Опасайтесь после полуночи

Киёцугу в очередной раз нажал «обновить страницу», но ничего не изменилось: ни одного нового сообщения, фотографии или просьбы о помощи. Ни-че-го. Он недовольно фыркнул и отъехал от стола – колёсики кресла противно скрипнули об пол. Монотонно гудел системный блок, в полумраке комнаты мягко светились экраны мониторов – любовно оборудованный им «центр оперативного реагирования». Уже наступила полночь, последний собеседник покинул чат, было тихо, мирно и удручающе скучно. Киёцугу считал, что ему повезло родиться «совой», ведь ёкаи появляются преимущественно ночью, и он, с удовольствием бодрствующий в тёмное время суток, уж точно не проспит встречи с ними. Впрочем, ночное бодрствование совершенно не помогало ему в поисках: с ёкаями сталкивались все, а он самое интересное обычно ухитрялся пропустить! Вот Иенага-кун чуть ли не каждую неделю встречает господина ёкаев, чем он, Киёцугу, хуже? Горечь, обида и раздражение, словно уличные кошки, снова зацарапались глубоко внутри. Нужно было придумать новый план, подготовить ещё одну поездку их Отряда, выяснить какую-нибудь важную деталь, на которую прежде никто не обратил внимания. Но последнее время на сайт не приходило никаких интересных сообщений, все ближайшие места, славящиеся появлением ёкаев, они уже обследовали, и теперь он был вынужден довольствоваться общением по сети с несколькими энтузиастами. Жизнь была ужасна и бессмысленна, ночь только перевалила за середину, а казалось, что это отвратительное бездействие продолжается бесконечно. И всё потому, что остальным людям непременно нужно лечь спать вместо того, чтобы обсуждать с ним важные вещи! Дверь на балкон внезапно распахнулась, и порыв ветра смёл со стола бумаги, раскидав их по всем поверхностям. Киёцугу раздосадовано вскочил, захлопнул дверь и принялся было собирать свои записи, как вдруг настороженно замер, согнувшись в три погибели – здесь явно был кто-то ещё. Чья-то тень скользила по полу, по рассыпанным листкам, и это ощущение, будто по спине мазнуло полой чьей-то одежды! Но стоило ему обернуться – и он никого не увидел. Всё та же комната, небрежно скинутая на пол школьная сумка, из которой торчит ёкай-телефон, мерцают спокойно мониторы, а на пробковой доске – карта Японии, фотографии с их поездок, и… кое-чего не хватает! Портрета предводителя Хоровода Сотни Демонов, который он нарисовал по памяти после того происшествия в младшей школе! За спиной раздался тихий смешок, а потом кто-то сказал: – А что, по-моему, вышло похоже! Киёцугу снова резко повернулся, намереваясь высказать незваному гостю всё, что он о нём думает, но слова застряли в горле: Это был он! Господин ёкаев, Предводитель Хякки Яко! Только имени его Киёцугу не знал и как обращаться тоже, но это, право, такие мелочи в сравнении с тем, что он снова его видит! Предводитель Хякки Яко был гораздо старше, чем тогда, выглядел как взрослый мужчина, но перепутать было невозможно, всё те же белые с чёрным волосы, изогнутые дугой, тот же взгляд светящихся красным глаз, простое чёрное кимоно с небрежно накинутым на плечи хаори. – Господин! – восхищённо выдохнул Киёцугу, с трудом веря, что всё это происходит наяву. – Не ждал? – усмехнулся тот, откладывая портрет на стол. – А я припёрся! – Ну что вы, господин, я безумно счастлив принимать Вас в своём доме! – затараторил Киёцугу. Судя по всему, настроение у господина ёкаев было хорошее, даже более чем. Он улыбался, скорее ехидно, чем по-доброму, расхаживал по комнате, трогал вещи, рассматривал их, а потом по-хозяйски скинул с кровати на пол подушки, уселся на них и принялся набивать неизвестно откуда взявшуюся трубку. Киёцугу не мог отвести от него глаз, всё боялся, что стоит только моргнуть, как он исчезнет. Только когда господин ёкаев с помощью шарика синеватого, совершенно потустороннего света раскурил трубку, Киёцугу подумал, что нужно найти что-нибудь в качестве пепельницы, но единственным пригодным для этих целей предметом оказалась тарелка, на которой когда-то были бутерброды – его сегодняшний скромный ужин. Но не искать же пепельницу, когда его гость и так может испариться в любой момент! Киёцугу неловко переминался с ноги на ногу с этой чёртовой тарелкой в руках, не зная, что предпринять, пока предводитель Хоровода не усмехнулся и, вытащив из-под себя одну из подушек, не хлопнул по ней рукой. – Садись давай, чего застрял? – нетерпеливо сказал он, выдыхая серовато-синий дым. Что бы у него ни был за табак, на запах обычных сигарет было совсем не похоже, да и дым вёл себя как-то странно, сам, свиваясь в узоры, плыл по комнате, будто туман. Киёцугу плюхнулся на предложенную ему подушку, подобрав под себя ноги, и принялся рассказывать о том, как счастлив он наконец-то видеть господина, про то, что специально создал Отряд исследования сверхъестественных явлений, чтобы встретиться с ним вновь. Тот лишь усмехался и время от времени резким движением ударял трубкой о край тарелки, выбивая из неё пепел, а потом набивал её снова – табака в маленькой