А жизнь еще идет...

Я нехотя открыла глаза и счастливо улыбнулась чувству покоя. Это все был просто сон, всего лишь плохой сон… Наконец сознание окончательно просыпается, и улыбка слезает с моего лица. В который раз наворачиваются слезы. Уже месяц прошел после смерти Огастуса, но раны не собирались затягиваться. Жизнь стала похожа на вечные круги ада. Счастливые воспоминания теперь причиняли невыносимую боль. Для мамы я осталась старой доброй Хейзел, возможно немного грустной, но это было естественно, ведь месяц назад я потеряла любовь всей своей короткой жизни. Уверенна, мама даже решила, что не такой уж сильной была наша любовь. Тем лучше для меня. Стряхиваю слезы и быстро собираюсь на лекцию. Для мамы на лекцию. Я люблю родителей, но это моя жизнь, и я не собираюсь тратить её на скучнейшие лекции. Не думаю, что рыдания и чтение «Царского недуга» достойное времяпровождение, но это хоть немного ослабляет боль, раздирающую грудь. Кстати совершенно реальная боль в груди действительно ухудшилась, но что это такое, по сравнению от боли в связи с потерей Гаса. Мне было совершенно плевать на себя; под глазами залегли темные тени, а сами глаза покраснели от бесконечных рыданий. Не думала я, что Хейзел Грейс Ланкастер когда-нибудь будет рыдать днями напролет забившись в угол кафе. Все умные мысли потеряли смысл и лишь боль владела моим рассудком. Очень часто я приезжала к Айзеку и родителям Огастуса. Они благодарны мне за то, что я помогаю им «пережить потерю». Черт возьми, эту потерю невозможно пережить. Может быть, они то и переживут. А вот мне уже не хватит времени. Доктор Мария заявила, что мне осталось не больше года. Я как в тумане помнила, как она плакала, и плакали мои родители. Но мне было все равно. Я даже радовалась приближению смерти, избавительнице от ежедневных страданий. Нет, я никогда не покончу жизнь самоубийством, родители сделали для меня слишком много, чтобы я просто забыла об их трудах. Я слишком люблю их. Но смерть от рака не зависит от меня. Я снова и снова умирала каждый день, поэтому смерть уже не была страшна. Снова и снова перечитываю “Царский недуг». Думаю, для этого мне уже не нужна книга, я знаю его наизусть. Но все же закрываю лицо книгой чтобы люди не увидели прорывавшиеся слезы. И тут легкие пронзает ужасная боль, дышать становится практически невозможно. В голове снова проносится мысль, что сейчас я наконец умру. Я готова к этому каждую секунду.Но нет, слишком рано. Наконец меня отпускает. Я абсолютно испугана внезапным приступом. Я столь мало жила. И тут я понимаю, что я не могу умереть вот так. Я слишком мало сделала в жизни. И тут я поняла, что должна сделать до смерти. Амстердам. Я должна вернуться туда. Меня трясет от потрясения и возбуждения. Хватаю свою тележку с баллоном и чуть ли не бегом направляюсь домой. Лекция все равно уже закончилась. Подъехав к дому бегу вся в слезах в гостиную. Мама безумно удивляется, она давно не видела, как я плачу. -Мам! Мам… Я должна уехать. Я должна уехать! Я кричу, схожу с ума. Не знаю, почему мне так плохо. Хотя знаю. Через год я умру. У меня рак. Месяц назад умерла любовь всей моей жизни. Не думаю, что это добавит жизнерадостности кому-нибудь. В ушах бешено стучит, легкие разрывает огонь. Продолжаю кричать, не слыша ничего остального. А потом меня вырубает. Медленно продираю глаза… В меня воткнуто несметное количество трубочек, все пищит и гудит. Рядом сидит мама. Перевожу взгляд на неё. Осунулась, волосы спутались. -Милая… Все хорошо, все хорошо. Она повторяет это снова и снова. Но ничего не хорошо. Я скоро умру. В висках стучит это слово. Умру. Как и Огастус. Я бы заплакала, но я слишком слаба. -Мам… Я хочу поехать в Амстердам. Она грустно улыбнулась. -Я знаю милая, я знаю. -Мы поедем? -Ты