Двойное дно

Киёцугу любил привлекать к себе внимание, быть в центре событий ему нравилось. Не нравилось ему, когда Нура-кун на него не смотрел. Нура-кун тоже часто оказывался в центре внимания, но никогда не стремился к этому сам. Он никогда не хвалился богатством и знатностью рода, хотя жил в поместье, занимавшем чуть ли не целый квартал, а постоянно опаздывал потому, что слуги не столько помогали, сколько путались под ногами. Да и на слуг-то он жаловался одной лишь Иенаге, и то шёпотом, так что легко было ему не поверить, если бы Киёцугу собственными глазами не видел красивую длинноволосую женщину, каждое утро ходившую на рынок с плетёной корзиной в руках, и парня, подметавшего их двор. Киёцугу было интересно, что у Нуры-куна за семья – потомки самураев или чиновников? А может быть, кто-то из его предков был владетельным даймё? Иначе с чего бы такая приверженность традициям? Его мать всегда одевалась в кимоно, и на родительских собраниях многие смотрели на неё с удивлением, правда, больше её нигде не было видно, будто из дома она практически не выходила. Деда его – сморщенного низенького старичка со старомодным говором – тоже нечасто увидишь, зато Киёцугу хорошо запомнил, как давным-давно, когда ему лет пять было, не больше, повстречал однажды отца Нуры-куна: высокий черноволосый мужчина и его друзья уходили куда-то в ночь и выглядели при этом так, будто только что сошли со старинной гравюры. Нура-кун с матерью долго смотрели им вслед, а потом неохотно вернулись за ворота поместья. То, как эти люди уходили прочь, постепенно растворяясь в сумерках, было настолько круто, что Киёцугу до сих пор не мог избавиться от привычки наблюдать за Нурой-куном. А вдруг снова что-нибудь эдакое случится? Нура-кун был первым на физкультуре, и когда его в насмешку спрашивали, а не слишком ли он хорош, он отвечал: «Это оттого, что мой дед – главнокомандующий ёкаев!». Он вообще часто говорил про ёкаев, и Киёцугу решил привлечь его внимание, например, сделать доклад, сводящийся к тому, что ёкаи – выдумка. Тогда они смогли бы поспорить, перебирать доводы, вместе засесть в библиотеке, выискивая доказательства. И Киёцугу, конечно, согласится с ним, когда они подружатся, ему совсем нетрудно! Но Нура-кун так странно отреагировал, будто бы ни разу не слышал подобных легенд, и, вместо того, чтобы доказывать, что ёкаи не выдумка, как-то растерянно заявил: – Но ведь ёкаи хорошие! Аотабо очень сильный, а Юки-онна вкусно готовит! Нура Рикуо всегда был странный, но сейчас просто превзошёл самого себя, и Киёцугу не удержался – когда Нура-кун снова завёл свою песню про деда-главнокомандующего, вывалил одноклассникам всё, что знал про Нурарихёна. Что тот ходит по чужим домам, ворует еду и вообще всячески пакостит людям. Все принялись смеяться над Нурой-куном, да так, что Киёцугу даже немного стыдно стало, но потом он припомнил свои обиды, то, как Нура-кун его постоянно игнорировал, и решил, что так ему и надо. Может быть, прекратит уже вечно оставаться в стороне от коллектива. Нура-кун дулся откровенно и демонстративно, ни с кем не разговаривал потом весь следующий день. Киёцугу хотелось, чтобы он спорил с ним, доказывал свою правоту – ведь спор это тоже общение – а Нура-кун лишь смотрел в окно и вздыхал. Тогда Киёцугу решил разозлить его, растормошить, что угодно, только пусть прекратит игнорировать! А Нура-кун взял и не поехал вместе с ними в автобусе, хотя вот Иенага пыталась затащить его к ним, но он лишь всё бурчал о чём-то. Наверное, Киёцугу немного перестарался… А потом туннель, в который заехал их автобус, обвалился. Все сначала подумали, что землетрясение, но толчков не было, просто на них вдруг рухнула целая груда камней. Кого-то придавило сразу, кто-то стонал и пытался выбраться, девчонки визжали и плакали. И было страшно, очень, но гораздо страшнее стало, когда резко, вскриком, оборвался голос водителя, призывавшего сохранять спокойствие. А потом в темноте кто-то зачавкал. – Ёкаев ведь не существует, правда? – раздался дрожащий голос Шимы рядом. Киёцугу нервно сглотнул, вспоминая, как Шима сказал Нуре-куну: «Если ты поедешь вместе с нами, на нас ёкаи напасть могут!». Вышло наоборот. Может быть, Нура-кун действительно сильно разозлился? Ведь говорил же он, что его дед… Шима достал фонарик и посветил вокруг – Иенага хлопала по щекам потерявшую сознание Маки, Тории сжалась в комочек, остальных знакомых не было видно. С одной стороны, хотелось побыстрее убраться отсюда как можно дальше, а