чашечке хватало всего на пару затяжек. Киёцугу в такие минуты замирал, заворожено наблюдая, как двигаются его пальцы, и как он затем прячет обратно за пазуху кисет с табаком. – Ты такой забавный, – немного задумчиво сказал господин. – Так исступлённо меня ищешь, следуешь буквально по пятам, но никак не можешь увидеть. Ты убедил массу людей в том, что ёкаи не сказка, принеся тем самым много Страха моему клану. Несправедливо, что главной своей цели тебе так и не удалось достичь. От него пахло его странным табаком и саке, пахло ночью, осенним ветром и свободой. Той самой свободой, что может быть только у ёкаев, – свободой от человечности, морали, предрассудков, правил поведения. Киёцугу протянул руку и прикоснулся к краешку его хаори, стараясь сделать это незаметно. Совершенно обычная на ощупь ткань, прочный и плотный тёмно-синий хлопок, ничего потустороннего. Он и сам не знал, что ожидал ощутить, но явно что-то другое. Киёцугу уже убирал руку, когда господин ёкаев перехватил его запястье, чуть потянул на себя и фыркнул: – Что, проверяешь, настоящий ли я? А вот это прикосновение было уже совершенно другим: там, где Киёцугу касались чужие пальцы, кожу покалывало, как от статического электричества, по руке побежали мурашки, а сам Киёцугу почувствовал странный жар. Вокруг стало совсем темно: погас, сберегая электроэнергию, последний монитор, – но он всё ещё видел смутно светящиеся во мраке красные глаза и почти белую кожу. Господин ёкаев был настоящим, но совершенно чужим, чуждым и оттого нереальным. Он выпустил руку Киёцугу, взмахнул ладонью, и в воздухе рядом с ними повисли два сгустка синеватого пламени вместо ламп. – Так лучше видно? – спросил он, а потом внезапно щёлкнул его по носу. – А то вы, люди, в темноте всё равно что новорождённые котята. Киёцугу стало немного обидно оттого, как господин с ним обращается, но потом необычные ощущения вытеснили досаду. Свет, шедший от огоньков, не только разгонял мрак, он словно физически ощущался кожей, слегка её холодя, волоски на руке, к которой прикасался господин, всё ещё стояли дыбом, а кончик носа теперь чесался, будто кто-то щекотал его кисточкой. И мучительно хотелось получить ещё больше новых впечатлений, поэтому он набрался храбрости и сам прикоснулся к руке предводителя Хоровода, снова почувствовав нечто похожее на электрический разряд. Если бы не это странное электричество, была бы обычная человеческая рука, разве что бледная очень. От долгого сидения на коленях ноги Киёцугу затекли, и, потянувшись вслед за рукой господина, он охнул и неловко повалился прямо на него. Впрочем, тот, кажется, не возражал против подобной непочтительности. Наоборот, расхохотался и, отодвинув в сторону тарелку-пепельницу, ухватил за плечо, вытянул ноги, устраивая его поудобнее, и вот Киёцугу уже сидит у него на коленях. И от этого стало ужасно неловко, да ещё и стыдно почему-то. Поймав себя на этой мысли, Киёцугу с лёгким раздражением мотнул головой – стыд так глуп и неуместен, надо про него забыть. Господин провёл пальцами по лицу Киёцугу, словно тоже в свою очередь изучал его, и в том месте, где прикасались пальцы господина, тут же становилось щекотно, а кожу потом некоторое время продолжало покалывать. Киёцугу закрыл глаза и потёрся о ласкавшую его ладонь. Чем больше была площадь контакта, тем сильнее делались эти странные, но приятные ощущения, да и лицо явно чувствительнее руки. Через одежду вот ничего похожего не замечалось – господин ёкаев всё ещё придерживал его за плечо, но это было… никак. Самое обычное прикосновение, в нём не было ровным счётом никакй потусторонности. И в том, что он сам сейчас сидел у господина на бёдрах, положив руки на его грудь, – тоже. То есть головой-то он понимал, что они сейчас так близко, что это уже неприлично, но в плане тактильных ощущений – ничего необычного. – Ты такой смешной, – чуть улыбнулся господин и, подхватив не успевшую погаснуть трубку, затянулся, выпуская дым в сторону. Киёцугу вдохнул поглубже, чтобы понять, что же такого в этом табаке, но с непривычки закашлялся. Господин снова рассмеялся, но это уже не было обидно. Голова слегка кружилась и очень хотелось делать глупости, поэтому Киёцугу выпрямился, опёрся коленями в пол и потянулся вперёд, неловко ткнувшись губами в лицо господина. То ли в щёку хотел поцеловать, то ли в губы, вышло нечто среднее, будто он сам не знал, куда целился. И от этого прикосновения вспыхнули уже не искорки статического электричества, а целая молния. Господин взял его за подбородок, чуть отстранив, и, наклонив голову в бок, с интересом спросил: – Ты хоть иногда думаешь, прежде чем что-то сделать? В голосе его было искреннее, но при этом чуть отстранённое любопытство, Киёцугу даже примерещился учёный у микроскопа, рассматривающий новый вид бактерий. – Нет, а зачем? – попробовал улыбнуться он. Губы покалывало, и довольно сильно, но хотелось ещё, хотелось больше, хотелось испытать все возможные варианты ощущений, которые могли принести ему эти