что, серьезно? Милая, это очень опасно. Очень-очень. -Опасно? Мам, очнись, я скоро умру. Умру. Это моя жизнь. Мне осталось несколько месяцев жизни, и я хочу провести их в гребаном Амстердаме! Мама начинает переживать -Я ничего не знаю, не знаю. Я должна поговорить с доктором Марией… -Что? Да какой доктор? Мне плевать на жизнь! Я хочу просто увидеть Амстердам… Слишком много эмоций, я начинаю задыхаться. -Мы потом решим, отдохни. Понимаю, что так ничего не добьюсь и продолжаю лежать, а в меня вливают и впихивают лекарства. Наконец через неделю меня выписывают. Но я не собираюсь возвращаться к столику в углу маленькой кафешки. Как только приезжаю домой говорю маме поговорить с доктором Марией. -Ты действительно хочешь в Амстердам? -Хочу. -Но милая… -Меня уже тошнит от твоего «милая». И я хочу в последний раз увидеть место, где я была действительно счастлива. Я снова плачу. В последнее время я плачу почти всегда. Мама не понимает. Конечно, она же не умирает… На её глаза наворачиваются слезы. Я эгоистка. Я делаю маме больно. Мне жаль её, я не хочу этого, но я умру. Внезапно понимаю, что завидую ей и злюсь. Я умру, а она будет жить. Сразу пугаюсь своих мыслей. Дышать безумно тяжело. Всеми силами выдавливаю слова наравне с хрипами. -Прости, прости, прости меня… Я правда просто хочу в Амстердам. -Я понимаю. Я понимаю, любимая. Сажусь на диван к маме и рыдаю взахлеб. Безумно болит грудная клетка. В голове мелькает мысль, которую я думала кажется миллиарды лет назад. «Хуже, чем быть подростком болеющим раком, только когда твой ребенок болеет раком» И потянулись дальше бесконечные круги ада. Огромные дозы фаланксифора, продлевающие мою жизнь еще на один день, «Царский недуг», крики в темноту, боль, разрывающая легкие и каждодневные рыдания. Мысли об Амстердаме не собирались уходить. Но мне было слишком жалко родителей, чтобы уезжать и бросать их. Однажды придя домой я застала родителей на кухне. Попытка проскользнуть мимо провалилась. Пробежка с дерьмовыми легкими и баллоном с кислородом не самая незаметная и приятная штука. -Хейзел Грейс Ланкастер. Ненавижу своё полное имя. Разворачиваюсь и захожу в комнату. Сейчас я хочу только подняться к себе и спать. Кажется, мама выглядит счастливо. Впервые с того, как доктор огласила, сколько времени у меня есть. -Да, мам. Как бы меня не раздражало это, я не могу делать маме еще больнее. -Мы тут с папой подумали… Если ты действительно хочешь в Амстердам, мы можем поехать. На неделю-две… Дыхание перехватывает. И наконец в этом виноват не рак, а радость. Я должна увидеть Амстердам, это мой долг перед Огастусом. Вот только… -Не думаю, что мы должны ехать вместе. Это дорого, и… Я чувствую, что должна пройти этот путь одна. -Ну а если у тебя что-нибудь случится в Амстердаме? Я пожала плечами. Я больше не боялась рецидивов и жидкости в легких. Мне было жаль маму, но я решила сказать так, как я действительно думаю. -Мам, я ходячий труп. Со мной уже случилось все, что могло. Доктор уже сказала, следующее осложнение-последнее. Я должна жить своей жизнью. Я должна побывать там… Мама не понимает. Целый месяц дочь ходила вполне нормально, и тут такой взрыв слез, истерии и горя. Но все же после немой паузы мама выдыхает: -Окей. Сначала это слово режет слух. После смерти Огастуса не могу слышать это слово из чужих уст. Потом понимаю, что еду в Амстердам. Одна. Не могу сказать, что это обрадовало меня. Ничто не сможет меня обрадовать, максимум-облегчить сверлящую боль в груди. Но ради мамы улыбаюсь и обнимаю её. Моя болезнь изменила нас обоих. Поэтому мама так быстро отпустила меня в Амстердам одну, а я так хорошо скрываю свои чувства. Странно, что я акцентирую внимание на мелочах и пропускаю глобальные вещи. Но это-побочный эффект умирания. Подготовка к поездке длится