Путь беспредела

Нура Рикуо со всеми вёл себя дружелюбно и почти всегда улыбался, а ещё он носил большие круглые очки, из-за которых выглядел младше своих лет и казался совершенно безобидным. Только бы никто не догадался, что он с двенадцати лет таскает в школьной сумке танто и пистолет – просто на всякий случай. А случаи бывали разные, в том числе такие, когда и короткий меч, и даже огнестрельное приходились очень кстати. Карасу, окончательно сбрендивший на старости лет, и вовсе каждое утро пытался всучить ему фамильный меч-сикомидзуэ [1] для самозащиты. Но Рикуо стойко держался, понимая, что стоит ему хоть раз прийти в школу с катаной, и тщательно разработанному образу «хорошего парня» придёт конец. Так что он просто улыбался, сидя на уголке парты и покачивая ногой, пока Киёдзюдзи Киёцугу рассказывал их компании очередные страшилки. Отец Киёцугу – профессор истории и удачливый предприниматель – платил за «крышу» клану Нура, но его сыну об этом знать совсем не обязательно. А вот Тории-сан – дочь священника и мико в храме О-кунинуси [2], о чём она не очень-то любит упоминать, – не раз видела, как к её отцу приносили раненых, и часто сама помогала их лечить. Рядом с ней поправляла макияж Маки-сан, девушка практичная и боевая: пару лет назад на них с Тории напал какой-то заезжий маньяк, любитель молоденьких девочек, и, пока оказавшийся неподалёку Куро бежал на крики Тории, Маки отмахивалась от урода складным ножом, причём весьма успешно. Хорошая жена кому-то будет, не идеал японской женщины, конечно, так ведь у неё в предках гайдзины были, иначе с чего бы волосы такие светлые? Ну да это ничего страшного, сейчас люди стали гораздо демократичнее и всё меньше придают значения подобным вещам, по крайней мере, Рикуо хотелось бы так считать. О том, что волосы она ещё и подкрашивала, из-за чего все их одноклассники считали, что Маки просто выпендривается, он старался не думать. Кана-тян, подруга детства Рикуо, – она ещё и жила прямо напротив их поместья! – была совсем другая, слишком пугливая, наивная и добрая. Она искренне боялась ужасов, о которых так любил рассказывать Киёцугу, но всё равно каждый раз задерживалась в классе вместе с ними и никогда не отказывалась от совместных поездок. Рикуо совсем не хотел гадать, что будет, если она однажды узнает, чем он занимается по ночам. Кана-тян была ему почти как сестрёнка, причём младшая – хоть она и старше его на целых полгода, её хотелось защищать, оберегать от всех бед. На подоконнике пристроился Шима-кун, который с детства дружил с Киёцугу и состоял чуть ли не во всех спортивных клубах школы разом. Возможно, его ждало будущее профессионального футболиста, и всё же Рикуо относился к нему с некоторой жалостью – Шима ухитрился влюбиться в Цурару, а его верная телохранительница давно уже не обращала внимания ни на что, кроме своей работы. Рикуо украдкой посматривал на часы, но времени до поезда оставалось достаточно, так что можно было и послушать, как страшные в своей обыденности вещи обрастают мистической шелухой и становятся городскими легендами, это, пожалуй, было даже забавно. Маньяки превращались в ёкаев, подпольная торговля органами объяснялась жаждой икигимо, неугомонные банды босодзоку [3] – это у нас ванюдо [4], а извечные разборки и передел территории оказывались столкновениями ёкаев и оммёдзи. Обо всём этом Киёцугу мог говорить бесконечно, а Рикуо всегда улыбался, слушая его. Для него членство в таком своеобразном кружке было ещё одним способом казаться безобидным, ведь никто не станет принимать всерьёз человека, интересующегося подобной чепухой. Да и любые странности в поведении можно списать на то, что ёкаи привиделись. – Так что, Киёцугу-кун? – поинтересовался Рикуо, когда они уже начали расходиться. – Поедем всей компанией в Нагоя на следующие выходные? Я мог бы заказать номера в каком-нибудь традиционном отеле с онсеном [5] и всё такое. Киёцугу радостно похлопал Нуру по плечу, явно загоревшись этой идеей, и затараторил: – Отлично! У нас будет шанс осмотреть замок Нагоя, а главное – храм Ацута, там ведь хранится священный меч! И ещё… Когда же Рикуо остался в коридоре один, он со всей силы саданул кулаком по стене, чтобы потом долго трясти кистью, пытаясь унять боль. – Рикуо-сама? – раздался за его спиной удивлённый голос Цурары. – Нет, ничего, всё нормально, – отмахнулся Рикуо. – Просто у меня такое чувство, что я сейчас очень крупно подставил их всех. – Не беспокойтесь, Рикуо-сама, – улыбнулась она. – Всё будет в порядке. Киёцугу постоянно таскал друзей на всевозможные экскурсии, и никто не обращал внимания, что места и даты очень часто выбирал именно Нура, и что именно он бронировал номера в отелях. Инициатором поездок всегда выглядел гиперактивный Киёцугу, а толпа ребятишек, обсуждавших старинные легенды и предания, нигде не вызывала ничего, кроме умиления. Поздними вечерами в этих самых отелях Нура Рикуо, оябун [6] клана Нура, встречался с нужными ему людьми, вёл переговоры, подписывал договоры и заключал сделки. Это было очень удобно, вот только в следующие выходные состоится встреча глав крупнейших кланов Японии, и Рикуо не знал, чем это может обернуться для них всех. Именно поэтому сразу после школы он, прямо как был, в школьной форме и по студенческому билету, поехал на встречу с осведомителем. Практика показывала, что если ты выглядишь школьником, то пользоваться обычным транспортом гораздо безопаснее, чем разъезжать в бронированном автомобиле. В поезде он привычно сел между телохранителями. Слева, загораживая его от прохода, пристроился Курата Ао, высокий, широкоплечий, похожий на шкаф и способный одним только фактом своего присутствия внушить всем мысль, что любые возражения чреваты серьёзными проблемами. Он, может быть, был далеко не самым умным членом клана Нура, зато надёжным и верным, тем, в чьей преданности невозможно было сомневаться. Справа же, вглядываясь в отражение вагона на оконном стекле, расположилась Ойкава Цурара, миниатюрная девушка с длинными тёмными волосами и вечно холодными руками. У неё была изумительная реакция, танто, спрятанный в ножнах на бедре под школьной форменной юбкой до колена, и пистолет в сумке. А ещё она очень вкусно готовила, но это уже не столь важно, когда речь идёт о выборе телохранителя. С ними было спокойно и надёжно, но тревожные мысли всё равно не желали уходить. Рикуо почему-то снова вспомнился тот день начала весны, когда убили его отца. Ему было тогда всего пять, и более ранние воспоминания казались размытыми, так что отца своего он помнил только мёртвым, лежащим в луже крови, а вокруг цветы ямабуки – яркие, жёлтые, как солнце. И эта самая Ямабуки, первая отцова жена, с безумным взглядом и окровавленным вакидзаси в руках, стоит и воет над трупом, будто не она его зарезала подлым ударом в спину. Тётку Ямабуки тогда сразу скрутили, она и не сопротивлялась даже и, когда убивали, не сопротивлялась, только плакала да выла на одной ноте: «Рихан-сама!». Рикуо это потом часто снилось, и каждый раз он думал, что было там что-то ещё, что-то, что он видел тогда, да только не понял. Дед говорил, тётка Ямабуки просто с ума сошла от горя, вот и не ведала, что творит, но Рикуо казалось, он и сам не очень-то этому верил. Рикуо знал, что Ямабуки сама отца покинула, когда в третий раз анализы показали, что она бесплодна. Клану нужен был наследник, и она ушла. Отец искал её, ни о каких других женщинах и слышать не хотел, а время не стояло на месте, и никто из них не становился моложе. В итоге он всё же женился второй раз, по дружбе, а не по любви, на девушке из семьи якудза, единственной выжившей, когда враги вырезали всех. Рикуо очень любил маму и не раз удивлялся, как она ухитрилась сохранить свою жизнерадостность, потеряв близких в шестнадцать, в семнадцать – став женой оябуна и овдовев – в двадцать три. Со смертью отца дела клана из года в год шли всё хуже, Нура-гуми теряли территории и влияние, Нура Рихён был уже слишком стар для того, чтобы надёжно удерживать власть, а сам Рикуо – слишком мал, чтобы понимать, насколько сложна ситуация, в которой они все оказались. Но даже тогда Рикуо со своими ближайшими друзьями – Шоэем и Зэном – клялись, что сделают клан Нура сильнейшим, станут достойными преемниками своих отцов. Только вряд ли они думали, что доказывать клятву на деле придётся так скоро. Рикуо было девять лет, когда на него совершили первое покушение, на следующий же день после того, как на общем собрании дед объявил, что именно Рикуо возглавит клан, когда вырастет. Спустя несколько лет при весьма странных обстоятельствах умер отец Зэна, а ещё через некоторое время Хихи, главу одной из фракций клана, однажды утром нашли с перерезанным горлом, и его шестнадцатилетний сын – Шоэй – чуть не сорвал голос на общем собрании, доказывая, что это нельзя так оставлять. Он хватался за катану, готовый пойти куда угодно и порубить на части любого, кто встанет у него на пути, а Рикуо только и мог, что сидеть на возвышении рядом с дедом, пряча взгляд от друга. Клан разваливался на части, кто-то поговаривал о том, чтобы отделиться, чужаки с Сикоку громили весёлые дома, а Рикуо было всего двенадцать – что он мог сделать? Но оказалось, что очень даже многое мог, если хорошенько подумает, а мозги у него всегда варили как надо, особенно с такой мотивацией. И Шоэй с удовольствием раз