с другой – так ли безопасно было покидать автобус? Там, за разбитыми стёклами, сновали тёмные тени, там шелестел чей-то голос: «Так много выживших…», там кто-то хохотал безумно: «Тогда надо их просто добить… детей… всех этих детей!». Киёцугу осторожно выглянул из пустого теперь оконного проёма, не замечая, что режет пальцы об остатки стекла, и тут же присел обратно, зажимая ладонями рот. Растерзанное тело водителя, наполовину вытащенное из разбитого окна, так и стояло у него перед глазами: окровавленные комки плоти, разбросанные повсюду внутренности, вывороченные наружу и небрежно оброненные на землю кишки… И ёкаи с их окровавленными пастями, скрюченными руками и когтями вместо ногтей. Ёкаи действительно существуют, и не было никого, кто смог бы их защитить, а ведь легенды говорили совсем о другом! А потом стена туннеля будто бы взорвалась изнутри, градом посыпались камни, и в образовавшуюся пустоту настоящей лавиной ворвались новые чудовища. И впереди них – верхом на каком-то монструозном нечто – один ёкай, более других похожий на человека. У него не было клыков, перьев, лишних глаз или чего-то подобного, но его длинные волосы застыли дугой, а глаза пылали алым. – Гагозэ, что это ты здесь делаешь? – гневно спросил он, будто имел такое право, будто любой обязан был отчитываться перед ним по первому требованию. – Дураки из главного дома… – протянул один из напавших на автобус ёкаев. Но странный ёкай не обратил на эти слова никакого внимания, спрыгнул на землю и сразу показался гораздо менее внушительным, совсем маленьким по сравнению с остальными. Он повернулся к автобусу и увидел замершую, будто в ступоре, Иенагу. – Кана-тян, если тебе страшно – просто закрой глаза, – сказал он мягко. Других он словно бы не замечал, словно ему и дела до них не было: ни до растерзанного водителя, ни до придавленных камнями людей и ёкаев, ни до перепуганных детей. – Думаешь, ты такой крутой, раз убиваешь детей? Хотел устранить меня и получить место Третьего? – вновь обратился он к высокому монстру, закутанному в рваный балахон и со свисающими из-под капюшона жидкими длинными волосами – главарю нападавших, по всей видимости. – На самом деле ты просто жалок! – Ты чё сказал?! – возмутился какой-то ёкай и бросился вперёд, но стоило ему сделать пару шагов, как его опутали красные нити. Киёцугу проследил за ними взглядом и оторопел: одни концы этих нитей держало в руках обезглавленное тело, а другие были зажаты в зубах свободно парящей в воздухе головы. – Не смей приближаться к Рикуо-сама! – сказала голова. Опутанный ёкай попытался было и дальше возникать, и безголовый резко потянул нити в разные стороны, разрезая тело противника на части. – Так, значит, ты – Рикуо? – всё так же протянул Гагозэ, даже не обратив внимания на смерть одного из своих сторонников. – Не сдох ещё? Киёцугу с ужасом и восторгом наблюдал, как одни ёкаи убивают других. Это было круто! Круче самого клёвого фильма, круче самой новой компьютерной игры! Потому что по-настоящему, потому что страшно, до паники страшно! И… Рикуо – Нура Рикуо? Убить его, чтобы стать Третьим… потому что он действительно внук Нурарихёна? Вот это вот – Нура Рикуо? Нура Рикуо, с надменным видом смотрящий на кровавое побоище? – Гагозэ, ты хотел встать во главе клана только потому, что убил множество людей? Хотел убить Рикуо-сама, расчищая себе место? Да за такой план тебе все пальцы отрезать мало! – гаркнул огромный ёкай в синем монашеском одеянии. Гагозэ сначала вроде как отступил, а потом метнулся к автобусу, к тому окну, возле которого всё ещё стояла закрывшая глаза руками Иенага. – Если вы хотите, чтобы эти детишки остались в живых... – начал он, но закончить так и не успел: Рикуо – неужели и вправду Нура Рикуо? – бросился вперёд и разрубил его пополам одним ударом меча. Даже тела не осталось – развеялось чёрным дымом по ветру. – Ребёнок, победивший ёкая, это действительно страшно… – пробормотал кто-то. – Тот, кто охотится лишь на слабых, убивает их, а затем раздувается от самодовольства… В мире тьмы такой ёкай – самый жалкий! Среди моих слуг не должно быть таких глупцов! – гневно сказал Рикуо. – Я приму титул Третьего, я стану морё-но-нуси – господином всех духов, и все до последнего ёкая встанут за моей спиной, чтобы бродить в ночи! Киёцугу никогда не думал, что может испытывать столь благоговейный трепет перед кем-то, не верил, что кто-то может быть настолько поразителен! И никогда не думал, что испытывать страх окажется так приятно.