прикосновения. – Действительно, зачем? – переспросил господин, так и не убрав руку от его лица, слегка поглаживая круговыми движениями, иногда касаясь губ. – Но ты понимаешь, что делаешь, и чем это закончится? Казалось, господин не мог решить для себя, стоит ли продолжать или не имеет смысла. Рационально взвешивает все плюсы и минусы, просчитывает, принесёт ли это выгоду, или, наоборот, нанесёт ущерб. Это было странно – Киёцугу думал, что ёкаи делают то, что хотят, и не делают того, чего не хотят. А тут такая задумчивость, и ведь не «хочу ли я», а «надо ли»? Киёцугу тоже ненадолго задумался – и вправду, что он сейчас делает? То потрогать тянется, то поцеловать, сидит верхом на бёдрах, да ещё и ёрзает тревожаще. А рука господина, которой тот его за плечо придерживал, уже скользнула вниз по спине и теперь лежит на пояснице. Приятно, но лучше бы под футболкой, чтобы всем телом ощущать, что это не просто чья-то рука, а именно его. Может быть, Киёцугу и не был опытен в подобного рода делах, но на отсутствие воображения никогда не жаловался, так что, почувствовав, как к щекам приливает стыдливый румянец, кивнул. Закончиться такое должно было сексом, и то, что он сразу не убрался с колен господина, да ещё и с поцелуями полез, должно было говорить о его согласии. Да он вообще заранее и по умолчанию согласен на что угодно, если речь идёт о господине ёкаев! И краснеть тут совершенно необязательно было, но он просто не справился с реакцией организма. – Никогда раньше не делал этого с людьми, – задумчиво сказал господин, окончательно откладывая трубку в сторону. – Так что скажи мне, если что-то будет не так. Киёцугу снова кивнул, понимая, что не скажет, что бы ни происходило. Откуда он знает, как это должно быть, если раньше не пробовал с мужчинами? Да и с женщинами тоже, если уж говорить начистоту. Но это же так круто, заняться сексом с ёкаем! Гораздо круче всего, что можно было бы придумать! Большим пальцем господин провёл по нижней губе Киёцугу, и тот послушно открыл рот. Второй поцелуй был совсем не похож на первый – глубокий, властный, требовательный. Настоящий. Губы и язык теперь покалывало гораздо сильнее, Киёцугу даже удивился, не видя искорок электричества и не слыша его потрескивания. Вдобавок он чувствовал неловкость оттого, что не умел целоваться – а вдруг господин передумает с ним спать? Киёцугу прижался ближе, обхватил господина за шею и зарылся пальцами в его волосы. Ощущения были просто невероятные, и от чужого языка, исследовавшего его рот, и от прикосновений к коже и волосам господина, и от его ладони на пояснице, наконец-то забравшейся под одежду. А уж когда господин сжал его задницу, пусть даже и через брюки, Киёцугу и вовсе не сдержался, застонал. Жар разливался по телу, скапливался в паху, отчаянно ища выход, хотелось потрогать себя, подрочить, но прикасаться к господину хотелось гораздо сильнее. Господин стянул с него футболку и кинул куда-то в сторону, куда именно Киёцугу было уже наплевать. Он видел только лицо господина, изгиб его губ, тонкие брови, чуть светящуюся тёмно-красную радужку его глаз, светлые пряди волос, падающие на лицо и отливающие синевой в свете потусторонних огней. Господин был прекрасен завораживающей, нечеловеческой красотой, хотелось смотреть на него как можно дольше, быть как можно ближе, подчиняться ему. Киёцугу зажмурился и сильней прижался пахом, а ладони господина то поглаживали его спину, то опускались на бёдра, сжимали ягодицы. Киёцугу было безумно хорошо и хотелось, чтобы господину тоже было с ним приятно, но он недостаточно хорошо представлял себе, что для этого нужно сделать. В любом случае, решил он, учитывая обстоятельства, на господине было как-то слишком уж много одежды, поэтому Киёцугу принялся увлечённо её стаскивать. Проще всего было с хаори – лишь накинутое на плечи, с одного плеча оно уже почти сползло. Но оставались ещё плотно запахнутое на груди кимоно, а под ним – нижняя рубашка, белый воротник которой выглядывал наружу, да и под рубашкой тоже было что-то ещё. Когда очередной поцелуй прервался, позволяя Киёцугу немного отдышаться, он упёрся лбом в плечо господина и обнял его за талию, неуклюже пытаясь нащупать узел пояса. В конце концов, он не был совсем уж необразован в этом вопросе, всего лишь неопытен, но, путешествуя по просторам интернета, невозможно не посмотреть пару роликов или не прочитать несколько статей... Губы продолжало покалывать, он несколько раз облизал их, пытаясь понять, что же такое с ними случилось. Пояс всё никак не хотел развязываться, и Киёцугу в раздражении всё дёргал и дёргал эту чёртову ткань, а господин тихо посмеивался над его неловкостью. Потом, правда, не выдержал: чуть отстранил, сам развязал оби [1], а затем с силой огладил ладонями его плечи и грудь, спустился к животу и снова положил руку ему на поясницу, властно привлекая к себе. Пальцем другой руки он провёл от виска вниз, по щеке, коснулся губ Киёцугу, очертил линую подбородка, не отрывая пальца от кожи, вернулся вверх, скользнул за ухо, потом спустился вниз