за разом всаживал нож в убийцу своего отца, а Зэн намешал какую-то отраву и подсыпал её в выпивку, которую они ловко подсунули врагам, правда, потом ворчал, что негоже такое хорошее саке переводить, ну да это мелочи. Вот с тех самых пор Рикуо официально считался оябуном клана, пусть и был ещё ребёнком. Без власти, хотя бы формальной, весь клан – не более чем толпа бандитов и разбойников, годных разве что беспредельничать по улицам, а он тогда так и сказал: «Отныне клан Нура поведу я!». Но даже спустя столько лет, Рикуо снова и снова возвращался мыслями к смерти своего отца. Зэн стал хорошим главой для своей фракции, как и Шоэй, они смогли отомстить, а он до сих пор не нашёл доказательств того, что смерть его отца была не случайной, как не были совпадениями все неприятности последних лет, будто чья-то злая воля стояла за каждой бедой клана. Эта мысль, как и её формулировка, казалась забавной – с точки зрения закона и обывателей, Рикуо сам являлся тем ещё «злом», вот только он всё же предпочитал, чтобы в его городе, на земле его клана был порядок. А уж какими методами он этого добивается, пусть останется на его совести, совесть у Рикуо фамильная, закалённая, выдержит. Он считал, что можно нарушать закон, но нельзя делать зло людям. Они могли быть и преступниками и в то же время хорошими людьми, пусть это и было трудно совместимо. Ведь они – якудза. Восемь-девять-три, вместе – двадцать, проигрышная комбинация карт. Неудачники. Рикуо всегда знал это – они те, кого не приняло общество, кому нет места в обычном мире. И законы, принятые в кланах, всегда казались ему более действенными, чем уголовный кодекс, более честными. Ни один из катаги [7] и дня бы не прожил в их мире, а они просто не видели другой жизни. Нура Рикуо никогда не знал другого мира, хоть и пытался казаться самым обычным школьником. Целых три года подряд он твердил, что не хочет иметь никаких дел с кланом, что хочет быть хорошим человеком. Три года – между первым покушением на него и тем днём, когда он сам взял в руки меч, которым ещё бабушка пыталась отбиваться от дедушки, когда тот повадился ходить к ней по ночам. Взял, чтобы обагрить кровью наглецов из Сикоку, пришедших хозяйничать на земле его клана, убивших дорогих ему людей, посеявших смуту. И теперь от поступков и слов Рикуо зависит множество людей – не только членов клана Нура, их близких и просто тех, кто живёт на подконтрольной территории. От собрания, которое состоится через неделю, зависит гораздо больше, чем один, пусть и очень большой клан. Именно поэтому он поехал на встречу с осведомителем именно сейчас, не стал откладывать. Нелепые очки с простыми стёклами Рикуо давно уже спрятал в сумку, а форменный пиджак заменил на бесформенный свитер, Цурара же отстегнула матросский воротник от блузки, поэтому сказать теперь, форма какой именно школы на ней, было практически невозможно. За окнами темнело, Ао потягивал пиво и хрустел чипсами, Рикуо поблагодарил Цурару за бутерброды, но мыслями он всё равно был далеко. Они договорились о встрече в номия [8] «Широй» на самой окраине Йокогамы. Шумный портовый город к вечеру уже был наполнен светом вывесок, рекламных щитов, светящимися окнами небоскрёбов, целая россыпь переливающихся всеми цветами радуги огней. Торговый порт не спит никогда, это причалы, доки, склады, транспортная и развлекательная инфраструктура, это деньги, большие деньги, легальные и совсем даже наоборот. Йокогама – одна из ключевых точек для власти над Канто, тем более что штаб-квартира совсем близко. Потерять тут влияние было бы равносильно самоубийству, и, тем не менее, кто-то затеял здесь ещё один бизнес, бизнес прибыльный, но до отвращения грязный – кто-то начал продавать в Йокогаме наркотики. Народу в номии было мало, один из посетителей флиртовал с женщиной, стоявшей за узкой барной стойкой. Её лицо, когда-то красивое, казалось усталым, но ей нравилось внимание молодого парня. Маленькое, всего на десяток столиков, помещение, наполненное дымом и тусклым красноватым светом, оно пропахло саке, виски и пивом, дешёвым табаком и потом, стены украшены какими-то плакатами и фотографиями. Привычное Рикуо место, да и люди, которые бывают здесь, обычно либо слишком пьяны, чтобы что-то запомнить, либо хорошо знают, что молчать безопасней. В Токио есть целый район таких дешёвых забегаловок, их было хотели снести, чтобы построить что-нибудь более доходное, но это пришлось по вкусу далеко не всем. Якудза часто сами занимаются подобными вещами: снести что-нибудь старое, малоэтажное и продать землю в несколько раз дороже под постройку огромного торгового центра – прибыльный бизнес. Но в этот раз всё было иначе: они сами пришли к строительной компании с обнажёнными руками, покрытыми ирэдзуми [9]. Они принесли деньги и сказали, что будут приходить ещё и ещё, до тех пор, пока компания не передумает здесь строить. Никто не угрожал, не кричал и не ломал мебель, просто они приходили каждый день. Компания быстро позабыла о том, что такой район вообще есть на карте Токио. Рикуо хорошо помнил ту историю, – тогда он уже был оябуном, и они хотели оставить это место в неприкосновенности как нейтральную территорию, где все могли бы отдохнуть – так что ему понравилось место встречи. На исходе тысячелетия всегда приятно увидеть напоминание о славном прошлом. Ао уселся за столик у самой стойки, а Рикуо с Цурарой подсели к двум парням в самом тёмном углу, самым что ни на есть обычным и неприметным, каким и полагается быть осведомителям. Нура хотел точно знать, что и почему происходит на его земле, кто здесь решил поиграть против заведённых правил. Клан делал деньги на самых разных вещах: начиная от насквозь традиционных игорных домов и организации мацури [10], заканчивая современными финансовыми махинациями. Но наркотики – это совсем другое дело, и тут вопрос не только морали, а ещё и выгоды. Да, наркотики могут принести много денег сегодня, но что будет завтра? Кто тогда будет тратить зарплаты в залах пачинко, кто будет делать ставки, покупать выпивку в барах, ходить в стрип-клубы? Кто будет покупать товары, контрафактные или просто контрабандные, кто станет покупать недвижимость? Кто, если все эти люди, приносящие стабильную прибыль сейчас, станут наркоманами и потеряют работу? И все политики, которые с радостью принимают от клана финансирование избирательной компании, чтобы потом продвигать удобные законы, предоставлять строительные подряды и делать другие полезные вещи, могут уже не захотеть иметь с ними дело. Да и с моральной стороны Рикуо никогда бы не пошёл на такое, одно дело проституция, грабительские проценты и выбивание долгов, но не наркотики. Должен же быть у жажды наживы хоть какой-то предел? Женщина из-за стойки ушла куда-то на кухню, готовить заказанную собу и заваривать чай, Цурара всматривалась в лица посетителей, но не видела никого подозрительного. Рикуо слушал, внимательно, напряжённо, чуть прищурившись, и то, что он слышал, ему категорически не нравилось. Хотя бы потому, что это было странно, а странности слишком уж часто таили в себе опасность. Ему не нравилась ситуация в Йокогаме, и то, что следы указывали на Киото, и то, как себя вели Кейкаин-кай в последнее время, ему тоже не нравилось. Они явно хотели войны, а клан к ней не был готов, не сейчас, да и Рикуо вообще предпочёл бы обойтись без теучи [11]. А такое вторжение на чужую территорию – это, считай, война, не говоря уже о том, что Кансай сам по себе достаточно его беспокоил, в особенности, расположенная там подпольная лаборатория по производству синтетической дряни, дурманящей мозги! Он знал, что всё далеко не так благополучно, как казалось со стороны, – старики закрывают глаза на многие вещи, они думают, что сейчас всё так же, как было двадцать, пятьдесят, сто лет назад. Но в большинстве мест уже не хотят, чтобы они несли микоси [12], их выгоняют из общественных бань, якудза теряет уважение. Многие молодые, наоборот, стремятся вперёд, не понимая, что в своей жажде получить как можно больше уже сегодня, они завтра рухнут в пропасть и потащат за собой всех своих младших и старших братьев, опозорят весь клан. Они торгуют наркотиками, они сами принимают наркотики, они теряют голову, убивают катаги. Всё это плохо сказывается на бизнесе, на репутации, на всём клане, но им наплевать, что будет завтра, а такого Рикуо не мог понять никогда. Женщина с усталым лицом – хозяйка номии – наконец-то заменила пепельницу и унесла грязную посуду, но вскоре пепельница снова наполнилась, а от пустых чашек и мисок на столе не осталось свободного места. Ночь давно перевалила за середину, когда Рикуо отправился домой. Днём он отсыпался, а вечером поехал в изакайя [13] «Баканеко-я», чтобы посидеть в глубине зала. В кимоно и накинутом на плечи хаори, с пиалой саке в руках, он выглядел далеко не на свои семнадцать лет, впрочем, здесь ему без вопросов наливали выпивку, когда ему ещё не было и тринадцати. Рикуо чувствовал себя частью этого весёлого и шумного места, это были его изакайя, его улица, его город, и он считал, что должен сохранить то, что досталось ему от отца и деда, и приумножить богатство клана. Рёто – владелец «Баканеко-я» и других заведений, подобных «Баканеко-я», сидел рядом с ним на дзабутоне, подливал саке и рассказывал обо всём, что слышал на этой неделе, он всегда был в курсе всех