***

Киёцугу не знал, почему никто тогда не понял, что предводитель спасших их ёкаев и Нура Рикуо – одно лицо. Может, перетрусили все и не слушали, о чём говорили между собой противники, а может, дело было в самом Нуре Рикуо. В школу он пришёл только несколько дней спустя и вёл теперь себя совсем иначе, со всей старательностью убеждая окружающих, что он «хороший», и про ёкаев больше никогда не заговаривал. Да ещё и очки начал носить зачем-то, хотя всегда прекрасно видел и без них. Причём было заметно, что эта правильность явно давалась ему с трудом, особенно поначалу. Киёцугу хотелось подойти к нему и сказать: «Я всё знаю, ты действительно ёкай!», хотелось снова увидеть его таким, как тогда, хотелось… много чего хотелось, а толку-то? Что толку, если Нура-кун желал, чтобы все считали его хорошим парнем и не знали, что ему убить кого-нибудь – раз плюнуть, а ужаснейших чудовищ он зовёт своими слугами и бранит за нерасторопность. И что если Киёцугу опять всё испортит, если поторопится? Прошёл год, прошло два... Его мать по-прежнему приходила на родительские собрания в кимоно, складывала руки поверх широкого пояса и мило улыбалась. Тот самый парень, у которого голова на самом деле отдельно, по-прежнему каждый день выходил на улицу с метлой и тщательно вычищал землю перед воротами особняка. Женщина, что у них ходила за продуктами, всё так же привлекала внимание всех мужчин на своём пути. А Нура-кун окончательно врос в свою маску, помогая всем и каждому, когда его просили и когда нет. И это было неправильно: он должен был вскидывать подбородок, надменно смотреть свысока и говорить что-то вроде: «Вы все – грязь у моих ног». Потому что он мог! Киёцугу не понимал, как можно что-то иметь и не пользоваться этим? Его семья была богата, и ему это нравилось. Нравилось, что он многое мог себе позволить, нравилось, что он не должен был ждать следующих праздников, когда ему что-нибудь требовалось. «Мы уже подарили тебе новую куртку на день рождения, так что приставку ты получишь только на Новый год» – это было не про него. Если проводить параллель между силой и деньгами, то получалось, что Нура-кун, имея кучу денег, питался в самых дешёвых забегаловках. Глупо же! Они уже пошли в среднюю школу, когда Киёцугу однажды застукали следящим за особняком, где жил Нура-кун. Ну, как застукали – он сидел себе в кустах и наблюдал за воротами, надеясь, что Нура-кун хотя бы иногда принимает тот свой облик и действительно ночами бродит в окружении ёкаев, и вдруг у него над ухом раздалось: – А ты дружок Рикуо, что ль? Дед Нуры-куна выглядел как низенький, сморщенный и лысый старикашка – Киёцугу никогда бы не подумал, что сильномогучий ёкай может выглядеть так. Но факт оставался фактом: Нура-кун говорил, что его дед – Нурарихён, и у Киёцугу не было причин считать иначе. – Ну, мы в одном классе учимся, – немного неловко сказал он, осторожно выглядывая из своего укрытия. – Зайдёшь тогда? – предложил Нурарихён, кивнув на особняк. Киёцугу отрицательно затряс головой и признался: – Сомневаюсь, что Нура-кун будет рад меня видеть. Потом помялся и продолжил: – Я просто хочу понять, почему он стал таким… Ну, после того случая с Гагозэ и автобусом. Нурарихён посмотрел на него, хитро прищурившись, а потом взял и залез к нему в кусты, уселся рядом, посмотрел пристально. – Значит, знаешь, что Рикуо убил Гагозэ? И всё равно пришёл сюда? – Он был таким крутым тогда! – воскликнул Киёцугу, радуясь, что может хоть с кем-то поделиться чувствами. – Ну, Нура-кун в смысле, когда он ёкай! Страшно ужас, но круто! – Ёкаи и должны быть страшными, в этом вся суть, чем сильнее боятся ёкая, тем больше у него силы, – согласился Нурарихён. – А Рикуо… сам не знаю, что у него в голове творится, когда он человек. Он же ханъё, в нём только четверть ёкайской крови. А он только раз и обращался, когда Гагозэ расшалился. До этого всё твердил, что хочет быть похож на меня, а теперь стал таким занудой… Он помолчал некоторое время, а потом сказал заговорщицким тоном: – А ты, значит, хочешь снова увидеть Рикуо-ёкая? Я вот тоже хочу. У меня даже идея есть…