по шее и принялся вычерчивать какие-то узоры на груди, пока не коснулся соска. Так как вслед за прикосновениями кожу покалывало, Киёцугу чувствовал весь узор целиком, а не только там, где его касались прямо сейчас. Когда господин сжал сосок между большим и указательным пальцами, он не сдержался и всхлипнул. Было до одури хорошо, но хотелось, чтобы стало ещё лучше, поэтому Киёцугу с новыми силами ухватил разом и кимоно, и воротник нижней рубашки, потянул в стороны, стягивая одежду с плеч. Тело господина было твёрдое, под кожей проступали рельефные мышцы, а когда Киёцугу положил ладонь ему на грудь, то, помимо уже почти привычного покалывания, почувствовал сильный и ровный ритм ударов его сердца. Это было удивительно, восхитительно, упоительно и ещё множество других подходящих ситуации слов, которые Киёцугу просто не мог сейчас вспомнить. Жар растекался по всему телу, и покалывание от прикосновений к обнажённой коже только усиливалось. Господин сидел, оперевшись спиной о край кровати, Киёцугу прижался к нему всем телом, уткнулся лицом в изгиб его шеи и коснулся губами в неловком поцелуе. Совсем рядом дёрнулся кадык, а господин запустил пальцы в уже чуть повлажневшие от пота волосы Киёцугу. – Всё нормально? – спросил он, чуть потянув его голову назад. – А то ты дрожишь. И он широко провёл ладонью по его спине, отчего Киёцугу непроизвольно прогнулся в пояснице и застонал. Как будто можно было не дрожать от такого! Или ёкаи иначе реагируют на прикосновения? Мысль была интересная, но обдумать её стоило попозже, когда он соберёт больше материала по теме. Новое исследование – ёкаи и их сексуальные пристрастия! Должно быть, они сильно разнятся в зависимости от вида, но это всё потом, потом, а пока нужно что-то ответить. Найти бы подходящие слова... – Всё хорошо, господин, – с трудом выговорил он. – Ещё никогда не было так хорошо! Это было странно и совершенно необъяснимо – почему он так осторожен, даже бережен? Киёцугу чувствовал, что господин заставляет себя сдерживаться, не спешить, не сжимать пальцы слишком сильно. Откуда такая нежность и забота в каждом прикосновении? Ему, когда он соглашался на секс, и в голову не приходило, что господин может быть столь тягуче медленным, неспешным и осторожным. Фактически пока ещё не секс, только прелюдия, дразнящая, заставляющая потеряться в чувствах, в эмоциях, в том, где он и сколько прошло времени. Только одно чётко отпечатывалось в сознании – с кем он. Ведь у людей не бывает такой кожи, твёрдой и гладкой, как полированный камень, от каждого прикосновения к которой будто током бьёт. У людей не бывает волос мягких, но будто взметнувшихся в воздух, да так и замерших, с узором, будто тушью нанесённым. У людей не бывает глаз, которые горят алым в синеватом полумраке, и черт лица, вроде бы и правильных, но есть в этих пропорциях нечто, уловимое не столько глазом, сколько инстинктом, отличное, иное. Он снова поёрзал бёдрами, пытаясь прижаться как можно плотнее, потереться пахом о твердокаменные мышцы чужого пресса, чтобы хоть как-то облегчить своё состояние. Хотелось до одури, безумно, вот прямо сейчас, немедленно, но господин продолжал медлить, видимо, всё ещё опасаясь испугать или навредить, если будет слишком резок. Киёцугу тяжело дышал, безостановочно всхлипывал и бормотал что-то невнятное. Когда его просторные домашние штаны наконец-то приспустили с задницы, Киёцугу хватило лишь на то, чтобы зажмуриться, слепо тычась губами в шею и широкие плечи. Ладони у господина были широкие, с плотными мозолями и твёрдыми пальцами, он крепко стискивал его бока, поглаживал бёдра, спуская резинку брюк всё ниже и ниже, пока не стянул их совсем, а потом снова вернулся к ягодицам, сильно сжал обе половинки, а потом раздвинул, касаясь промежности. Киёцугу тряхнуло как никогда сильно, – будто молния через весь позвоночник прошла, от копчика и до самого основания черепа, – и он, всхлипнув, выгнулся, прижался ещё сильнее, хотя только что казалось, что ближе и некуда, вцепился пальцами в плечи. Господин поглаживал его пальцами, почти не нажимая и не пытаясь проникнуть внутрь, заставляя ёрзать всё нетерпеливей, подаваться назад навстречу пальцам, откровенно напрашиваясь на большее. Самым обидным было то, что господин казался совершенно спокойным, будто ничего особенного не происходило сейчас, тогда как Киёцугу уже не мог сдерживать стонов и всхлипов, не мог даже думать, только хотеть. Он почувствовал, как господин одной из рук снова поднимается по спине вдоль позвоночника, усиливая так понравившееся ему покалывание, а пальцами другой неторопливо поглаживает сзади по шее, отчего казалось, что волосы сейчас напитаются этим странным электричеством и примут такую же форму, как у господина, хотя для этого они, конечно, недостаточно длинны. Господин заставил его запрокинуть голову и снова поцеловал, властно, но не грубо, не позволяя отстраниться, даже чтобы вдохнуть. Когда господин отпустил его губы, голова Киёцугу уже основательно кружилась, не то и впрямь от недостатка