слухов, поэтому Рикуо приходил именно к нему. Позже пришла Кэдзёро – женщина неопределённого возраста, красивая, с длинными вьющимися волосами, с умелым макияжем и чуть суховатыми кистями рук. Она управляла всеми весёлыми домами Укиёэ-чо: девочки и мальчики, что развлекают людей за деньги своими танцами, пением, разговорами и телами, а также школы, где учат танцевать и петь на потеху публике, – её вотчина. Кэдзёро сама принесла с кухни поднос с изысканными яствами и подменила Рёто возле оябуна. Со стороны казалось, что это просто очередная хостес развлекает клиента, но она тоже говорила о делах, ведь многие становятся весьма откровенны и разговорчивы, когда выпьют и получат свою порцию удовольствий. Рикуо хотел знать, чем живёт его район, что нового в Токио, что творится во всём Канто. В современном мире выжить могут только те, кто понимает истинную ценность информации, кто способен превратить слова в оружие. Так что в понедельник он клевал носом на уроках и вместо того, чтобы конспектировать лекцию, составлял список в две колонки – кому дать места получше на ближайшем мацури, а кого можно и подвинуть подальше от храма. А ещё он думал о той лаборатории недалеко от Киото. «Звонить или не звонить? – думал он, вертя в руках телефон, но потом не глядя зашвырнул мобильник в сумку. – Не звонить. Пока». На уроке химии его поджидал очередной тест, и Рикуо с тоской просматривал список вопросов. Вся проблема была в том, что его раздражал голос учительницы – слишком резкий, пронзительный. Он ввинчивался в виски головной болью и не давал сосредоточиться на материале урока, а заниматься самостоятельно у него просто не оставалось времени. Когда учиться, если надо думать о бизнесе, готовиться к возможной войне и держать под контролем целую свору боевиков, которым бы только демонстрировать друг другу свою удаль? «Напишите реакцию серебряного зеркала», – гласил очередной вопрос. Если «серебряного», значит, с выделением серебра – вполне логично заключил Рикуо, но это было всё, что он мог сказать об этой реакции. Единственное серебряное зеркало, которое он знал, когда-то принадлежало его бабушке, старинное, потускневшее, но такое уж точно совсем не в тему химии. Если говорить о химических реакциях, то Рикуо мог сказать, что градус понижать не стоит, впрочем, такими извращениям у них никто никогда не занимался, повышать – да! – а понижать-то зачем? Ещё можно было вспомнить об использовании перманганата калия в магниевой взрывчатке или о том, какие совершенно безобидные компоненты нужно смешать для получения убийственной смеси, чаще всего именуемой «сывороткой правды», которую используют на допросах. Или «аптечку» Зэна припомнить, набитую по большей части «условно-разрешёнными», а то и вовсе запрещёнными к продаже лекарствами. От лекарств мысль его снова перескочила на фабрику по производству синтетических наркотиков: «Звонить или не звонить?» – а оттуда следовал неутешительный вывод, что, оказывается, он предпочёл бы видеть Кейкаина Хидемото живым и здоровым, не в пример другим членам этого клана. Потом ему вспомнились Кьюсо, которые уже пытались развернуть сеть по распространению наркотиков прямо у него под носом года два назад. Их тогда без проблем помножили на ноль, но неприятный осадок от истории всё равно остался. Так и прошёл урок в перескакивании с одной мысли на другую, Рикуо почти наугад выбирал варианты ответов, а поля, куда надо было вписывать развёрнутые ответы, практически все остались пустыми. Он даже вывел карандашом внизу бланка сакраментальное: «Звонить или не звонить?», но вовремя спохватился и стёр. В любом случае его сегодняшний результат – явно не то, чего ожидала от него Фуюцке-сенсей. Почти то же самое было и вторник, и в среду также не ожидалось ничего другого. Рикуо старался хоть что-то запомнить на уроках, в обед крутил в руках телефон: «Пока – не звонить» – а потом с размаху кидал его в портфель. Всего-то отличий, что Цураре пришлось задержаться в школе, впрочем, Рикуо не переживал – Ао всё равно должен был быть где-то поблизости. Но когда он вышел из школы, то напротив ворот, на другой стороне улицы, увидел не громоздкую фигуру Кураты, обтянутую чёрной кожей байкерской куртки, пестрившей нашивками, заклёпками и прочей лабудой, а высветленные до совершенно невнятного цвета коротко стриженые волосы Зэна. Зэн стоял, оперевшись на машину с чуть ли не дочерна тонированными стёклами, и злобно поглядывал на окружающих. Якудза зовут такой взгляд нирами [14], он означает вызов, такой взгляд может окончиться разборками, но вокруг были одни катаги, они осторожно обходили его по широкой дуге, они опускали глаза, шептались у него за спиной, вздрагивая, когда он смотрел прямо на них. Зэн ненавидел катаги почти так же сильно, как они ненавидели и боялись его самого, так что Рикуо небрежно махнул рукой друзьям и поспешил к Зэну – надо было уехать отсюда, от школы, пока не случилось что-нибудь плохое. На Зэне были тёмный костюм, белые туфли и пёстрая шёлковая рубашка, сильно расстёгнутая на груди, но не настолько, чтобы были видны татуировки. У него дёргался левый глаз, губы раздражённо кривились, ещё немного – и он начал бы орать, поэтому Рикуо столь поспешно перешёл дорогу и оказался прямо перед ним. Сзади что-то кричал Киёцугу, Рикуо коротко обернулся, но Зэн был важнее, он бы не пришёл просто так, поэтому Рикуо лишь скользнул по школьным друзьям равнодушным взглядом и снова повернулся к Зэну. – Что-то случилось? – обеспокоенно спросил он, когда Зэн открыл перед ним дверь переднего пассажирского места, обошёл машину и сел за руль. – Я звонил, но у тебя телефон опять недоступен, – недовольно пробурчал Зэн. Только он так умел – вроде бы упрекнул, но беспокойства в интонациях чуть ли не больше, чем в вечных причитаниях Цурары. Рикуо удивлённо покопался в сумке и выудил на свет свой мобильник. С треснувшим стеклом и выключенный как всегда. – Я так и думал, – насмешливо фыркнул Зэн и достал откуда-то из внутреннего кармана пиджака очередную трубку. Рикуо никогда не спрашивал, откуда Зэн их берёт, просто с тех пор, как ему пришлось исполнять обязанности оябуна, он обзавёлся мерзейшей привычкой – швырять свой мобильник куда ни попади. Обычно – в школьную сумку, в компанию к учебникам, пистолету и танто, в подобных обстоятельствах целым телефон оставался самое долгое месяц, но такое случалось редко. Так что Рикуо привычно переставил симку в новый телефон, выслушивая недовольное бурчание друга. – Сегодня на Сёба-вари [15] пришли трое из Кейкаин-кай, – заводя мотор, буквально выплюнул Зэн. – Сказали, что их преследуют сацу [16], пришлось дать им места. – Нельзя отказать якудза, заявляющему, что он скрывается от полиции, – понимающе кивнул Рикуо, снимая очки и немного раздражённо потирая переносицу. – Они врали? Машина встала на светофоре, Рикуо, не глядя, кинул школьную сумку на заднее сидение и выглядел бы весьма увлечённым своим новым телефоном, если бы не сжатые в тонкую линию губы. – Они заплатят за это, – Зэн стиснул руль так, что побелели костяшки, черты его лица казались ещё более резкими, волосы топорщились. Больше всего он сейчас походил на встрёпанную птицу, ту самую «птицу Чжень», в честь которой он так обкорнал своё имя [17]. У него под глазами залегли глубокие тени, а бледность казалась болезненной, но Рикуо предпочёл ничего не говорить. «Когда ты спал в последний раз? А когда высыпался? Ты вообще ел сегодня, брат? А твои лекарства? Ты ведь не забываешь про них, правда? Как ты себя чувствуешь, Зэн? Ты не думаешь, что тебе стоило бы обратиться к врачу?» Рикуо может и хотел задать все эти и ещё множество других вопросов, но промолчал. Зэн не потерпит жалости, тем более от него. Сколько ему ни говори, что это искренняя забота, Зэн всё равно только злился, слишком уж ненавидел быть слабым – он был очень тяжело болен. Светофор переключился на зелёный, и большой чёрный автомобиль продолжил своё движение по улицам. Рикуо открыл бардачок, вытащил пистолет, запасную обойму, кучу визиток, таблетки, пустую ампулу, пачки бумажных платков и, наконец-то, бутылку чая, пустую. Недовольно засунул обратно всё, кроме бутылки, которую зашвырнул назад, и снова уткнулся в телефон. – Хочешь пить, Рикуо? – спросил Зэн, сворачивая в какой-то переулок. Они ездили кругами по району, потому что иначе Зэну пришлось бы везти его домой, а самому возвращаться к делам, так можно было поговорить, подумать, отдохнуть. – Там где-то было саке. Рикуо только фыркнул в ответ, одним только взглядом говоря, что он думает об алкоголе в это время суток и насколько ему важна ясная голова. – Ладно-ладно! – чуть усмехнулся Зэн, паркуясь в проулке. – Там на углу был автомат, сейчас куплю тебе что-нибудь. Минералку без газа, да? Или какой-нибудь сок? – Воду, – попросил Рикуо, благодарно улыбнувшись. – Спасибо, Зэн. – Ну, должен же я быть хоть чем-то полезен, – горько проворчал в ответ тот, выходя из автомобиля. *** Киёцугу недоумённо проводил взглядом отъехавшую машину. – Эй! С чего это какой-то якудза увозит нашего Нуру-куна? – удивился он. Шима восторженно пялился на крутую тачку, а Кана задумчиво коснулась губ указательным пальцем. – О! – внезапно улыбнулась она. – Зэн-сан! Вот как его зовут! Все посмотрели на неё с удивлением, и Кана заговорила быстро-быстро, будто боясь не успеть рассказать: – Человек, который