***

Согласиться было непросто. Хотя начиналось всё с мелочей – устроить немного шумихи в интернете, послать анонимную статейку в местную газету, распустить пару слухов… А вот подбивать девчонок пойти в заброшенное здание школы, где действительно водятся ёкаи, опасные ёкаи – уже совсем другое дело. Но ведь иначе не получилось бы: в прошлый раз Нура-кун превратился, когда узнал, что они в беде, а его-человека не захотели слушать и отказались идти спасать «каких-то людишек». «Не они, а Иенага, – недовольно подумал Киёцугу. – Втрескался он в эту девчонку, что ли?» Киёцугу произнёс целую речь о том, как он проникся его демоническим обличием, но Нура-кун только хмурился недовольно. А в старом здании школы суетливо и довольно палевно пытался убедить всех, что тут никого нет, да и не было никогда, одновременно запинывая каких-то мелких духов по углам, а кого-то и вовсе утрамбовывал ногами обратно в унитаз. Это тоже было по-своему круто – так обращаться с нечистью, пусть она и была слабой по его меркам. Но Киёцугу смотрел, как Иенага хватает Нуру-куна за руку, прижимается к спине, и никак не мог понять, отчего ему неприятно на них смотреть. Вот зачем она вообще попёрлась, если настолько боится? А, с другой стороны, может быть, именно ради неё Нура-кун всё-таки примет другой свой облик? И Киёцугу тогда снова увидит его… настоящего, без маски. Даже если что-то и вышло, Киёцугу так ничего и не увидел – напоролся на кого-то, кто первым делом усыпляет жертву, и продрых, пока их всех на улицу не вытащили. Нужно было попробовать снова, поэтому в ход пошла кукла-цукумогами. Не прокатило – Кейкаин Юра оказалась оммёдзи и духа изгнала. Нура-кун и его охрана не очень-то обрадовались таким новостям – оно и понятно, кому приятно, когда на тебя охотятся? Но в гости пустить согласился, пусть и с явным недовольством, и Киёцугу в полнейшем восторге бродил по особняку ёкаев. Время шло, Киёцугу, старательно выполняя полученные от Нурарихёна инструкции, впутывал новообразованный «Отряд исследования сверхъестественных явлений» во всё более опасные происшествия. Хотя опасных происшествий им хватало и без его помощи – Кьюсо, например, напавшие на Иенагу и Кейкаин-сан, к нему не имели никакого отношения. Или те тануки с Сикоку – сами пришли, Киёцугу только подыграл немного во время выборов президента студсовета. Но… сам он Нуру-куна так ни разу и не увидел! Это вводило в отчаяние, он даже завидовал Иенаге. Ну, ещё бы, ей даже день рождения удалось справить среди ёкаев! О том, что до этого её едва не сожрали, Киёцугу уже не думал, он вообще о таком больше не думал, как и о том, что ёкаи могут убить его самого или его друзей. Он хотел увидеть Нуру Рикуо – ёкая, наследника клана, предводителя Хякки Яко! А лучше не только увидеть, но и стать ему другом. Или не только другом... Киёцугу окончательно запутался в том, что чувствовал – прямо наваждение какое-то! Будто без Нуры Рикуо ему и жизнь не жизнь, и вообще смысла нет ни в чём. После Киото всё стало только хуже – он знал, что вокруг настоящая бойня, но их просто заперли в доме у оммёдзи! Где-то там был Нура-кун, в ёкайском обличии и с мечом наперевес, а Киёцугу этого не видел! Когда их выпустили, уже наступил день, и Нура-кун был с пластырем на щеке, весь в бинтах и с обломком меча в руках. Он стоял вместе с Кейкаин-сан и её братом, который этот обломок рассматривал чуть ли не с благоговением, говорил им что-то запальчиво. И хоть Нура-кун и выглядел тогда как человек, вёл он себя как наследник клана. Было нечто такое в нём, в его жестах и осанке, что напомнило Киёцугу тот момент, когда он с Гагозэ разговаривал. Та же абсолютная уверенность в том, что все должны его слушаться.

