит, но за стеклом промелькнуло дерево. Высоченное голое тонкое дерево с черной корой и трещиной ровно посередине ствола, от удара молнии. Хори был абсолютно уверен, что видит его уже в третий раз. — Маэно? — М? — Мы заблудились, да? Блондин вздрогнул во второй раз, сжимая крепче руль, и преувеличенно весело загалдел: — Ох, Хори–Хори, какой же ты милый! Считаешь себя таким взрослым и самостоятельным, хотя и ребенок. В твоем возрасте я был точно такой же, да–да, помню, как–то раз в старшей школе… Масаюки в третий раз проглотил чертову зеленую таблетку, мысленно извиняясь перед родителями за то, что в первый же день своей свободы от всей души желает убить человека. — У Вас же есть GPS? — Хори поискал глазами необходимый сейчас прибор и предположил, что водитель решил засунуть технику подальше, дабы порисоваться, дескать, «какой я крутой, все пути мира знаю, по звездам ориентируюсь». Ши пробился крупной дрожью, и Хори подивился такой реакции. Раньше он не заострял внимания, но, если подумать, Маэно вел себя очень даже нетипично для взрослого. Он вел себя как… — Эм… — мужчина увлеченно начал цепляться глазами за деревья, что росли у дороги, и отбивать на руле пальцами чечетку. — Я же уже рассказывал про девушку, которая выскочила на светофоре? Я, кхм, хотел ей помочь, в машину посадил, довез до городской больницы, она, кажется, даже подобрела… Вот только, когда я глянул в бардачок… Упавшая крышка продемонстрировала Масаюки лишь горстку пыли в углу. Его обчистила какая–то девица. Взрослого мужика — треклятая соплячка! — Кретин, — завершил свою мысль Хори, не обращая внимания на возмущенный вздох и жалобное: «Но она была такой хорошенькой». Ему и вправду крупно не повезло, лучше бы все три часа в поезде сидел с каким–нибудь экстравертом–засранцем, слушая его бредовые истории через наушники, чем встретился с Ши Маэно. «Все не как у людей» — пронеслось в голове у Масаюки, проанализировавшего всю свою жизнь до этого момента. — Какая у Кена отстойная работа, — прошипел парень через зубы сам себе, стараясь разорвать давящую тишину. Даже музыка теперь не спасала от собственных мыслей, приобретающих панический характер. Сколько еще эта блондинка, не имеющая даже базовых навыков ориентирования в пространстве, будет возить их по кругу какого–то захолустья? — Эй, вообще–то и я там работаю! — Маэно тоже начало нервировать гнетущее молчание, а потому подкинутая тема начала развиваться. – Но, да, назвать эту работу легкой у меня язык не повернется. Казалось бы — всего лишь манга, но если капнуть глубже! У меня в сетке сидения, прямо перед тобой, лежит планшет, эх, это чудо техники только и полно трудовых будней. Юноша показательно равнодушно вытащил «чудо техники», укладывая себе на колени и включая. Эти слова, как бы он не хотел признавать, его заинтересовали. «Может, Ши один из тех чудаков, которые плохи во всем, кроме своего дела?» — разблокировав экран касанием пальца, он открыл галерею с фотографиями, в надежде увидеть нечто нудное, но подтверждающее его теорию. Пробежав взглядом по многочисленным автопортретам мужчины, снятых в офисе, Хори шумно выдохнул. — Ага, как же. Все–таки Масаюки пришлось смириться, что его спутник идиот. А он до последнего надеялся, что это не так. От скуки начав листать фотографии, почти не слушая Маэно, парень довольствовался смазливой мордашкой блондина в позах, что больше подходили моделям в стиле ню, старательно представляя на его месте девушек. Красивых девушек. Потому что он был парнем с богатым воображением, и ему было семнадцать. А в семнадцать парни только так и используют свое воображение. Однако, когда на экране появилась улыбающаяся девушка, Хори очень даже прочувствовал, до чего у него развита фантазия. С губ сорвалось удивленное: «Вау». — Ох, Ками–сама, подумать только, как она сюда попала? Увидев мужчину, повернувшимся к нему всем корпусом и даже краем глаза не смотря вперед, Масаюки почувствовал, как под ребрами ощутимо кольнуло. Нервы натянулись