будто вечность. Для меня эти дни не отличаются от других, так как собирает меня мама. Она бросила свои идеи на счет вылечивания меня от депрессии, это бесполезно. Теперь я целыми днями лежу в своей комнате, пялясь в потолок. Боль прошла, бесконечные литры слез кончились. Наступило полное опустошение. «Очнулась» я только сидя в самолете, у окна. Меня уже с самолета начало захлестывать воспоминаниями. Я захлебывалась слезами. Ей богу, моя жизнь превратилась в слезы, лекарства и боль. Поэтому я решила хоть ненадолго забыться и заснула под «Лихорадочный блеск». *** Самолет пошел на посадку. Я дрожала от возбуждения. Сейчас я попаду туда, где провела несколько самых счастливых дней. Я знала, что буду вспоминать, но боль пронзает меня с каждым шагом. Несколько месяцев назад я выходила из самолета с Огастусом. Мы ехали с ним в машине. Мы жили в этом отеле. Он спал на этой кровати. Каждая такая мысль заставляла меня рыдать. Безустанно болела голова от бесконечных слез. Сейчас больше не летало прекрасных конфетти, сейчас оставалось несколько недель до осени. Здесь было прохладно и дождливо. Это навевало еще большую тоску. Я сходила с ума. Если бы здесь была мама она сошла бы с ума следом за мной от переживаний. Только через два дня я решилась выйти из номера. Я надела то самое голубое платье. Я надеялась, что за дверью номера меня ждет парень, чей голос покрывал мою кожу мурашками, из уголка пухлых губ которого свисала незажженная сигарета. Но его не было. И больше никогда не будет. Отправляюсь в путешествие по ночным улицам. В воздухе парит веселье и свобода. В голове звучит забытый голос: «Амстердам-это город свободы. А в свободе многие видят грех». Для меня это город сладчайшей боли. Теперь тут все по-иному. Небо ниже, мои легкие хуже, Гас дальше. Только Оранжи стоит так же горя огнями. Сажусь на столик у канала. С канала дует холодным воздухом, и лодочников нет. Смотрю на парочку за соседним столиком. Здоровые, счастливые. И ни один из них не умрет от рака. К моему столику подходит официант, к моему огромному удивлению, тот же, что и тогда. -Здравствуйте, миссис… Я помню вас, но увы забыл фамилию. -Уотерс. Мои глаза наполняются слезами и мои глаза невольно перебегают на пару за соседним столом. Официант очень тактичен, он не спрашивает, что стало. Но уверенна, он удивлен. Наверняка считал, что я умру быстрее. Глубоко вздыхаю, до боли в груди т произношу: -Можно немного звезд? Он грустно улыбается и немного поклонившись отвечает: -За счет заведения. Я отвечаю ему той же грустной улыбкой. Вечер провожу выпивая бокал за бокалом звезд. И отправляюсь в отель, изможденная. Завтра у меня трудный день, поэтому заваливаюсь спать. А с утра я… Отправляюсь к Питеру Ван Хутену. Открывают мне почти сразу. Вид Питера потрясает меня до глубины души. Чистая опрятная одежда, здоровый цвет лица, чистый коридор за ним. Он тоже удивлен видеть меня. -О, за моей дверью юное видение…-повторяет он свою старую полушутку. И даже это режет мне слух. В прошлый раз он говорил о двух видениях. Я стала такой восприимчивой и сентиментальной… Оказалось, он завязал с алкоголем, обустроил свою жизнь, начал встречаться с Лидевью. Он даже начал писать новую книгу. Все начали новую жизнь, кроме меня. Я навсегда застряла в прошлом. -Как жаль, что я не увижу эту книгу,-говорю я, пролистав тонкую рукопись. Питер Ван Хутен переводит на меня свой взгляд. Когда в его глазах нет пьяного тумана, он нравится мне гораздо больше. -А сколько… -Меньше года. Питер обнимает меня. Я не противлюсь. У меня забота поважнее-я снова начинаю плакать. Бесконечно плачу. -Я расскажу, о чем эта книга. Она о тебе. Их меня вырывается истеричный смешок -Жаль, что от этого я не оживу. «Писанина хоронит, а не воскрешает» Он грустно улыбается. -Ты