кислорода, не то от невероятных ощущений, которые он испытывал. Но сильнее всего его беспокоило некоторое неравноправие – он-то получал удовольствие, а как же господин? Киёцугу хотелось, чтобы ему тоже было хорошо, но господин по-прежнему оставался совершенно невозмутимым. Его лицо казалось словно высеченным из белоснежного камня, а линии скул – такими острыми, что о них, наверное, можно порезаться. Твёрдые, гладкие и горячие губы, поцелуи которых были невыносимо приятны, будто застыли в вечной усмешке. Наверное, следовало сделать что-нибудь, чтобы исправить эту ситуацию, сделать ему приятно, как-то отблагодарить, но Киёцугу не был уверен, что справится. Он скользнул губами по чужой шее, спустился ниже, к ключицам, на вкус кожа отдавала саке, дымом табака и почему-то цветущей сакурой, хотя для сакуры был совсем не сезон. Гладкость кожи казалась совершенно неестественной, будто на ней не было ни пор, ни мелких волосков, ни родинок – ничего, что нарушало бы её совершенство. Киёцугу развёл шире полы одежды господина, вспомнил, как приятны были прикосновения к соскам, и решил попробовать ответить тем же. Обвёл их пальцами, потом облизал. Чем ниже он опускался, тем сильнее покалывало губы и язык. Когда он втянул сосок в рот и принялся посасывать, господин довольно вздохнул и запустил пальцы в его волосы, привлекая голову ближе. Покалывание опять усилилось, и Киёцугу наконец-то понял, что это было всё время – ёки господина. Его сила, которая влияла тем сильней, чем интимней становились прикосновения. И чем лучше делалось господину, тем сильнее он её выпускал, – это открытие вызвало в Киёцугу небывалый энтузиазм. Сила была искушением, немыслимым, невозможным. Никогда и ничего Киёцугу не хотелось так, как прочувствовать её всю, а значит, нужно было хорошо постараться. Он сполз ещё ниже, целуя и облизывая невероятно гладкую кожу, под которой рельефом проступали натренированные мышцы, нырнул языком во впадинку пупка, вызвав лёгкий смешок. Одной рукой господин гладил его по плечам, пальцами другой перебирал волосы, но не направлял, не подталкивал ни к чему. Словно ему было интересно, что собирается делать Киёцугу, и он не намеревался ему препятствовать. С поясами хакамы [2] справиться оказалось гораздо проще, чем можно было представить, глядя на их крестообразный узел. Просто вытащить одну петельку тут, потянуть там… С фундоси [3] было сложнее, но Киёцугу разобрался и с ними и теперь видел прямо перед собой крупный возбуждённый член. Он осторожно протянул руку, обхватил его пальцами, чувствуя, что весь дрожит, и дело было не только в усилившемся потоке ёки. Кожа под его пальцами была очень нежной, бархатистой, приятной на ощупь, в синеватом свете магических огней цвета трудно различались, но сам орган явно был темнее остальной кожи, а лобок покрывали тёмные вьющиеся волосы. Киёцугу немного нервно сглотнул, решаясь, потом обхватил член обеими руками и несмело коснулся языком головки, поднимая взгляд. Что-то подобное он видел на одной фотке в интернете и подумал, что это должно выглядеть привлекательно. Глаза светились в полумраке, будто угли не затушенного костра, его ёки ощущалась всё сильней, а пальцы, которыми ранее он только ласкающе перебирал волосы Киёцугу, теперь сжались, побуждая опустить голову ниже. Он обхватил губами головку и почувствовал себя ужасно глупо, не зная толком, как быть дальше – член казался слишком большим, и Киёцугу слабо верил в то, что сможет взять его в рот целиком. Покалывание от прикосновения силы было куда как сильнее, чем при поцелуях, головка упёрлась ему куда-то в глотку, а ведь он смог взять меньше, чем половину. Он осторожно подался назад, немного опасаясь, что господин не позволит, но возражений не было, даже когда он почти полностью выпустил член изо рта. Потом он снова скользнул вниз, но опять остановился на прежнем месте. Тогда Киёцугу принялся посасывать член, прижимать его языком к нёбу и втягивать щёки. Губы и язык почти сразу же занемели, покалывание силы было так сильно, что голова стала кружиться ещё сильней. Он даже не сразу сообразил, когда его отстранили, а потом, ухватив за плечи, снова посадили верхом на бёдра. Рот он смог закрыть только со второй попытки – нижняя челюсть изрядно затекла, вдобавок чесалась кожа в уголках губ. Киёцугу неловко оттёр слюну с подбородка, не зная, куда деваться от нахлынувшего смущения. – Похоже, ты немного перестарался, – сказал господин с лёгкой насмешкой, но дыхание господина наконец-то сбилось, а животом Киёцугу чувствовал горячий, возбуждённый и влажный от его собственной слюны член. – А ты, оказывается, проказник, не ожидал от тебя такого, Киё-чан. Язык всё ещё не слушался, так что ответить Киёцугу не мог, мог только прильнуть к нему, уткнуться губами туда, где шея переходит в плечо, и чувствовать прикосновения рук к спине. Киё-чан… так его только мама в детстве называла, давно он этого не слышал. Возможно, господин и прав, и он несколько переоценил свои силы, но всё равно просто так сидеть недостаточно! Он