в одну тонкую нить, а раздражение ощущалось покалыванием в переносице. — Ши, дорога, — сжав планшет до побелевших костяшек, юноша постарался произнести это как можно внушительнее. Блондин обидно заскулил что–то про неуважение к старшим, возвращаясь на место, но тут же просиял, украдкой наблюдая за подростком: — Ну? Хори сдержанно цокнул, кидая на Маэно злой взгляд. Из–за этого чудака он никак не мог подробнее рассмотреть красавицу с экрана, что начинало бесить. Выбор между самовлюбленным кретином и милой особой? Серьезно? — Она ведь не твоя девушка, — чуть не дополнил фразой «Ты вообще с ней знаком?». Но не хотелось добивать мужчину еще одной порцией издевательств. Не из–за мук совести, нет, просто он как–никак был за рулем. Умереть благодаря сердечному приступу нарцисса без водительских прав — вот какой кончины парень желал меньше всего. — Это потому что запомнил, что там все только по работе? А ты смышленый, — глядя на нахохлившегося от непонятно чего Ши, Масаюки с трудом сдерживал смех. — Да, это моя мангака, довольно-таки успешная, благодаря мне. Юкари Мияко, может, слышал? Он начал дальше что–то трындеть про мангу, про то, как он долго трудился над ней, чуть ли не сам перерисовывал, но юноша его упорно игнорировал, сосредоточившись на девушке. На первый взгляд это была просто улыбающаяся брюнетка с мягкой игрушкой в руках. Но чем больше Масаюки ее рассматривал, тем больше понимал, что она точно не станет связываться с таким парнем, как Маэно. Одета она была мило и женственно, явно не дорого, но до чего очаровательно блузка и юбка до колена смотрелись на стройной фигурке! Губы, изогнувшиеся в добрейшей улыбке; глаза, словно сливы, сверкали из–под пышных ресниц. Темные длинные волосы с фиолетовым оттенком доходили до лопаток, а розовый ободок тонким полумесяцем удерживал отросшую челку. Правда, некоторые пряди спадали на лицо, касаясь молочно–белой кожи… А самое классное было то, что она была реальна. Юкари Мияко. «Я бы ее поцеловал. Если бы она не была идиоткой. Хотя, плевать, даже если бы была идиоткой, все равно бы поцеловал, уж больно хорошенькая!» — Хори не питал никаких иллюзий, принимая реальность, беспощадную, но справедливую, с распростертыми объятьями. Эта Юкари наверняка была на другом конце Японии, да еще и старше его лет на семь. Но мечтать о ней никто не запрещал. О мягких губах. — Ее Тануки самая настоящая бомба! А кто все придумал? Конечно же я! О шелковистых волосах. — Но в последнее время Юкари так расслабилась, может, стоит поторопить ее насчет главы? О нежной коже. — Стоп, это здание… Ха–ха, поверить не могу! Это же наше спасение! Об изящных ногах, пусть даже в розовых резиновых сапогах до колена. — Что? — Хори непривычно широко распахнул глаза, резко выпрямившись на сидении, до разноцветных точек перед глазами. Прямо за стеклом, порхая над мокрыми грядками, будто бабочка, суетилась девушка, которую он минуту назад представлял под собой с разведенными длинными ногами. Маэно, опустив стекло, высунулся в окно, прокричав что–то Мияко. Масаюки уже не слушал и не переводил взгляда с сидения перед собой. Убрав планшет обратно за сетку, Хори пытался прогнать застывший перед глазами образ. Нет, семнадцатилетние парни совершенно неправильно использовали свое воображение. «Я уснул, и мне снится сон. С девушкой, но, почему–то, не эротический» — пока машина пыталась проехать между многочисленных клумб поближе к дому, парень в отчаянии прищемил себе кожу на запястье ногтями. Она побелела, отзываясь болью. — Хори–Хори, ты, что, уснул? Давай, вылезай, — мотор уже давно не работал, Ши успел вылезти из салона и теперь открыл дверь и Хори, демонстрируя дружелюбие, но в глубине души боясь, что взбалмошный мальчишка может устроить в его авто погром. Решив не демонстрировать свое состояние а–ля «Какого дьявола тут вообще творится?», Масаюки выскочил навстречу холодному февральскому воздуху. Маэно, активно жестикулируя и в два раза быстрее хлопая слишком длинными