вдохновляешь меня. Почему бы и нет? Мне не нужно это. Но тут я вспоминаю о самом большом страхе Огастуса. -Там будет Огастус? -Конечно. Твоя жизнь неразрывно связана с Гасом, было бы глупо разрывать вас в книге. Странно, но впервые за два этих месяца я была счастлива и спокойна. Питер понимал меня, как никто другой. Он не окружал меня отвратительной жалостью, он относился ко мне так, как я этого заслуживала. Мы говорили о том, как изменилась наша жизнь, об Огастусе, о моей смерти. Для меня это была совершенно не болезненная тема. После этого я отправилась бродить по улицам. Когда присела отдохнуть у канала (просто устала) ко мне на скамейку подсел незнакомый парень. Я равнодушно перевела на него взгляд и удивленно распахнула глаза. Он был так похож на Огастуса… Даже в глубине глаз светилась та же искра остроумия. -Привет. Даже голос был похож. Будто Гас воплотился в этом парне. -Привет-мой голос сорвался, дышать было тяжело. -Как тебя зовут? -Хейзел. -А полное имя? Меня буквально передергивает. Слишком больно слышать знакомые нотки в чужом голосе. Вместо ответа встаю и иду прочь от скамейки. Не знаю, зачем я так хотела в Амстердам. Я была должна Огастусу эту поездку, наверное. Это было очень тяжело для меня. Однако, когда приходит время уезжать, уезжать я не хочу. Я долго ломала голову над эти вопросом, пока не вспомнила, что когда-то давно говорил Гас. У него была своя версия продолжения «Царского недуга»; мать Анны переедет в Нидерланды, но её будет тянуть туда, где жила дочь. А меня тянет в Нидерланды, в место, где Огастус еще был действительно живой. В аэропорте меня встретили родители. Папа снова плакал. Это уже становилось традицией… Только в этот раз я плакала с ним вместе. С каждым днем мне становилось все хуже. Я разваливалась изнутри. Я балансировала на тончайшей корочке льда, отделявшей меня от безумия. Меня очень поддерживал ван Хутен (это все еще поражало). Он скидывал мне то, что написал-я даже частенько исправляла его, я имела на это право, книга то обо мне. А потом это закончилось. Я просто ждала своей смерти. Не знаю, какой был месяц, какой день недели. Я просто читала и ждала освобождения. Было больно и тяжело, но я не обращала внимания. И вот… Однажды проснувшись я обнаружила, что отлично себя чувствую. Нет, конечно, легкие болели, но не так, как обычно. Вот и наступил мой последний хороший день. Я бы хотела провести его в Амстердаме, но мир-не фабрика по исполнению желаний. Но я провела его на могиле Огастуса. Я не была там очень давно, так как была очень, очень слаба. Но сегодня мой последний хороший день. Мне было холодно, но я и не думала надеть куртку. Я просто сидела и смотрела на выбитое в граните имя Гаса и на его фотографию. Наверное, я плакала. Когда приехала домой, точно плакала. Обнявшись с мамой и папой, одна, с Питером ван Хутеном. Он действительно плакал, когда мы общались в скайпе, и я плакала в ответ. Как сильная Хейзел Грейс могла превратить последние дни жизни в слезы? «Если бы тут был Огастус, все было бы иначе…» -шептало сознание. На следующий день меня увезли в больницу. Наконец рак сжалился надо мной, и я сразу потеряла сознание… Какое-то время спустя я открыла глаза. Я была в своем номере в Амстердаме. Рядом лежал Огастус Уотерс с зажатой между губ сигаретой. -Здравствуй, Хейзел Грейс… *** Хейзел скончалась через 4 часа после потери сознания. Родители пережили её потерю тяжело, но все же пережили. Питер ван Хутен и Лидевью поженились, книга Питера стала одной из самых продаваемых в мире. Айзек отлично научился быть слепым, и наконец встретил девушку, которая полюбила его и таким. *** Я пыталась думать, как Хейзел, как человек, с уже поврежденной психикой. Поэтому я слишком заостряю внимание на том, что в приличных фанфиках пропускают…