приехал за Рикуо-куном, – его друг или родственник, не помню точно. Я часто видела его несколько лет назад у дома Рикуо-куна. Потом его долго не было, но теперь он снова приходит к нему. Зэн-сан, так его зовут. Он какой-то нелюдимый, но Рикуо-кун всегда говорил о нём с улыбкой. – А, ну тогда всё нормально, да? – протянула Маки. – Если это его друг, не о чем беспокоиться. А то заладили «якудза» только потому, что у него волосы крашеные, может, тогда и Шима у нас якудза? Или я? Маки всегда отличалась практичностью и здравомыслием, так что всем оставалось только согласиться с ней, хотя хитрый взгляд Киёцугу не обещал Нуре-куну ничего хорошего: завтра его явно завалят вопросами. Кана помахала всем рукой и ушла в сторону станции, Маки посмотрела на часы и с ужасом поняла, что опаздывает в парикмахерскую, а Шима с тоской поглядывал на здание школы, ожидая появления Ойкавы-сан. Тории тоже собиралась уходить, когда та самая чёрная машина с тонированными стёклами проехала мимо школы второй раз. – А вам не кажется это подозрительным? – довольно заметил Киёцугу, подхватывая под руки двух оставшихся рядом друзей. – Это непременно надо расследовать! – Это плохая идея, Киёцугу-кун, – пробормотала Тории, отводя взгляд. Не то что бы она действительно знала, что происходит, но достаточно хорошо представляла себе, насколько подобное поведение может быть опасным. – Да ладно? – не унимался он, буквально волоча за собой друзей. – Мы просто посмотрим! Должна же быть причина, чтобы кататься тут кругами? И этот «друг» Нуры-куна… Может быть, Иенага-кун всё перепутала? А если и нет, то всё равно надо разобраться! Машина наворачивала круги и петли по району достаточно медленно, чтобы подростки, где бегом, а где – срезая дорогу через дворы и переулки, могли за ней поспевать. Потом машина и вовсе остановилась в тесном и грязном проулке позади железнодорожной станции, так что ребята добежали туда одновременно с тем, как этот самый Зэн-сан вышел из неё, оставив дверь приоткрытой, и вразвалочку направился к выходу из переулка. Нуры-куна нигде не было видно, и это обеспокоило Киёцугу – может быть, он успел выйти раньше? Или с ним что-то случилось? Зэн-сан успел сделать всего несколько шагов, прежде чем в тишине переулка раздался оглушительный хлопок пистолетного выстрела. Он ничком упал на землю, едва успев выставить перед собой руки, чтобы не ткнуться носом в грязный асфальт, дёрнулся и замер. Тории вздрогнула, крупно, всем телом, а Киёцугу снова ухватил друзей под руки, не давая ввалиться в переулок, и осторожно выглянул из-за угла. Через приоткрытую дверь машины он увидел Нуру-куна, тот буквально лежал на водительском сидении, без таких привычных очков, зато с пистолетом в руках, и тоже очень осторожно выглядывал наружу. Из щели между домами медленно и с опаской выскользнул ещё один мужчина, с химической завивкой, в очках от солнца, хотя было довольно пасмурно, и тоже с пистолетом. Киёцугу нервно сглотнул, но не сбежал, хотя очень хотелось. Мужчина двинулся к лежавшему посреди проулка телу, из-под которого уже натекла изрядная лужа крови, и поднял оружие, явно намереваясь сделать контрольный выстрел, но в этот момент Нура-кун с незнакомым, злым выражением лица выстрелил в него, лишь немного высунувшись из-за приоткрытой двери машины, один раз, второй. Мужчина с глухим звуком упал навзничь, Нура-кун осторожно подошёл к нему, пнул тело, не дождался никакой реакции, а потом буквально рухнул на колени рядом со своим другом. Киёцугу услышал хрип, сдавленные ругательства и приглушённый кашель. Тории вырвала руку из ослабевшей хватки Киёцугу и побежала к ним, Киёцугу с Шимой решили не отставать. – Зэн! – буквально кричал Нура-кун, аккуратно переворачивая Зэн-сана на спину. Он распахнул его пиджак, бесцеремонно рванул на груди рубашку, «с мясом» выдирая пуговицы, яркая ткань пропиталась кровью, крови было столько, что, когда Нура-кун выдёргивал рубашку из-за пояса, крупные алые капли попали ему на лицо. Тории уселась на колени с другой стороны. Стянула с себя свитер, а затем, даже не расстёгивая, – форменную белую блузку, скомкала и прижала к ране, чтобы остановить кровотечение, но Нура-кун перехватил её руки, сказал коротко: – Оденься, Тории-сан, а то ребят отвлекаешь. Сам он едва ли обратил внимание на её белый кружевной лифчик, плотно обхватывавший небольшую, но высокую и крепкую грудь, тогда как Шима не знал, куда глядеть – на весьма аппетитную грудь подруги, на труп совершенно незнакомого человека или на раненого якудзу, к которому почему-то имел отношение всегда дружелюбный Нура-кун. Нура-кун прижимал быстро пропитывавшийся кровью комок ткани к ране, не слишком сильно, но и не слабо, именно так, как надо, будто не в первый раз. Он с тревогой всматривался в исказившееся от боли лицо своего друга, и Киёцугу подумал, что вблизи тот оказался гораздо моложе, чем можно было подумать на первый взгляд. Тории натянула свитер прямо на голое тело, не обращая внимания на оставшиеся от рук неопрятные пятна крови. – Его к отцу нужно, срочно, – торопливо проговорила она, убирая руки Нуры-куна от раны. – Кажется, повреждена артерия, он потерял много крови. – В таком состоянии он просто не доедет, – возразил Нура-кун, полностью игнорируя и что-то лепетавшего Шиму, и спрашивавшего, чем он может помочь, Киёцугу. – Зэн, у тебя же есть с собой аптечка?! Зэн-сан страдальчески сморщился и буркнул: «В багажнике». Нура-кун тут же вскочил на ноги и бросился к машине, вытащил ключи из замка зажигания, какую-то бутылку из-под заднего сидения, а потом и довольно большой чемодан из багажника. «Ничего себе аптечка!» – подумал Киёцугу. – Уберёшь по моему знаку, – буквально приказал Нура-кун, откупоривая бутылку. Тории кивнула, дождалась, пока он снова опустится на колени рядом с мужчиной, наберёт саке в рот и щёлкнет пальцами. Она тут же убрала импровизированную переревязку, а Нура-кун выдул на открытую рану целое облако мелких брызг. Зэн принялся шипеть и материться, попытался было дёрнуться, но Нура-кун его удержал, с силой придавив к земле, а Тории поспешно вернула свою блузку обратно. – Это для дезинфекции, умник, – буркнул Нура-кун, переползая чуть в сторону и укладывая голову Зэна-сана себе на колени. – А то мало ли какая дрянь туда успела попасть. – Сам знаю, – хрипло сказал тот и опять зашёлся в кашле, тяжёлом, мучительном. Нуре-куну снова пришлось ухватить его за плечи и удерживать, чтобы не дёргался, на губах Зэн-сана выступила кровь, брови сошлись на переносице, но, переждав приступ, он попытался усмехнуться. – Лучше вовнутрь, чего зря переводить-то. Нура-кун пожал плечами, снова откупорил бутылку и помог другу сделать пару глотков, а потом и сам хорошенько приложился к горлышку. Затем он пододвинул к себе чемодан, в котором и правда оказалась куча всяких медицинских прибамбасов, вытащил снаряжённый шприц. – Это анестезия? – резко спросил он, показывая его Зэн-сану. – Нет, не голубая маркировка, а синяя, – качнул головой тот. Нура-кун достал другой, спиртовые салфетки, но Тории буквально выхватила всё это у него из рук, протёрла свои пальцы и бок пациента чуть выше пропитавшегося кровью харамаки [18] и ловко сделала укол. – Почему кровь не сворачивается? – спросила она растерянно. – Побочный эффект препаратов, – выдавил сквозь зубы Зэн-сан. – Шприц с красной маркировкой. Нура-кун достал шприц, потом одноразовые перчатки, кучу спиртовых салфеток, иглы и шовный материал, и протянул Тории. Тории посмотрела на него практически с ужасом. – Н-нет, я не могу, я не умею, – в панике зашептала она. – Его надо к отцу! Я не справлюсь! – У тебя всё получится, – твёрдо и уверенно сказал Нура-кун. – Не может не получиться. – Дай ещё саке, – попросил Зэн-сан, прикрывая глаза. Нура вытащил пробку из бутылки и придерживал его за затылок, пока он пил. Тории дрожащими руками натягивала перчатки, убирала пропитанную кровью ткань, срезала часть рубашки скальпелем, чтобы не мешалась, и остатки харамаки; широкие полотнища некогда белой ткани приземлились на грязную землю рядом с тем, что только что было её школьной блузкой. По груди и бокам Зэна извивалась татуировка, ярко выделяясь на бледной коже, она была похожа на крылья, которыми он как будто обнимал себя, а его грудь покрывала целая сеть шрамов. – Шима-кун, – внезапно сказал Нура-кун, ровно и спокойно, будто они сейчас были в классе или гуляли по очередному старинному храму. – Там в машине, на заднем сиденье, моя школьная сумка. Возьми, пожалуйста, в ней кошелёк и купи воды, а если будет, то ещё гранатового сока. И хорошо бы красного вина, но тебе же не продадут… – Мне продадут, – влез Киёцугу. – Значит, воду, гранатовый сок и красное вино? Сейчас вернусь! Фразу эту он закончил уже на набегу, когда почти скрылся за поворотом. Нура-кун тяжело вздохнул и покачал головой, будто поражаясь активности друга. Тории, наконец-то оттерев кровь, начала зашивать рану, у неё дрожали губы, зубы стучали от страха, а вот руки не тряслись, действуя точно и аккуратно. Когда игла первый раз вошла в тело Зэн-сана, он вздрогнул, но Нура-кун успокаивающе погладил его по щеке. Это выглядело так нелепо – подросток, совсем ещё мальчишка, и такой жест по отношению к взрослому мужчине, чьё тело сплошь в шрамах и татуировках. – Всё будет хорошо, Зэн, – тихо сказал он. – Просто немного потерпи, брат. – Брат, – протянул