для мужчины ресницами, сразу же начал что–то тараторить, по мнению Хори, вываливая слишком много ненужной информации. Он не любил пустой беседы, если она не была завязана с тем, кто нравится до легкого удушья. Юноша изучал асфальт под кроссовками, пытаясь запечатать в памяти каждую чертову трещинку, чувствовал, как кожи касается ветер, залезая под ветровку. Обострил свои чувства на максимум, лишь бы не поднимать взгляда. — Простите, Маэно, что перебиваю… Как тебя зовут? — сначала до его размягченного долгой дорогой и лекарствами мозга не дошло, что обращается своим тоненьким голоском милая Юкари к нему. Он медленно приподнял голову, готовясь встретиться с реальностью. На фотографии она была, безусловно, красивее. Не было невыщипанных угольно–черных бровей, губы не были потрескавшимися, а на щеке не красовались небольшие прыщики, как у подростка. Волосы не были завязаны в низкий хвост так, что казалось, будто она стрижена под мальчика, и она не пахла землей, а руки не были перепачканы. Однако это было лучшее из того, что ожидал Масаюки. И он не изменил своего решения, что тут есть за что побороться. Только, с кем бороться: с собственным возрастом или с таблетками в кармане?.. — Хори Масаюки, — нет, это была всего лишь очередная больная мысль, через уши залетевшая в его и без того забитую вопросами голову вместе с милейшим вопросом. Мияко приветливо улыбнулась, не поворачивая головы в сторону оскорбившегося Ши, и Хори в ту же секунду был готов схватить ее в охапку и попробовать вкус ее сухих губ, даже если бы это был вкус земли, кислоты или апельсинов, от которого Масаюки просто выворачивало наизнанку. В конце концов, мангаке снова пришлось слушать мужчину, который от злости начал нести еще более несусветную чушь, а юноша, оставшись в таком же положении, мог без угрызений совести пялиться на нее. И в тот миг он был уверен, что рассматривать новоиспеченную знакомую с миловидной внешностью — верх блаженства, и только ради этого стоит жить. — Ну, Вы как всегда! — всплеснула она руками, широко растопырив длинные пальцы, спустя пять минут, когда блондин все–таки дошел до всей сути. — Сто раз Вам говорила, надо брать карту. У вас пропадает третий навигатор за два месяца, какой ужас! Она говорила с каким–то надрывом, будто бы осуждая, но в глазах ее явно плясали острые, как кончики иглы, огоньки веселья. Юкари откровенно забавлял собственный редактор, хоть и признать она этого не могла. Так же, по мере своего монолога, девушка, звонко шлепая сапогами по проасфальтированной дорожке, начала приближаться к небольшому домику в центре. Уже гораздо позже Хори узнал, что это место всего лишь некая зона отчуждения для Мияко, место, где она забывается, полностью погружаясь в себя. Но тогда, осторожно огибая кустарники и декоративные камни, он не понимал, как мангака живет в таком захолустье. — Но с другой стороны, — у входа в дом она проворно скинула обувь и запрыгнула на деревянный выступ, разминая пальцы, — хорошо, что вы ко мне заскочили. До автобуса еще так долго и далеко идти… Вы же подвезете меня? И она встала в ту самую позу, видя которую, у Масаюки невольно подкашивались коленки. На прямых ногах, направив носок правой ступни в сторону, она наклонилась корпусом чуть вперед, не сгибая спины и делая потрясающий прогиб, а руки скрестила за спиной. Сам юноша в такой позе, если бы и сделал ее, наверняка скорчился бы от боли, а милейшее личико девушки напротив так и излучало доброжелательность и воздушность. — Ну–у, — неуверенно протянул Ши по двум причинам. Первой был неуравновешенный подросток в его машине, а второй была, собственно, сама машина. А еще точнее, бежевый салон. — Не переживайте, я сейчас переоденусь! — словно прочитав мысли мужчины, что не так уж и трудно, когда все умственные процессы отображены на лице, Юкари мигом шмыгнула за дверь и крикнула ее подождать. Маэно многозначительно хмыкнул, пробубнив что–то вроде «Женщины». Хори так и не понял, зачем это было сказано, но, видимо, у