беспокойно поёрзал, и господин послушно опустил руки с его спины к ягодицам, снова сжал их в ладонях, притянул к себе ближе, опять скользнул пальцами в расселину между ними. Сердце стучало так сильно, что Киёцугу больше ничего толком не слышал, кроме шума крови в ушах, в голове не осталось ни одной связной мысли. Он зарылся пальцами в волосы господина, такие странные, совершенно невероятные, они не были жёсткими на ощупь, но и мягкими не были тоже. Они не походили ни на что, к чему когда-либо прикасался Киёцугу, да ещё и явно жили своей жизнью, наплевав на силу земного притяжения. Ему подумалось, что волосы господина выражают всю его суть – они другие, они не подчиняются правилам и наверняка более чем довольны этим. Глупая мысль, но в том состоянии он был совершенно не способен думать о чём-либо менее странном. – Кажется, это будет не так просто, – пробормотал господин, нажимая пальцами сильнее, но всё ещё не проникая в тело. Плотно сжатые мышцы сфинктера не желали расслабляться по одной только мысленной команде. В конце концов, он же не девушка, и чтобы заняться сексом нужно немного больше подготовки. – Смазка нужна, – согласился Киёцугу, с большим трудом выговаривая слова. Язык и губы всё ещё плохо слушались, но почему-то это было приятно, вроде доказательства, что он действительно сейчас это делал. Тех немногих его знаний об однополом сексе хватило только на то, чтобы сообразить про смазку. Другое дело, что этой самой смазки у него не было, а попробуй придумай, чем бы её заменить, когда тебе так хорошо, что ты уже почти ничего не соображаешь! Единственное, что пришло ему в голову, это аптечка – там наверняка найдётся что-нибудь подходящее. Господин чуть отстранил его, видимо, намекая, что раз уж Киёцугу знает, что им нужно, то чего тянет? Киёцугу изрядно помедлил, прежде чем слезть с чужих коленей, так удобно ему там было, но ничего не поделаешь, если он хочет продолжения, придётся позаботиться о взаимном удобстве. Подниматься на ноги он не рискнул – пополз к нужному шкафу на четвереньках, покопался в коробке, где хранил лекарства, и вытащил ранозаживляющую мазь, решив, что она подойдёт лучше средства от растяжений, повернулся обратно и замер в восторге. Господин выглядел невероятно – его светлая кожа отливала волшебно-голубым в потустороннем свете мистических огней, контрастируя с чёрной тканью кимоно, на котором он полулежал. Он склонил голову на бок, с лёгкой улыбкой наблюдая за ползающим на четвереньках Киёцугу. Ему явно нравилось то, что он видел, иначе его лицо не выражало бы, как сейчас, предвкушение и ожидание. Когда Киёцугу вернулся обратно, господин закинул одну из подушек обратно на кровать, окончательно выпутался из рукавов и, ухватив Киёцугу за запястье, потянул в постель. Сердце колотилось как сумасшедшее, и Киёцугу уже почти не мог справляться с дрожью – если сейчас ёки было так много, то что же будет, когда они перейдут к главному? Он послушно лёг животом на подушку и сам раздвинул ноги, господин поглаживал его по спине, пытаясь немного успокоить, но нетерпеливому Киёцугу это казалось издевательским поддразниванием. Когда его коснулись прохладные от мази пальцы, он вздохнул с облегчением – наконец-то они уже займутся сексом! Ощущения были очень непривычные: один палец проскользнул в него довольно легко, вызвав целую волну покалывания и мурашек внутри и по всему позвоночнику, два заставили почувствовать жжение и дискомфорт, а когда их стало три – даже лёгкую боль. Они скользили в нём, растягивали и смазывали невыносимо долго. Киёцугу хотел уже поторопить господина, когда вдруг понял, что чем дольше тот его подготавливал к проникновению, тем меньше неприятных ощущений вызвали пальцы внутри, тем больше ощущалась сила. Он чувствовал, как щекочут спину чужие волосы, как скользят по ней губы, как жёсткая ладонь сжимает ягодицы. И пальцы внутри его тела тоже приносили удовольствие. Киёцугу уткнулся лицом в смятые простыни, пытаясь побороть дрожь – объяснять про нетерпение, удовольствие, про ёки, которая кажется разрядами электричества, он был сейчас совсем не в состоянии, а господин шептал, что всё хорошо, просил расслабиться и обещал, что будет осторожен, явно принимая эту дрожь за страх. Когда он наконец-то по-настоящему в него вошёл, не пальцами, а членом, большим и горячим, Киёцугу буквально захлестнуло чужой силой с головой, она заполнила его целиком, как вода наполняет сосуд, да ещё и через край перелилось, у него даже на то, чтобы застонать, сил не было. Оставалось только дышать тяжело, судорожно хватать ртом воздух да выгибаться в сильных руках. Он даже толком не понял, в какой момент кончил, зато отчётливо почувствовал, как вздрогнул господин, сжав зубы там, где шея Киёцугу переходила в плечо. Всё утро он потом на этот засос со следами зубов любовался и радовался, что не приснилось ему это. Тело тоже давало знать о ночных упражнениях – ощущения были такие, будто он какие-то жуткие нормативы сдавал. Болели растянутые мышцы, а школьный стул и вовсе