Зэн-сан, не открывая глаз. – Ты так редко называешь меня братом. Знаешь, как я был рад снова увидеть тебя тогда? Как надеялся, что всё снова будет так же? А ты тогда обратился ко мне «Зэн-сан», обидно и больно, словно я тебе чужой человек. Он говорил медленно, чуть запинаясь, хотя выпил вроде немного. Может, из-за потери крови или из-за обезболивающих, но казалось, будто он основательно пьян. – Прости, что обидел тебя, брат, – снова погладил его по щеке Нура-кун, убрал со лба мокрые от пота волосы. – Ты старше меня, я не видел тебя тогда лет пять, думал, так правильнее будет. Я был так рад, что ты приехал, но в то же время мне было неловко, за себя, за свои поступки. Своим отрицанием я предавал тебя и нашу дружбу, мне было стыдно перед тобой, брат. Мне и сейчас стыдно. Шима не знал, куда себя деть от внезапной неловкости, слишком личного разговора, и отошёл в сторону, подобрал пистолет, из которого стрелял Нура-кун, протёр его своим носовым платком, положил на сидение машины и присел на корточки рядом с ней, чтоб не мешать. – Я понимаю, что я болен и ни на что не гожусь, – болезненно скривил губы Зэн. Его дыхание было неровным, и ему явно было тяжело лежать спокойно, пока Тории орудовала иглой. – Я всё понимаю, аники. Я опять подвёл тебя. Опять. Тебе надо уходить, пока… – Прекрати, брат. Ты ни в чём не виноват. И того, кто стрелял, я уже убил, успокойся, мы в безопасности. – Убил? Как тогда? Знаешь, я был счастлив, когда ты пришёл ко мне с бутылкой саке. Не помню, бывал ли я ещё счастливее? Разве что на том собрании, когда тебя признали главой клана. Ты перерезал глотку Хебидаю, спас меня, а потом предложил выпить. Вот я и обнаглел, напомнив, что когда-то ты разрешал мне называть тебя братом. Но Хебидаю был прав – я слишком слаб, слишком болен, я не гожусь для этой должности. – Прекрати, прекрати, – шептал Нура-кун, баюкая его голову на своих коленях. – Нашёл о ком вспоминать! Я ведь тогда думал, мы сакадзуки [19] пять на пять выпьем, а ты начал про начальников и подчинённых… Глупый ты. – Скажешь тоже, аники, – рассмеялся Зэн хрипло, с надрывом, содрогаясь всем телом. – Ну какой я тебе равный? Пусть ты тогда ещё не был оябуном, но все же знали, что будешь. Даже те, кто не хотел тебя видеть во главе, знали. А ты – пять на пять. Кто ещё из нас глупый? Шима хотел зажать уши и не слышать этого разговора и, одновременно с тем, хотел слушать и слушать. Всё было так страшно, что почти нереально, как какая-нибудь дорама, в которой как раз есть место и для стрельбы, и для перерезанных глоток, для ирэдзуми по всему телу, для сакадзуки и оябуна. Но здесь, в грязном проулке, наедине с трупом и раненым якудза, всё было совсем не так, как по телевизору. Прибежал Киёцугу с пакетами, поставил рядом, осторожно подошёл ближе. – Может, ещё что нужно? Я мигом! – Отойди, – непривычно резко сказала Тории, её руки были в крови, а свитер и юбка – в медленно подсыхавших тёмных пятнах, тонкая игла ритмично и аккуратно сшивала края раны. – Свет загораживаешь. Пуля прошла по касательной, основательно разодрав бок, но, по крайней мере, не застряла внутри и не задела внутренние органы. Тории боялась себе представить, что бы она делала, если бы пришлось вытаскивать пулю из брюшины, прямо на земле, в пыли, грязи, без нормальной анестезии, освещения, инструментов и лекарств. Её никогда не мутило от вида крови, а вот от страха, от мысли, что не смогла бы помочь, ей было дурно до головокружения. Киёцугу послушно кивнул и сел рядом с Шимой. – Что тут было, пока меня не было? – тихо спросил он у одноклассника. – Да ничего, – пожал плечами Шима, заворожено глядя на Зэна и его татуировки. – Говорили. Детство вспоминали. Нура-кун, оказывается, оябун. – И это называется «ничего»?! – схватился за голову Киёцугу. – Пока просто говорят – ничего, – логично заявил Шима. – Не стреляли больше, и то хорошо. Я вот думаю – а что дальше будет? – А дальше нужно будет отвезти Зэн-сана к моему отцу, – устало ответила Тории, снимая перчатки. – Зашила я кое-как, но хоть кровь остановили и повязку наложили. А нужно нормально, и ещё раз всё обеззаразить, и от столбняка укол… Тории сбилась, всхлипнула, сразу потеряв ту уверенность, с которой только что командовала, закрыла лицо руками и запричитала: – О Ками-сама! Да что же это? Почему всё так? Нура-кун погладил её по плечу, неловко, неумело успокаивая, но потом вдруг убрал руку, отвернулся и зло сощурился. – Потому что гокудо [20], – сказал он резко, холодно. – Не можем мы иначе, вот такие уроды. Стреляем, убиваем, режем глотки, ломаем кости, выбиваем деньги. Гады и сволочи. Тории подняла на него заплаканные глаза и посмотрела так удивлённо, будто он сейчас сказал, что солнце садится на востоке, а всходит на западе. – Зачем ты так, Нура-кун? – спросила она едва слышно. – Ведь всё не так, было бы так, отец никогда бы не пустил вас в храм и не стал бы лечить. Он говорит, что у всех жизнь сложилась по-разному. Кому-то не повезло, и они пошли в якудза, где принимают всех, не задавая вопросов. – Мне семнадцать лет, и я якудза, Тории-сан. И уже четыре года – с тринадцати, вдумайся! – я являюсь оябуном клана Нура, – после небольшой паузы ответил он. – То, что ты говоришь, имело бы смысл, если бы мне было хотя бы двадцать, когда я стал членом клана. Я убивал сам и приказывал убивать другим, да вот хоть сейчас, прямо на твоих глазах застрелил человека, а ты… оправдываешь меня? – Но он чуть не убил твоего… брата! – возразила Тории, чуть запнувшись на последнем слове. – А ты знаешь, скольких убил Зэн? – приподнял бровь Нура-кун, глядя на лицо то ли уснувшего, то ли потерявшего сознание названного брата. – Сомневаюсь, что он считал. Думаешь, ни у кого не было причин стрелять в него? Или в меня? – Лично меня не интересуют все эти моральные дилеммы, – сказал Киёцугу, как всегда бесцеремонно встревая в чужой разговор. – Ты ведь наш друг, Нура-кун, какое нам дело, кем ты, скажем так, работаешь? Это никак не влияет на наши дружеские чувства. Да будь ты хоть главнокомандующим ёкаев, ты всё равно наш друг! Так что давай, командуй, что дальше делать. Нура-кун устало потёр переносицу и слабо улыбнулся. – Спасибо, ребята. Это для меня чертовски много значит, правда, – он снова посмотрел на Зэна-сана, голова которого всё так же лежала на его коленях, стёр кровь с его губ и попросил. – Помогите мне его до машины донести, а то, если я один поволоку, швы могут разойтись. Сам он взял Зэн-сана за плечи, Шима ухватился за ноги, а Киёцугу осторожно подставил руки под поясницу, так и понесли. Тории распахнула заднюю дверь и вытащила с сидения школьную сумку Нуры-куна. Зэн-сана осторожно положили на широкое сидение, едва не споткнувшись о выкатившуюся под ноги пустую пластиковую бутылку из-под чая. Нура-кун заглянул в принесённый из магазина пакет, вытащил бутылку вина и вяло улыбнулся. – Даже в самом дешёвом магазине ты купил самое дорогое вино, что там нашлось, как это на тебя похоже, Киёцугу-кун. – А что? – пожал плечами тот. – Мне что, жалко, что ли? И потом, это же в медицинских целях? Для восполнения кровопотери и всё такое, я ведь правильно понял? Правда, он же пока без сознания… – И хорошо, что так, – возразила Тории. – По крайней мере, ему не больно. И, хотя такая потеря крови вызывает обезвоживание, пить ему пока нельзя, хотя бы полчаса, а то кровотечение может снова начаться. – Ну саке-то пил, а ты не возражала! – заметил Шима. – А это в качестве анестезии и наркоза, – буркнул Нура-кун, практически ополовинив бутылку минералки одним глотком, а оставшейся принялся отмывать руки от крови. – Больше обезболивающих колоть нельзя было, он ими и так должен был быть напичкан по самое не хочу. Вторую бутылку он отдал Тории, а сам пошёл обыскивать труп, спокойно сунул себе в карман найденные деньги и пистолет, расстегнул рубашку, с интересом рассматривая замысловатый узор ирэдзуми на груди убийцы. – Кейкаин-кай, – раздражённо сказал он, запахивая чужую рубашку обратно. – Как я и думал. – А как ты понял, из какого он клана? – тут же спросил неугомонный Киёцугу. – Татуировка – семиконечная звезда, даймон клана Кейкаин, – не глядя на него, ответил он, осматривая переулок на предмет улик. Тории уже засунула все бутылки в машину, а в пакет утрамбовала обрывки ткани и остатки блузки, так что из следов в переулке оставались только лужи крови и труп. Нура-кун вытащил из-под переднего пассажирского сидения свой новый телефон, набрал номер и почти ласково сказал в трубку: – Чтоб тебя в аду любили западные демоны, Ао. Где тебя носит? – … – Да, приехал, но его ранили, а ещё у нас тут труп. Переулок за станцией, что возле школы. Я хочу, чтобы ты избавился от тела. – … – Не надо так орать, со мной всё в порядке. Я сейчас повезу Зэна в храм О-кунинуси, так что передай Цураре, чтобы тоже туда ехала. Он сбросил вызов, не дожидаясь ответа, и набрал другой номер. – Куро, – сказал он, а Тории почему-то вздрогнула от прозвучавшего имени. – Я хочу назначить на сегодня общее собрание. – … – Пусть явятся все, кто успеет вернуться в Укиёэ-чо к вечеру. – … – Да, это срочно, – отрубил он и снова сбросил вызов. Задумчиво обвёл присутствующих взглядом и тяжело вздохнул. – Шли бы вы по домам, ребята. Тории-сан я, конечно, подвезу, а вот вам тут явно нечего делать. – Ага, как же, – фыркнул Киецугу, залезая в