взрослых считалось крутым говорить очевидные вещи, как какое–то открытие. Мияко действительно не соврала, сменив свои потертые джинсы, свитер и обувь на гораздо более привлекательный деловой костюм серого цвета и закрытые черные туфли на невысоком каблуке за две минуты, если не меньше. Хори дивился тому, как он, не обращающий на свою одежду практически никакого внимания, так точно отмечал наряды симпатичных девушек. Это происходило не только с Юкари. Еще давно, в средней школы на уроке японской литературы он поймал себя на том, что каждый день пересчитывает количество браслетов на руке девочки, сидящей впереди. Два в понедельник, один во вторник, три в среду и далее по списку. Однажды она пришла во вторник с голыми запястьями и тогда, Масаюки отчетливо помнил, он впервые заговорил с ней, спрашивая об украшении. В неделю любования сакурой того года они целовались. Юноша так и не понял, как можно влюбиться от вопроса о браслете, но против поцелуев ничего не имел, хоть тогда и не понимал всей сути удовольствия. Но эти «отношения» не продлились и двух недель. При переходе в другой класс Хори начал отмечать, что носят его одноклассницы на ножках: гольфы, колготки или чулки. Девочка с браслетами жестоко оскорбилась на такое пренебрежение к своей персоне и на большой перемене посреди коридора влепила Масаюки звонкую затрещину. А Хори продолжил считать чулки, пусть и не ходил больше каждую перемену целоваться за угол школы. Но Юкари была особенна тем, что ему не хотелось отмечать какой–то один предмет ее гардероба. Только целиком и полностью, он пожирал глазами весь ее ансамбль, не отрываясь ни на секунду, словно от этого зрелища зависела вся его жизнь. Она была быстрая и яркая, вспышкой носилась туда–сюда, совершая движения настолько аккуратные, что изменений было почти незаметно, но она действительно делала много дел. Поправляла камни у клумбы, уносила маленькую тяпку и лопату, закрывала на ключ сарай в углу участка и не переставала улыбаться, словно для нее все это — небывалое удовольствие. Ши тем временем пытался развернуть карту, а ветер над ним вовсю потешался, мешая осуществить задуманное. Хори же присел на капот, игнорируя яростные взгляды блондина, и по–прежнему пялился на девушку. Когда Мияко что–то крикнула ему от двери дома, подросток не расслышал, а потому просто резко вскочил на ноги, топчась на месте и быстро моргая, пытаясь обострить собственный слух. Завидев такую реакцию, Юкари рассмеялась, и смех ее, нежный, вылетевший изо рта, прикрытого ладонью, красным цветом расцвел на ушах Масаюки. А может, все дело было в зимней погоде. Еще десять минут — словно миг — и они уже сидят в теплом салоне, согревая покрасневшие ладони. Девушка, ссылаясь на неудобства, пожелала устроиться на заднем сидении. Когда она устроилась, Хори заметил, что она держит свои ноги чуть навесу, опираясь на носки. «Это чтобы ляжки казались меньше?» — юноша подивился не столько тому, что она старается хорошо выглядеть при малознакомом мальчишке, а тому, что она была невероятно стройная и при этом все равно старалась выглядеть еще лучше. Юкари Мияко, как прочие красавицы, не была вспышкой, ярко вспыхивающей и тут же гаснущей. Это был огонь, медленно расползающийся и наливающийся алым цветом, поглощающий все, что только можно. Она была реально чудесна. Машина наконец–то свернула в сторону, в которую до этого не поворачивала, и Хори расслабился. Откинув голову назад, он расстегнул молнию на ветровке и, по привычке, засунул руки в карманы, намереваясь сжать в пальцах баночку с его «нормальностью». — Машину останови. Ши, недовольно дернув плечом, проговорил в сторону, не отрываясь от дороги: — Хори, ты уже не маленький, потерпишь, — он быстро прокрутил руль на очередном повороте, чудом оставив куст на обочине нетронутым. — К тому же, у меня бензин заканчивается, а мы почти доехали… — Пожалуйста, останови ее, — приторным, фальшивым голосом повторил подросток, чувствуя, как в висках начинает