***

Вакана-сама говорила Киёцугу, что он «милый мальчик», и как она рада, что у сына наконец-то появились друзья. В клане-то только Зэн-сан да Шоэй-сан ему ровесники, да и те долго не навещали их, а ребёнку, человек он или ёкай, общаться надо, играть с кем-то. – Вот в семьях якудза так же: куча народу, а кукол мне подарить ни один не додумался! Зато стрелять научили – может и пригодится умение, кто знает? Я лет с четырнадцати без пистолета никуда не хожу, – смеялась она. – И в школе с кем поговорить, когда на вопрос «Какие новости?» рассказать можешь только о том, что такой-то прирезал от ревности свою любовницу, а другой наконец-то вышел из тюрьмы? А то и вовсе, что твой папа приказал кому-то палец отрезать. Вакана мелко-мелко переступала ногами, но шла быстро, подозрительно ощупывала овощи, придирчиво выбирала зелень. Киёцугу торопился за ней с плетёной корзинкой в руках и жадно слушал её рассказы, радуясь нечаянной встрече. Оказывается, Вакана-сама иногда тоже ходила за покупками, например, когда Кэдзёро с Юки-онной затевали большую стирку, а никому, кроме них, выбор продуктов доверить было нельзя. – Попросила я как-то мяса купить, – жаловалась она. – Так они человека какого-то поймали и освежевали, внутренние органы каждый в свой горшочек положили, мол, выбирайте, оне-сан, что вам больше нравится! Сердце или печёнка? Она улыбалась, говоря все эти вещи, мило и безмятежно, а Киёцугу почему-то снова вспомнился водитель школьного автобуса с перегрызенным горлом и вспоротым брюхом, и как-то сразу с облегчением подумалось, что в гостях у Нуры-куна он только чай пил. С чаем-то вряд ли чего такого сотворить можно? Холодок по спине пробирал всё сильнее, страх смешивался с любопытством и непонятными желаниями, превращался во что-то совершенно иное. Когда он дотащил корзинку с покупками до поместья, то в очередной раз порадовался своему везению: Нура-кун, пусть в человеческом обличии, но с мечом и голый почти по пояс, стоял прямо посреди двора, отрабатывая удары. Просто тренировка, в клубе кендо что-то такое тоже делают, но… Он поднимал руки с мечом вверх, и татуировки на его спине приходили в движение, он опускал меч вниз, делая скользящий шаг вперёд, и рукав кимоно, спущенный с плеча, взмётывался в воздух вслед за ним. Правда, увидев залипшего на это зрелище Киёцугу, Нура-кун тут же натянул одежду на место, отобрал у него корзинку и сказал, что отнесёт на кухню сам, и вообще, незачем было беспокоиться… Глядя на сына, Вакана-сама только улыбнулась и сказала: – Рикуо теперь постоянно тренируется, и днём и ночью, только этим и занят, а что отдыхать иногда тоже надо, забывает совсем. Так что ты заходи почаще, Киё-кун, он на самом деле рад будет отвлечься. Они в тот день и правда посидели, сделали домашние задания чуть ли не на неделю вперёд, чаю выпили, поболтали. Как обычные люди, просто школьники, но Киёцугу показалось, что Нуре-куну становится всё тяжелей вести себя как обычно, что держит его в напряжении что-то, не даёт думать ни о чём другом. Какой уж тут отдых, когда в самые обычные жесты прорываются нетерпение и жажда крови, когда человеческого в тебе остаётся всё меньше и меньше. Киёцугу потом долго ворочался дома в постели, не мог заснуть, всё вспоминал разное, будто мозаику складывал. Вот Вакана-сама про свою человеческую семью рассказывает, а вот Аотоабо говорит Гагозэ: «Да за такой план тебе все пальцы отрезать мало!», и татуировки у Нуры-куна на спине. Он и как человек крутой, если подумать, совсем непохожий