машину и садясь на пол у заднего сидения, с которого свешивалась рука Зэна-сана. Он аккуратно положил её ему поперёк груди, чтобы всем было удобнее. – А если твой друг свалится на пол при резком повороте? Нет уж, мы тут присмотрим. Правда, Шима-кун? Шима кивнул и тоже полез в машину, устроился напротив Киёцугу и даже умудрился закрыть за собой дверь. И если он был довольно невысоким и компактным, если так можно выразиться, то острые коленки Киёцугу торчали чуть ли не выше его ушей. Тории села на переднее пассажирское место и, развернув к себе зеркало заднего вида, принялась стирать разводы крови со лба. Пока зашивала рану, смахивала с глаз отросшую чёлку, так что перемазалась вся. Нура-кун только скривился от столь откровенного неподчинения, но ничего не сказал. Убрал чемодан-аптечку в багажник, закрыл его и плюхнулся на водительское сидение, потёр собственную щёку обслюнявленными пальцами, тоже стирая кровь. – Вы хоть понимаете, что будет, если нас остановит полиция? – ровно спросил он, глядя прямо перед собой. – Я несовершеннолетний, права подделаны, доверенности на машину нет. Куча оружия и раненый якудза – отличная компания. – Ты ещё скажи, что тебе за руль нельзя, потому что ты пил, – усмехнулся Киёцугу. – И вообще, Тории-кун ты же собирался везти, так почему бы ещё и нас не покатать? – Чтобы считаться достаточно пьяным, я должен был выпить всю бутылку в одиночку, да и то… – отмахнулся он, засовывая в бардачок пистолеты и выуживая оттуда какую-то баночку. – А Тории-сан могла бы изобразить несчастную жертву, и её бы отпустили. – Как будто я бы стала это делать! – возмутилась Тории, а потом опустила взгляд и спросила очень тихо. – Нура-кун, а Куротабо-сан… как у него дела? Киёцугу буквально подавился очередным вопросом, услышав эти слова. Он не мог припомнить ни одного случая, чтобы Тории с интересом говорила о каком-нибудь парне, а тут такой поворот! – Живой – значит, всё в порядке, – буркнул Нура-кун, старательно заглаживая волосы назад при помощи геля, видимо, чтобы выглядеть старше. – А он не передумал, – ещё тише спросила Тории. – Ну, насчёт того, что ты мне тогда сказал… – Нет, а с чего бы? – неподдельно удивился он. – Ну, просто мы давно не виделись, и… – И хорошо, в порядке всё с ним и не было причин приезжать лечиться, – отрезал Нура-кун, заводя мотор. Тории сидела, сгорбившись, и мяла в пальцах перепачканную кровью юбку, а потом решилась: – Нура-кун, ты не мог бы передать ему, что я согласна? Он удивлённо посмотрел на её вспыхнувшее от смущения лицо и улыбнулся, правда, как-то странно, только одним уголком губ: – Сама ему скажешь, но не раньше, чем закончатся эти разборки. Пока он мне вменяемым нужен, а не с поехавшей от любви крышей. Шима удивлённо присвистнул, услышав такую новость, а Киёцугу опять не нашёл, что сказать, чего с ним уже давненько не случалось. – Ты так говоришь, как будто это для него много значит, – пробормотала Тории. – Куротабо-сан такой… строгий и взрослый, а ты говоришь… – Поверь, Тории, – уверенно сказал Нура-кун. – Я знаю его гораздо лучше тебя. Полтора года ждал, ещё несколько дней подождёт, ничего с Куро не случится. – Эй-эй! – нашёлся, наконец, Киёцугу. – Тории-кун! Ты что, собралась замуж? Тории окончательно засмущалась, а Нура-кун аккуратно перестроился в другой ряд и спокойно сказал: – Куротабо – фуку-хомбутё [21] Нура-гуми. Серьёзный человек, хороший боец, Тории-сан будет с ним хорошо, тем более что я присмотрю за этим. Ты ведь мой друг, – последнюю фразу он сказал, вежливо повернувшись к ней, но тут же вернул взгляд на дорогу. Машину он вёл спокойно, ровно и без излишней сосредоточенности, какая бывает у новичков. И выглядел он не просто старше своих семнадцати, он выглядел действительно взрослым человеком, имеющим право вот так вот походя решать за других совершенно личные вещи. Киёцугу с грустью понял, что вот вроде бы знал человека с самого детства, а его настоящего и не видел ни разу, и не увидел бы, если бы не нелепая и опасная случайность. – Мы устроим вам пышную свадьбу, весь клан будет неделю пить не просыхая, – едко добавил Нура-кун. – Да ты не беспокойся, мама тебе поможет. Закажете кимоно, цветы… что там ещё нужно? Но только сначала ты закончишь школу, я Куро это условие поставил, когда он только в первый раз об этом заговорил. Да и не до праздников нам сейчас – Кейкаин-кай переходят все допустимые границы! Полтора года назад Тории старалась не смотреть на покрытые ирэдзуми руки, плечи и спину, хотя это было невозможно, ведь именно эти части тела она аккуратно смазывала противоожоговой мазью, а потом бинтовала. Быстро, ловко и привычно, стараясь не касаться мужчины лишний раз, а тот смотрел на неё из-под завесы длинных волос. Всего лишь смотрел, но и взгляда было достаточно. – Вот, – оттирая остатки мази с рук, сказала Тории и смущённо отвела глаза. – Постарайтесь поменьше двигаться, Куротабо-сан, и приходите завтра на перевязку. Если снова пропустите, опять отдирать всё придётся, больно ведь! – Я не боюсь боли, – с едва заметной улыбкой ответил Куротабо. Он поднял с кушетки свою чёрную рубашку, но Тории выхватила её у него и помогла ему просунуть обожжённою руку в рукав, чтобы тот не шевелил рукой лишний раз. – Я завтра немного задержусь в школе, – сказала она, отворачиваясь. – Приходите к пяти. Куротабо коротко кивнул, длинные чёрные волосы колыхнулись в такт, снова падая на лицо, но он не спешил их убирать. Уже выходя из маленького домика – рядом, но не на территории храма, чтобы кровь не оскверняла священное место – он увидел Рикуо, почтительно склонил голову, приветствуя его, и тихо, чтобы не услышала Тории, сказал: – Господин. И Рикуо ответил так же тихо, давая понять, что всё видел, и тот взгляд, которым мужчине невежливо смотреть на незамужнюю девушку, и прячущиеся за этим взглядом желания: – Держи себя в руках, Куро. Тории – мой друг. Рикуо думал, что Куротабо просто кивнёт, принимая сказанное к сведению, но он помедлил, а потом спросил: – А если я на ней женюсь? – и взгляд у него был настороженно-выжидающий, совершенно непривычный. – Вот когда женишься, тогда и посмотрим, – покачал головой Рикуо, не очень-то веря услышанному, а потом добавил. – Раньше, чем она окончит школу, о свадьбе и не думай. Куро склонил голову в знак согласия, а на его обычно бесстрастном лице мелькнула удовлетворённая улыбка. Тории в традиционном для мико наряде выглядела ещё более хрупкой, чем всегда – тоненькая девушка в красной хакаме и белом косоде, тёмные вьющиеся волосы забраны наверх белой лентой. Она складывала бумажных журавликов, будто веря, что если сложить тысячу, то исполнится заветное желание, хотя давно уже не считала количество птичек, родившихся в её руках. – У тебя что-то случилось, Нура-кун? – спросила она, поднимая на него взгляд. – Я просто хотел узнать, как Куро, – Рикуо мотнул головой в сторону выхода, показывая, что имел в виду ушедшего мужчину. Тории вздрогнула и прикусила губу, будто желая что-то сказать, но сдерживаясь. – Так значит, поменьше двигаться, да? – уточнил он. – Да, пока ожог не зарубцуется, – тут же встрепенулась Тории, – а вот потом надо, наоборот, двигаться побольше, тогда и шрама почти не останется… Рикуо решил не говорить, что на шрамы им всем наплевать, и что ожоги эти Куротабо получил фактически именно из-за него, оттого он и чувствовал себя виноватым. Но с губ всё равно сорвалось: – Как ты относишься к Куро, Тории-сан? Она снова вздрогнула и посмотрела на него почти испуганно. – Он мой пациент. Я должна лечить людей, поскольку служу в храме О-кунинуси. Как ещё я могу к нему относиться? – Что ты скажешь, если он будет просить твоей руки? Куротабо выглядел моложе своих лет, хотя ему было уже тридцать пять, он старше Тории больше, чем в два раза, но кого это волнует? Тории только шестнадцать, но мама Рикуо была всего на год старше, когда вышла замуж за его отца, а Нуре Рихану тогда было сорок семь. Так что, если Тории не против такого мужа, он будет только рад за них обоих. Рад, что не только кровь врагов или саке развеселят Куротабо. Тории не знала, кто такой Куротабо, но она видела его шрамы, татуировки, она видела его взгляд. Что дочери священника до какого-то якудзы? Но её скулы порозовели, а дыхание сбилось. – Почему ты об этом спрашиваешь? – удивилась она. – Почему ты вообще спрашиваешь о нём? Рикуо не ответил, вместо этого он подхватил со стола бумажного журавлика, повертел в пальцах, любуясь, и положил обратно. И, только почти выйдя из комнаты, бросил через плечо: – Подумай до окончания школы, а потом дай ответ. Если «нет», лучше сразу скажи, а то будет ещё мучиться, надеясь. Тории пересказала это немного сбивчиво, мол, лечила она одного человека, что пришёл в храм за помощью, а тот на неё смотрел. И потом он не раз выручал её, когда она попадала в беду. А сейчас Нура-кун назвал его по имени, и… В общем, она согласна. Школу они закончат уже скоро, но ещё более чем достаточно времени, чтобы всё подготовить для свадьбы, разве нет? Киёцугу бурно обрадовался за подругу и принялся набиваться в гости на свадьбу – когда ещё выпадет шанс погулять в доме якудза? Шима, поздравивший Тории с таким важным выбором, принялся размышлять причём тут Ойкава-сан, имя которой упоминал в телефонном разговоре Нура-кун, а Рикуо спокойно вёл машину, и даже левый руль ему в этом ничуть не мешал. Он