стучать. — Тебя тоже укачивает? — на секунду стук прервался, когда Мияко положила ладонь на лоб внезапно побледневшего подростка. — Маэно, это и вправду невозможно, ты отвратительно водишь! Мужчина, покрывшись уродливыми красными пятнами то ли от злости, то ли от смущения, все упрямился: — Ками–сама, осталось до заправки от силы метров шестьсот, зажмите свои носики, закройте глаза и постарайтесь удержать свой завтрак вну… Подготовленная речь водителя, которому плевать на своих пассажиров, прервалась оглушительным визгом, как у девчонки. Рука подростка с немалой силой сжала плечо мужчины, но не так, как хотелось бы. Хори знал, что если пережмет еще хоть чуть–чуть, то будет вывих. Но цели своей он достиг, машина остановилась. Когда хватка разжалась, Ши, сбиваясь, в негодовании и страхе обернулся к задним местам: — Ты, что, сдурел?! А если бы я потерял управление, ты представляешь, какой опасности ты нас подверг, ты, эгоистичный, противный засранец!! Масаюки отчаянно хватал в кармане пустоту, не находя лекарство и чувствовал, как в его голове начинает кипеть чайник. От мозга он разгонял по венам кровь, заставлял сердце биться быстрее, а главное, врубал свой лучший защитный механизм — панику. Он ощупал руками кресло, потом, опустившись на корточки — пол. Бесполезно, чертова банка как сквозь землю провалилась. — Ты что–то потерял? — раздался сбоку взволнованный голосок: Юкари тоже проводила пальцами по своему сидению, пытаясь наткнуться на предполагаемую вещь. — Да, — пробубнил в ответ юноша, все еще не теряя надежды, угасавшей с каждой секундой. — Прости, я не расслыша… — Да, да, черт возьми!! — в ярости он ударил кулаком по бежевой обивке, другой рукой зарываясь в волосы, непривычно короткие. Сейчас не хватало особо длинных прядей, которые можно накрутить на палец и вырвать в приступе ненависти ко всему существующему. Особенно к чересчур упрямым и самовлюбленным личностям. — Мы должны вернуться. — Исключено! — категорично заявил мужчина, до этого в шоке наблюдавший за всеми манипуляциями подростка. — Мы не можем проделать тот же путь еще два раза, это очень дорого… — Мы. Должны. Вернуться! — повторил Масаюки, уже приподнявшись на сидении и угрожающе сжав кулак. Дальше ему действовать не позволяла Мияко, вцепившаяся в его локоть мертвой хваткой. — Ради чего?! Что такого важного ты мог там потерять? — Таблетки, — юноша смотрел в упор на Ши, однако его чуткий слух уловил прерывистый вздох девушки. Сейчас его это мало волновало. — Ками–сама, купишь в любой аптеке свои аскорбинки! — Они не в каждой аптеке продаются, кретин. Твоя рожа цела благодаря этим «аскорбинкам»!.. Они уже потянули руки друг к другу, намереваясь схватить за грудки, смотря друг на друга глазами, полными раздражения и ненависти, чувствуя, как челюсти сжимаются. Как вдруг оба почувствовали неприятнейшую боль. Юкари Мияко, сверкая огромными сливовыми глазами, изловчившись, смогла вцепиться ногтями в мочки ушей своих сопровождающих. — Прекратите, пожалуйста, — подождав несколько секунд, пока лица парней не исказились гримасами боли, она виновато спрятала ладони в рукавах пиджака, будто сделала что–то ужасное. — Ши, давай вернемся, я заплачу за бензин. — Но..! — мужчина попытался было снова возразить, но, наткнувшись на сжавшуюся руку Хори и умоляющий взор Юкари, с досадой включил поворотник. А Масаюки решил, что слишком много рассуждает о том, до чего же Мияко хорошенькая. Как только они прибыли на место, искать пропажу долго не пришлось. Баночка одиноко лежала именно на том месте, где стояла машина. Заботливо протирая лекарство рукавом ветровки, Хори понял, что оно, должно быть, выпало в тот момент, когда юноша резко соскочил с капота. «Молния на кармане не помешала бы» — ощупав ненадежную пуговицу, юноша решил заняться этим вопросом позже и облегченно выдохнул. Путь до нового дома оказался гораздо хуже, чем можно было вообще ожидать. Усталость, убитые нервные клетки заставили сползти Масаюки вниз по сидению и