казался издевательством, но стоило ему вспомнить отчего это, как он замирал, глядя в пространство с глупой улыбкой. Маки-кун даже предположила, что Киёцугу или накурился или колёс каких сожрал, но ему было всё равно. Господин потом ещё приходил, нечасто, но Киёцугу понимал, что у него по ночам есть много других забот. Иногда он был уставший, иногда довольный, один раз даже притащил с собой бутылку саке, но увидев, как быстро захмелел его человеческий любовник, больше подобных экспериментов не ставил. Тот, впрочем, совершенно не расстраивался из-за этого – с выпивкой он потом всегда успеет, её в любом магазине купить можно, а господин ёкаев был такой один. Киёцугу никогда не спрашивал, почему господин возвращается или когда придёт в следующий раз. Чувствовал, что к нему приходят отдохнуть, расслабиться и ни о чём не думать. Иногда Киёцугу пытался представить себе, каково это быть главой ёкайского клана и что нужно для этого делать, ужасался воображаемой картине и каждый вечер проносил в комнату бутылку воды для себя – после секса всегда ужасно хотелось пить – и что-нибудь вкусненькое для господина. Тарелка-пепельница ещё с первой их ночи комнату не покидала. Он просто ждал господина, радовался, когда тот приходил, но не думал злиться, когда такого не происходило. – Знаешь, а я ведь тебе благодарен, Киё-чан, не только за пропаганду, – однажды заметил господин. Они лежали на развороченной после бурного секса кровати, и он лениво водил пальцами по телу Киёцугу, вырисовывая какой-то узор. – Нуэ… Ты же был тогда в Киото, должен помнить. Так вот, у нас тогда не вышло его победить. Он теперь выжидает где-то, копит силы, и мы не отстаём – тренируемся, не покладая рук. Тогда, в первый раз, я чертовски боялся навредить своей ёки, но теперь мне гораздо проще её контролировать, и тренировки дают хорошие результаты. Киёцугу довольно зажмурился и улыбнулся: – Это что-то вроде того, что ехать на велосипеде очень медленно труднее всего? Гораздо проще держать равновесие, когда едешь быстро, а замедляешься, и руль начинает гулять… Господин рассмеялся и встрепал ему волосы. – Ты ещё такой мальчишка! Но да, что-то похожее. Просто выпустить силу и полностью контролировать её – разные вещи. Мне всему приходилось учиться на ходу – умри или стань сильнее! Метод действенный, не спорю, но утомляет невероятно. А тут такое чудесное совмещение приятного с полезным! В другой раз Киёцугу решился-таки расспросить господина об отношении ёкаев к сексу. Сам он уже провёл некоторое исследование, и от результатов у него разве что волосы на голове не зашевелились, всё-таки анатомия и репродуктивная жизнь ёкаев не для слабонервных. Таковым он себя, разумеется, не считал, но не мог не порадоваться, что физически господин похож на человека. Но даже после сбора всей доступной ему информации Киёцугу не мог с уверенностью сказать, что разобрался в этом вопросе. – Вообще-то отношение зачастую зависит от причины, – заметил господин, раскуривая трубку. – У людей что, не так? Секс может быть выражением привязанности, а может – демонстрацией превосходства, способом подчинить своей воле. Тогда и сам секс и отношение к нему у всех участников разное, понимаешь? Одно дело – заниматься любовью с возлюбленной или возлюбленным, иначе будет, если скрепляешь союз с товарищем прочнее, чем разделённой на двоих пиалой саке, и совсем другое дело, когда речь идёт о демонстрации силы или изъявлении покорности. Да и любовь у нас значит немного другое. «Любить» для нас значит «хотеть для себя», я слышал, люди могут любить иначе, но не очень это понимаю. Звучало это и логично, и страшновато, а уж представлять, как господин насилует кого-то, чтобы подчинить, и вовсе не хотелось. Киёцугу не был совсем уж наивен, понимал, что господин добр к нему из какой-то прихоти, может, считает достаточно забавным, игрушкой, которую было бы обидно сломать. Знал он и то, насколько жуткими могут быть ёкаи – забыть Киото он бы никогда не смог, пусть толком не видел ничего, зато помнил и похороны, и разрушенный главный дом Кейкаин, пустынные улицы и пятна крови повсюду. Но к запретному и страшному только сильней тянуло. Он восхищался силой ёкаев, восхищался тем, насколько они другие, стремился узнать о них как можно больше, приблизиться к черте, за которой начинается потустороннее. – А со мной ты это делаешь как? – спросил Киёцугу, поворачиваясь набок и подпирая голову рукой. Профиль господина на фоне ночной черноты, озаряемый голубоватым светом колдовских огней, казался невероятно чётким, будто из бумаги вырезанным. Губы чуть насмешливо изгибались, длинная трубка зажата в пальцах – любоваться на это зрелище можно целыми днями, дайте только возможность! Задавая этот вопрос, Киёцугу изрядно нервничал, оттого даже толком сформулировать не сумел. Но, чего бы он ни опасался, ответ превзошёл все его ожидания. – С тобой, Киё-чан? – господин покрутил трубкой, будто силясь облечь в слова свои инстинкты и ощущения. Этот жест почему-то напомнил Киёцугу, как он читал, что такими вот трубками-кисэру ещё и драться можно при особом желании. И вдруг подумалось ему, что господин явно не просто так с собой её всегда таскает. – Как с союзником, а то и с членом клана, – сформулировал наконец господин и удовлетворённо сунул мундштук в рот, затягиваясь. – Это как гарантия моей защиты в обмен на твоё послушание и поддержку. Киёцугу действительно слушался его, никто другой не мог бы ему что-либо запретить, а господину достаточно было сказать: «Что это ты опять удумал? Не стоит туда ехать, а то в этот раз может и не повезти», – и он действительно отменял поездку, искал другие варианты. Ни о чём другом господин никогда его не просил, а уж в этом-то ему точно было виднее.