на других. «Ёкаи и должны быть страшными, в этом вся суть, чем сильнее боятся ёкая, тем больше у него силы» – говорил Нурарихён. Киёцугу часто думал об этой взаимосвязи, о том, что сейчас Нура-кун жаждет силы, чтобы убить Нуэ, отомстить за отца и отыграться за проигрыш, а значит, ему нужно, чтобы его боялись. А ещё Нурарихён говорил, что сам Киёцугу «смешной мальчик», оттого что жаждет того, что его пугает. Нурарихён действительно большой мастак управляться со словами: не хочет, не стремится, а именно «жаждет» и окончательно с ума сойдёт, если не сможет хоть как-нибудь приблизиться. Он хотел бы сделать что-нибудь для Нуры-куна, что могло бы ему помочь. Заставить людей снова бояться ёкаев, чтобы те были сильней, или самому испугаться его ещё больше, чем сейчас. А поутру он понял, что окончательно влип – Нура-кун снился ему всю ночь, вперемешку, то человек, то ёкай, и было во сне страшно и сладко, а простынь пришлось в стирку засунуть. Сам не заметил, как до такого дошёл, хотя к Иенаге и ревновал с самого начала, но не думал, что всё так обернётся.

***

Нура Рикуо не видел смысла убивать людей – мёртвые не боятся, какой в них прок? Гораздо логичнее пугать их, то появляясь, то исчезая, идти ночью за кем-нибудь, пока человек не сорвётся на бег, в панике спасаясь от того, кто ему примерещился – грабителя или насильника. Входить в чужие дома, прятать вещи. Днём он, конечно, ворчал сам на себя по старой привычке, что это всё нехорошо, а ночью снова отправлялся «гулять». Потому что людские законы не для ёкаев, они и не для всех людей годятся – вспомнить хотя бы маму. И чем дальше, тем опаснее становились его шутки, тем больше чужого страха он вбирал в себя. Пока однажды ночью не покинул чужую квартиру, оставив позади девушку, судорожно всхлипывавшую и пытавшуюся хотя бы теперь прикрыться одеялом. Это было… странно. Он не мог сказать, что ему не понравилось, но и что понравилось, тоже не мог. Она боялась его, и это было приятно, но она не хотела его, и это портило всё удовольствие. Девушки из весёлых домов, что радостно отдавались ему за звонкие монеты, желали его, им нравился его облик, его сила, его должность, в конце концов! Эта же от страха толком и пошевелиться не могла, а потом ещё эти слёзы! Он нашёл себе дерево поудобнее, уселся, раскурил трубку и задумался о том, как быть дальше. Кто-то распахнул окно совсем рядом, наверняка его увидел, Рикуо решил подождать реакции, а потом исчезнуть – люди, когда думают, что сошли с ума и им что-то мерещится, всегда начинали бояться, но… – Вау! – восторженно выдохнул знакомый голос, и Рикуо мысленно закатил глаза. Вот занесло же его к дому одноклассника, и что теперь делать? – Привет! – сказал он, поворачивая голову. Киёцугу стоял в оконном проёме в одних пижамных штанах и смотрел на него одновременно со страхом и восхищением. Это было приятно, и чувства его были гораздо «вкусней», чем схожая реакция Каны-тян. Опасаясь чрезмерного внимания, Рикуо никогда раньше не показывался ему в своём ночном облике, а оказалось очень зря – обидно было бы упустить такие эмоции. – Господин! – воскликнул Киёцугу и принялся перелезать через подоконник. – Я так счастлив снова лицезреть вас! – Эй-эй, куда это ты собрался? – остановил его Рикуо, испытывая какое-то совсем не свойственное ему прежде умиление. Киёцугу растеряно посмотрел на него, потом на подоконник, прикинул расстояние до дерева и заметно огорчился – человеку без снаряжения прыгать не стоило. – И вообще, на улице холодно, зима