ломал голову, пытаясь понять, почему именно Зэн, или это мог быть любой? Почему исполнение такое бездарное, или это только предупреждение, а то и вовсе чья-то глупая инициатива? Но снова Кейкаин! Раньше всё было строго рационально – они лезли на территорию клана и нарушали установленные законы, поэтому в Йокогаме тех, кого ловили на торговле наркотой, отправляли поплавать в один конец: сверху вниз с тазиком цемента на ногах. Теперь вмешалось ещё и личное, теперь Рикуо не сможет спокойно спать, пока виновные не понесут наказание. Зря, ох зря он уговаривал себя не звонить, может быть, всё иначе повернулось бы. Тории набрала отцу, коротко описав произошедшее, Рикуо свернул в сторону от дороги, что вела прямо к храму, на узкую не заасфальтированную колею и вскоре выехал из лесочка к небольшому строению, напоминавшему старую семейную клинику. Припарковал машину на усыпанной гравием площадке перед входом, заглушил мотор, Тории тут же выскочила из машины навстречу мужчине в одеждах священника. – Ну вот и всё, теперь-то вы отправитесь по домам? – скорее устало, чем раздражённо спросил Рикуо у ребят. – Угу, – сказал Киёцугу, вылезая из машины и разминая затёкшие конечности. – В дом только твоего… эээ… брата занесём и отправимся, да, Шима? Правда, оказалось, что особо там делать и нечего, только достать раненого из машины и переложить на каталку, а дальше отец Тории вполне сам справился, благо у крыльца был специально устроен пандус. И, пожелав удачи, они отправились обратно к дороге, благо автобусная остановка была недалеко от храма. Когда Рикуо буквально выставили из «операционной», он вышел через заднюю дверь, уселся на крыльце и достал телефон. Быстро набрал номер и тут же нажал кнопку вызова, чтобы не передумать. Ответа пришлось ждать довольно долго, и он вытащил из кармана изрядно смявшуюся пачку сигарет, даже успел выбрать относительно целую, прежде чем услышал: – Нура? Добрый день, не ожидала твоего звонка. – Увы, не могу ответить тебе тем же, Кейкаин-сан, – сказал Рикуо, щёлкая зажигалкой. – Мой день был не очень-то добр. Возможно, это и не самая лучшая идея – вести переговоры в таком настроении, но сидеть без дела было совершенно невыносимо. А Кейкаин Юра могла считаться вполне вменяемой особой, насколько это вообще возможно в её семье. Несколько лет назад, когда Хидемото был ещё жив, Рикуо доводилось с ним встречаться, и он произвёл на него неизгладимое впечатление. Другого такого ненормального попробуй поищи, притом, что в их кругах некоторое расстройство психики считается скорее нормой, чем исключением. И всё же Хидемото, со своей не иссякающей энергией и вечным праздником, как-то ухитрялся поддерживать порядок в своём клане. Кто, как и почему его убрал, Рикуо было неинтересно, но вот то, что после этого у их кланов начали возникать проблемы, его совсем не радовало. Юре стоило бы, как ему, взять власть в свои руки или официально же объявить кого-то новым главой, а не сваливать всё на престарелого деда, большую часть времени проводящего у врачей. Но ей приходилось сложнее из-за того, что она женщина. Для того, чтобы мужчины признали над собой её власть, ей нужно было быть гораздо сильнее их. – И, раз он не добр, ты решил пожаловаться на это мне? – с сарказмом сказала Юра. – Идеальный выбор, что уж. – Вообще-то я хотел пожаловаться на твоих людей и выразить своё недоумение, – в тон ей ответил Рикуо. – Кажется, мой клан не давал повода для объявления войны, более того, Якусизэн-иппа предоставляет места для ваших людей на ближайшем мацури. И что в ответ? В моего брата стреляют сразу же после этого! Юра молчала некоторое время, в трубке было слышно только её напряжённое дыхание, будто она изо всех сил сдерживалась, чтобы не начать ругаться. А потом, когда она заговорила, её голос дрожал от напряжения. – Я разберусь, но… – Вот и славно, я рассчитываю получить должные извинения за этот инцидент, а тебе стоит внимательнее смотреть за тем, что творится в твоём Киото, не хотелось бы наведаться к вам в гости, чтобы навести порядок. Очень внимательно, Кейкаин-сан, потому что я не верю в то, что ты бы стала заниматься такими вещами, ты ведь понимаешь, о чём я? Захлопнув крышку телефона, Рикуо снова сунул в рот сигарету и сделал пару затяжек, медленно выпуская дым изо рта и рассматривая его прихотливые извивы. Два года назад он познакомился с Юрой совершенно случайно. Было забавно вспоминать, как они по три раза переспрашивали фамилии друг друга и приглядывались – может, просто совпадение? Забавная штука оказалась, эта школьная олимпиада по математике, в плане приобретения полезных знакомств. Они потом говорили о самых разных вещах, о бизнесе, о доходах и очень много о том, что допустимо, а что – нет. Юра была категорически против наркотиков, а Рикуо считал, что достаточно хорошо разбирается в людях, чтобы судить об их искренности. И сейчас он был твёрдо уверен – она удивлена тем, что он ей сообщил. Но теперь, когда он поговорил с Юрой, не осталось никаких дел, на которые можно было бы отвлечься и не думать о том, что Зэн сейчас в операционной. Рикуо нервничал, всматривался в лес, почти вплотную подступивший к домику, теребил в пальцах зажигалку и стряхивал пепел прямо на землю. Пытался понять, правильные ли выводы он сделал, а если и так, то каким должен быть следующий ход. Его задумчивость прервала Тории, уже переодевшаяся в костюм мико, она подошла, поставила рядом поднос с двумя чашками чая, села рядом. – Вообще-то курить вредно, – сказала она, слегка недовольно косясь на своего одноклассника. В ответ на это заявление Рикуо добросовестно затушил сигарету о подошву ботинка и тщательно размял окурок каблуком. – Я знаю, да и не так уж много я курю, – сказал он, чуть поморщившись. Взял в руки чашку с чаем, закрыл глаза и с удовольствием вдохнул поднимающийся над ней пар, сделал глоток, потом продолжил. – Хотя Зэн и вовсе никогда не курил, и много ему это помогло? – Отец сказал, что всё будет в порядке, рана неопасная, я смогла вовремя остановить кровь. Так что теперь ему нужен покой, пусть хоть пару дней у нас пробудет, пока швы не снимем. Рикуо кивнул, заранее прикидывая, как бы удержать друга от чрезмерной активности, потом спросил: – Он сейчас спит? – Под наркозом, до вечера не очнётся, – поправила его Тории. Собрала на поднос опустевшие кружки и, будто не зная, чем занять руки, принялась их переставлять. – Нура-кун… он ведь чем-то болен? Ты показывал отцу лекарства, которые он должен был сегодня принимать, из-за которых кровь так плохо сворачивалась… Нура-кун нахмурился, сразу стало видно, что тема эта ему неприятна, но всё-таки ответил: – У Зэна рак лёгких, уже делали несколько операций, но всё бесполезно, – он раздосадовано стукнул кулаком по ступеньке. – Не понимаю! Кто-то курит чуть ли не постоянно и живёт до глубокой старости, а Зэн… И самое поганое тут, что я ничего не могу сделать. Я привык быть сильным, знать, что могу защитить то, что мне дорого, даже если для этого придётся убивать, но здесь всё совсем иначе. Болезнь нельзя застрелить или зарубить мечом, её нельзя подставить, на неё не устроишь засаду, ей не забьёшь стрелку. А я больше ничего не умею, поэтому всё, что я могу, – быть рядом. Тории вспомнила, как бережно он держал на коленях голову названного брата, как гладил по щеке, стирал кровь, с каким выражением лица он стрелял в того парня. Нура-кун делал то, что мог и как умел, и не ей его судить. – Ладно, – после недолгого молчания сказал Нура-кун, поднимаясь. – Я уеду на его машине, чтобы он не подумал сбежать. Если Зэн будет буянить, а он наверняка будет, скажи, что я очень просил его побыть здесь и приду завтра, так скоро, как только смогу, договорились? Тории согласно кивнула и вернулась в дом, прошла в комнату, заменявшую кухню, вымыла чашки и чайник и хотела было проверить, как там пациент, но замерла в дверях, стараясь остаться незамеченной. В «палате» был Нура-кун, он стоял, низко склонившись над Зэн-саном и положив руку ему на грудь, и что-то очень тихо говорил, хотя и прекрасно знал, что слышать его тот не мог, ведь всё ещё находился под общим наркозом. Тории тихонько прошла мимо, чувствуя себя на редкость неловко, будто увидела что-то неприличное. Но почти сразу же выкинула это из головы, отвлёкшись на шум – на улице громко шелестел разлетавшийся из-под колёс гравий, и Тории побежала к выходу посмотреть, что случилось. Оказалось, это приехали за Нурой, и если Курата Ао её не удивил, то что здесь делала Ойкава-сан из параллельного класса? Ойкава-сан соскочила с мотоцикла, не дожидаясь, пока он полностью остановится, и бросилась к домику. – Где вы, Рикуо-сама? – прокричала она, едва не сбив Тории с ног, тут же извинилась за свою неловкость и сразу буквально потребовала, чтобы ей сказали, что с господином. – Со мной-то как раз всё нормально, – успокоил её Нура-кун, выходя на крыльцо. Должно быть, тоже услышал шум мотора. – А вот Зэн побудет здесь пару дней. Ойкава-сан вела себя непривычно, но сегодняшний день и без того был полон странностей, чтобы удивляться чему-то ещё, поэтому Тории просто предложила всем чаю, но не удивилась отказу. Нура-кун снова сел за руль, Ойкава-сан села в машину рядом с ним, а Курата-сан поехал на мотоцикле следом, видимо, в качестве почётного эскорта. Вернувшись в дом, Тории подумала, что впереди у неё долгий вечер