смотреть на пейзаж за окном лишь краем глаза. Голова у него немного кружилась и будто налилась свинцом, а живот неприятно бурчал. Только спустя десять минут до Хори дошло, что его тошнит. «Три таблетки в день, такого раньше никогда не было» — усмехнувшись, он решил, что до дядиного дома потерпит, а если и нет, пускай, это машина Ши. Так что никаких угрызений совести быть не должно. По местности сразу стало понятно, что они въехали в город. Частные дома, многоэтажки. Просторы быстро сменились многочисленными зданиями, а зелень ограничивалась клумбами на обочинах дорог и небольшим парком, проглядывающим из–за здания школы. Наслаждаться видами юноша не мог лишь по причине того, что он с трудом удерживал свой завтрак внутри. — Нам еще долго? — робко поинтересовалась Юкари, и Масаюки, боясь даже рот открыть, был ей искренне благодарен. Машина сначала остановилась, а потом Маэно повернул ключ зажигания, выключая мотор. Он развернулся и с такой очаровательной улыбкой объявил, что они на месте, что попытка сдержать тошноту у юноши почти провалилась. Эта блондинка, несмотря на приторность, все еще была готова вцепиться Хори в глотку, отомстить за свое унижение. Пока они выходили из машины, и Ши доставал сумку подростка из багажника, тело Масаюки было на грани. Организм желал избавиться от всякого дерьма. Отец Хори объяснил ему это лет десять назад и с тех самых пор юноша запомнил все именно в такой формулировке. — Его квартира на третьем этаже, номер двенадцать, — говорил Маэно, уже сидя в машине и готовясь отъезжать, а Масаюки думал, что сейчас его желудок лопнет, если еда продолжит в нем находиться. — Удачи и все же… извини, что так получилось. «Да пошел ты со своими извинениями. Пососи мой средний палец и кончи, трахнутый, долбанутый на всю бошку..!» — хотелось выкрикнуть ему в лицо и приложить пару раз об лобовое стекло, но на задних сидениях обеспокоенно смотрела на Хори Мияко, хлопая своими нереальными ресницами, и все это держало его в узде. Коротко кивнув, скорее ей, чем Ши, Масаюки бросился к многоэтажке. Юноша не помнил еще события, чтобы он бежал так быстро. Обычно он передвигался как раз наоборот, медленно, неторопливо. Даже если ему грозили какие–то неприятности, он все равно не ускорял шага. Сейчас же он перепрыгивал две ступени, взбирался все выше, быстрее. Сумка, закинутая на плечо, раззадоривая, колотила его по спине. И Хори чувствовал, что его лимит времени практически исчерпан. К счастью, дверь оказалась не заперта, Миямае уже вернулся. Влетев в квартиру, юноша только успел выпрыгнуть из обуви и ломануться вперед. Первой комнатой ему попалась в гостиной, и она не была пуста. Юноша в черной школьной форме, сидящий за столом, замер при появлении Масаюки с карандашом в руках над эскизом. И хоть нахождение в квартире у дяди ученика, пусть и выглядящего гораздо старше, не могло не настораживать, Хори на тот момент было глубоко наплевать. — Где ванная?! — раскрыв рот, парень понял, что сделал это зря и тут же зажал его ладонью. Больше он терпеть не сможет! Но художник оказался парнем понятливым и понимающим, а потому только указал пальцем на дверь за своей спиной. Как выглядит ванная Масаюки так и не увидел, так как сразу же скрутился над унитазом и с гордостью понял: успел. По горлу медленно протекала вся еда, которую он съел за сутки. Из кафетерия, домашняя кухня, пончик с вокзала… Когда его немного отпустило, он прокашлялся и, повернув голову в сторону раковины, наконец–то встретился со своим дядей. Кен Миямае, еще более толстый, чем при их первой встрече, и все такой же низкий, стоял перед зеркалом и умывался, очевидно, после бритья. Оценив юношу, сидящего в обнимку с туалетом, настолько адекватно, насколько это возможно, он нацепил на переносицу очки и, усмехнувшись, поприветствовал: — Ну, здравствуй, Хори, добро пожаловать домой. Сказать Масаюки наибанальнейшее «Пожалуйста, позаботьтесь обо мне» помешал второй пончик, заставив Хори снова вывернуться наизнанку.