***

Когда огласили пророчество Кудана [4], Киёцугу не знал, что и думать. «Грядут хаос и разрушения. Если хотите спастись, найдите проклятого, рождённого человеком и аякаши. Третий глава клана Нура, Нура Рикуо, должен умереть!» – что это вообще за бред? Нура-кун – хороший парень, надёжный друг и верный товарищ! Он никогда никому не отказывал в помощи, стойко терпел приступы фанатства Киёцугу и вообще всегда был самым вменяемым в их компании. «Убейте Нуру Рикуо» – призывало его со всех мониторов, с экрана телефона, звучало из наушников. Все вокруг будто с ума по сходили – как Киёцугу ни старался, никогда ему не удавалось привлечь столько внимания к ёкаям, а тут будто на всех какое-то помрачение нашло. Никому и в голову не приходило усомниться ни в тексте пророчества, ни в том, что ёкаи действительно существуют, ни в том, что теперь следует делать. «Убейте Нуру Рикуо» – кричали люди на улицах, а Киёцугу стискивал пальцы так, что мышка в руках едва ли не трескалась, и до рези в глазах вглядывался в экраны, силясь разобраться, что происходит. А потом в сети появился видеоролик – стрёмная баба-ёкай, озверевшая толпа, Иенага-кун – вечно она влипает во все неприятности, какие только можно!.. И Нура Рикуо, заботливо положивший руки ей на плечи, – вот он поворачивается к толпе с мечом в руках, и… Взмётываются такие знакомые чёрно-белые волосы, застывают дугой, сияют красным глаза. Странно видеть его таким, одетым не в кимоно, а в школьную форму, но перепутать невозможно! – Нура-кун, неужели всё время это был ты?! Тот, кто каждое утро улыбался, давал списать домашку и ловко подсказывал на контрольных, тот, кто принимал всю их толпу в своём доме, ни разу не отказав в гостеприимстве. Нуру Рикуо все любили! А ещё в младшей школе он говорил, что его дед – Нурарихён, Юра-кун в его доме повсюду чувствовала ёки, и матушка его в их первый визит сказала: «Я так рада гостям, люди у нас бывают очень редко». Он не поехал со всеми в Киото, присоединился к ним, когда всё было кончено. Пришёл в дом Кейкаин в порванном кимоно и весь в бинтах, но довольный и счастливый, а потом долго о чём-то шептался с Юрой-кун и её братом Акифусой. Киёцугу знал Нуру Рикуо с детства, видел каждый день и никогда бы не начал сопоставлять эти факты, если бы не происходящее. Да и что может быть общего у мелкого очкарика и невероятного господина ёкаев? …широкая спина, покрытая татуировками, отчего господин кажется похожим на якудзу, синеватые огни, освещающие спальню, смятые простыни, покалывание ёки, пальцы с шершавыми от меча мозолями… «Вы только посмотрите, что творится на Шибуе! Это какой-то геноцид!», «Кошмар, Киёцугу-кун, и этого повелителя тьмы ты хотел найти?», «Нужно как можно скорее убить Нуру Рикуо!» – звучало со всех сторон, сводило с ума, и хотелось разбить в дребезги все эти мониторы. «Убиваете слабых и кичитесь этим... В мире тьмы Страх таких ёкаев – самый жалкий!» – вспоминались слова, сказанные им при первой встрече. То есть не первой, конечно, и теперь понятно, зачем его вообще понесло их спасать, но… Киёцугу посмотрел на пробковую доску, где рядом со старым портретом висел новый. На нём господин ёкаев сидел на подоконнике и курил трубку, едва прикрывшись изрядно помятым кимоно. «…гарантия моей защиты, в обмен на твоё послушание и поддержку» – вот как он охарактеризовал их отношения. Он сказал, что был с ним, как с союзником, а то и с членом клана, и это значило гораздо больше, чем любое сраное пророчество! – Ёкаи крутые! – воскликнул он, швыряя наушники в монитор и выскакивая из дома. Он всегда защищал их, по глупости лезущих в самые опасные места, защищал людей и сейчас, когда улицы были полны голодных чудовищ, а теперь Киёцугу должен сделать всё, что в его силах, чтобы помочь своему господину. Он расскажет правду. ___________________________________ 1] Оби (яп. 帯, букв. «пояс») – несколько различных типов японских поясов, носимых как мужчинами, так и женщинами поверх кимоно и кэйкоги. [2] Хакама (яп. 袴 ) – традиционные японские длинные широкие штаны в складку, похожие на юбку или шаровары. Инструкция по одеванию. [3] Фундоси (яп. 褌, букв. «набедренная повязка») – традиционное японское мужское нижнее бельё. [4] Кудан – ёкай-предсказатель. Пророчество было сфабриковано кланом Ста Историй, чтобы уничтожить клан Нура.