скоро… – продолжил Рикуо, уже стоя на подоконнике. – Простудишься, кто вместо тебя будет устраивать идиотские походы в поисках прекрасного меня? Киёцугу смотрел на него снизу вверх, жадно, будто стремясь запомнить каждую мелочь, у него были расширены зрачки, и сердце колотилось быстро-быстро, дыхание сбилось – он боялся. Но этот страх был чуть ли не произведением искусства, он будто собрал в себе все виды страха, какие только существуют. В нём был ужас, рождённый злыми деяниями, благоговейный трепет при виде могущественного существа, страх перед лицом угрозы, испуг от потери контроля… И всё это вместе с искренним, неподдельным восхищением и жаждой прикоснуться к неизведанному. Восхитительно! Рикуо шагнул в комнату, потянул Киёцугу, чтоб тот слез уже с подоконника и закрыл окно, пока холодный ветер не выстудил окончательно комнату. Киёцугу послушно прижался к нему всем телом, запрокинул голову – в глазах у него не было и тени мысли. – Господин, я… мне… так давно хотел сказать… Рикуо наклонился и поцеловал его, жадно, напористо, зарылся пальцами в волосы, не позволяя отстраниться, даже если бы он захотел. Но Киёцугу только прижался сильнее, комкал в пальцах его одежду и отвечал на поцелуй, неумело, неопытно, но со страстью. И Рикуо не стал разводить долгих разговоров – уложил его на кровать, улёгся сверху, провёл языком по шее, понимая, чего ему так не хватало до этого: Киёцугу боялся его, искренне и по-настоящему, но при этом хотел, обнимал за плечи, обхватывал ногами, задыхался, бормотал что-то бессвязно. Ну, про смазку, которая «там, справа, в ящике», может и по делу было, а вот остальное никакой смысловой нагрузки не несло. Киёцугу боялся его, и секса тоже боялся, от неопытности, должно быть. Вздрагивал от прикосновений, смотрел испуганно, когда Рикуо сказал ему развести ноги пошире и согнуть в коленях, а уж когда Рикуо ввёл сразу два пальца в его анус и принялся растягивать, страх Киёцугу стал практически осязаемым, и Рикуо слизал его с кожи. Задрал своё кимоно, кое-как размотал фундоши – очень уж не терпелось войти. С трудом сдержался, чтобы не вломиться со всей дури, не сделать слишком больно. Он чувствовал жар чужого тела под собой, как неохотно расступаются непривыкшие к подобному обращению мышцы, как судорожно вцепились в его плечи пальцы, как испуганно, загнанно задышал Киёцугу… И при этом его партнёр улыбался почти безумно и счастливо. Рикуо брал его жадно, чуть ли не срываясь на рычание, оставлял на коже засосы и укусы, желая отметить, чтобы все знали, что отныне Киёцугу и его страх принадлежит только ему. И впервые был по-настоящему удовлетворён сексом, отношением любовника, его реакцией. Каждым ощущением, словом, жестом, прикосновением… Всё наконец-то было правильно! И с кем? С приставучим мальчишкой, который вечно создавал проблемы. Кажется, он его изрядно недооценил!

***

Когда незадолго до рассвета Рикуо ушёл, Киёцугу довольно прикрыл глаза и закинул руки за голову. Да… именно этого ему всё время не хватало, хотя он даже не представлял, что будет настолько круто! Единственное, что было сложно – не называть его по имени во время секса, хотя обращение «господин» было возбуждающе само по себе, чётко расставляло роли и хорошо передавало отношение Киёцугу к происходящему. И всё же… Хотя, если уж так хотелось звать по имени, можно было бы и с Рикуо-человеком сексом заняться, почему нет? А ещё лучше сделать так, чтобы все узнали, что он ёкай! Тогда ведь его все бояться будут, и он станет гораздо сильней!