и ещё более длинная ночь – Зэн-сама обещал быть очень беспокойным пациентом. *** Юра опустила руку с зажатым в ней телефоном, пластиковый корпус жалобно хрустнул в пальцах. Как же всё достало! Чёртов клан, чёртовы идиоты, вечно создающие проблемы, чёртов Нура Рикуо, как всегда тыкающий её носом в собственные ошибки! – Судя по мелодии вызова, это опять был Нура, так ведь, одзё [22]? И чёртов Рюдзи, способный даже вежливое обращение превратить в ругательство одной только интонацией! Только его тут не хватало! И самое неприятное, что он постоянно оказывался прав. Юра всегда воспринимала Рюдзи как брата, хотя они с Мамиру не были ей родственниками по крови. Ей было лет пять, когда они появились у них дома – их отец был членом клана, и Хидемото взял на себя заботу о них, когда тот погиб. Они выросли вместе, они вечно были рядом, и это далеко не всегда было хорошо – они слишком часто видели её слабой, а это худшее, что она только могла себе представить. Потому что она должна быть сильной всегда, вне зависимости от обстоятельств и поведения окружающих. И если Мамиру был добрым, верным и надёжным, иметь дело с ним было гораздо проще, несмотря на некоторые его, скажем так, проблемы со здоровьем: сложности с самостоятельным принятием решений не самый большой недостаток для телохранителя, – то с Рюдзи, язвительным, умным, изворотливым, приходилось гораздо трудней, и чем дальше, тем сложнее ей становилось с ним общаться. – Кто-то хочет развязать между нами войну, – ответила она наконец, убирая телефон в карман. Рюдзи стоял в дверях, опершись плечом о косяк, встрёпанный, в пропитавшейся потом футболке, недовольный. Наверняка опять на тренировке то-то пошло не так – Юра видела это по его взгляду, но уже пару лет не решалась спросить, что же у него не ладится: он всегда начинал шипеть, как змея, которой придавили хвост, такой же опасный и ядовитый. – И у вас, одзё, конечно же, нет никаких подозрений, – скривился он, глядя на неё чуть ли не с презрением. – Было бы гораздо лучше, думай вы хоть иногда о будущем клана. Юра хотела вскинуться, сказать что-то в своё оправдание, но Рюдзи просто развернулся и вышел из комнаты. А она села на кровать, устало опустив руки, будто кто-то взял да выдернул штырь, на котором она держалась. Она действительно не справлялась, ей была нужна поддержка, а не упрёки, но Юра никогда не сказала бы такое вслух, для этого она была слишком горда. В любом случае, следовало принять меры, пойти к деду, посоветоваться. Юра уже даже встала, собираясь отправиться к нему, как почувствовала себя жалкой и глупой – деда вчера опять увезли в больницу и тревожить его было бы совершенно бессовестно. – Рюдзи, почему ты не старше меня хоть немного, стал бы главой клана после смерти отца, жизнь была бы гораздо проще, – едва слышно, но с каким-то отчаянным надрывом прошептала она. Юра сидела, закрыв глаза и безвольно уронив руки на колени, но не плакала – когда-то давно отец сказал ей, что якудза не плачут, даже женщины. Ей хотелось сбежать от всего этого, от ответственности, от необходимости принимать решения, от самой себя. От этого дома, который всё больше походил на больницу. Хотя болел только дед, ей казалось, будто какой-то неведомый недуг сразил всех здешних обитателей. Каждый раз, возвращаясь из школы, она чуть ли не заставляла себя переступать порог, а потом запиралась у себя в комнате, так что упрёки Рюдзи были более чем обоснованы. Но она не могла справиться со всем, что на неё навалилось, сама, это было слишком тяжело. Ей хотелось простых вопросов и понятных ответов, хотелось переживать из-за поступления в университет, влюбиться без памяти или что там ещё делают обычные школьницы-выпускницы? Сидят в кафешках, учатся готовить, мечтают о детях? Люди, окружавшие её с детства, к женщинам всегда относились просто – они нужны, чтобы ублажать мужчин и рожать детей. На неё, впрочем, смотрели немного иначе – всё-таки дочка кайтё [23], не девка из борделя. Только Рюдзи всегда говорил ей то, что думал, не особо стесняясь в выборе выражений, и за это она его очень ценила – посмотреть на собственное поведение и поступки со стороны было очень ценно. Юра очень тяжело переносила, когда ей что-то в себе не нравилось, но, если смотреть на неё с точки зрения Рюдзи – хорошего и впрямь мало. Сбежать, пусть ненадолго и в общем-то понарошку, она всё-таки попыталась – бесцельно каталась на общественном транспорте, потом расположилась в небольшом кафе. За столиком неподалёку устроилась компания старшеклассниц примерно её возраста, Юра заказала чайничек зелёного чая и какое-то вычурное нечто – гайдзинскую сладость с шоколадным кремом. Как эта штука называлась, она позабыла, едва только ткнула пальцем в соответствующую строчку меню, да и заказала только потому, что хотела почувствовать себя просто школьницей. Другие девушки ели что-то похожее, так что, глядя на них, Юра вооружилась маленькой вилкой и принялась ковырять принесённое ей безобразие, слишком сладкое, на её вкус. Она то и дело косилась на сразу примеченную ею девичью компанию, пыталась представить, могла ли она быть одной из них. Юра думала, что если бы не её семья, она была бы простой девчонкой, мечтала бы поступить в колледж, выйти замуж, а не пыталась бы, городя одну ошибку за другой, разобраться в бизнесе, обязательствах, окружающих людях. Но смогла бы она быть такой, как они? Глупо хихикать, прикрывая рот ладошкой, пить при помощи длинной трубочки непонятно что, раскрашенное во все цвета радуги, из высокого прозрачного стакана, обсуждать разные глупые вещи вроде очередного айдола или последней серии сопливой дорамы? Она смотрела на них, таких ярких, несмотря на одинаковую форму: блестящие заколки в длинных волосах, переливающиеся на свету брелоки на школьных сумках, у некоторых – высветленные волосы, у всех на лицах косметика. И как их только в школу в подобном виде пускают? Сама Юра стриглась довольно коротко, не по-мужски, конечно, но её волосы едва достигали уровня подбородка, так было удобнее – быстро мыть, почти не надо сушить и никакой укладки – расчесал и пошёл. И косметикой она никогда не пользовалась – раскрашенные лица напоминали ей о девушках из баров и клубов, ублажавших клиентов. Да и фигурой особо похвастать не могла – надень она костюм, легко перепутают с парнем. Но это-то как раз даже оказывалось удобным, особенно в последние годы, когда она ездила вместе с дедом на встречи с представителями других кланов. О том, что она женщина, а значит – второй сорт, быстро забывали, стоило только начать переговоры. Школьницы в очередной раз над чем-то громко рассмеялись, и Юра с остервенением воткнула вилку в размазанное по тарелке шоколадное месиво. Она так не смогла бы, нет, и не в блёстках, не в длинных накладных ногтях со стразами дело, – она знала, что не все девушки такие бесстыдные – дело было в том, что сейчас она села так, чтобы видеть вход и улицу сквозь большое застеклённое окно, а сама оставалась в тени. В том, что всю дорогу не только знала, но и чувствовала, а иногда и видела Мамиру, шедшего за ней следом, чтобы ничего не случилось с глупой девчонкой, захотевшей получить немного свободы. В том, что, даже поедая сладости, она думала не об их вкусе или рецепте, а о звонке Нуры и словах Рюдзи. Она не была такой, как все, она Кейкаин Юра – одзё Кейкаин-кай, и с этим фактом ничего сделаешь, да и надо ли. Этот клан – её семья. Её дед и её отец, её братья, пусть не по крови – родные оба были убиты, когда она только родилась, – а по клану, но всё равно близкие. Ей дороги все они, не только Рюдзи и Мамиру. И Акифуса, специалист по оружию, от которого шугаются незнакомые люди только потому, что он альбинос. И Масацугу, виртуозно управляющийся с финансами клана, любитель рискованной игры на бирже. И Гоуа, наполовину японец, наполовину негр, предпочитающий сражаться нагинатой. И Хайго, рассудительный и осторожный, лучший юрист клана. И Пато, мелкий, выглядящий чуть ли не ребёнком, лучше всех разбирающийся в новейших технологиях и патентах. И все остальные, кто пусть и не живёт вместе с ней в главном доме, но все они, все до последнего бойца, – её семья. И если выбор заключается в том, отказаться от них и жить обычной жизнью или остаться с семьёй, но возглавить их… выбора не было. Она помнила детство, помнила, как пыталась понять, почему другие дети из школы не хотят с ней играть, почему якудза – это плохо, почему папа никогда не ходит на собрания к ней в школу – туда всегда ходила жена Хайго, представляясь её тётей. Немного повзрослев, она думала уже о том, почему окружающие её люди выбрали в жизни именно такой путь. Почему есть парни, считающие, что ломать кому-то ноги за то, что он не может вовремя отдать деньги – это правильно? Почему есть девушки, которым нравится голышом танцевать у всех на виду и делать ещё более стыдные вещи, оставаясь с клиентами наедине? Почему люди бывают так жестоки? Почему они убивают друг друга? Почему они становятся такими? А потом парни из класса Мамиру кидали в него камнями, а учителя вместо того, чтобы наказать их, предложили забрать его из школы, потому что «зачем ему вообще образование, сами подумайте?». А он не глупый, просто молчит, если его спрашивают чужие, просто ему надо помогать, объяснять, что делать. Они и Рюдзи не хотели в старшую школу брать, уже прямо говорили, что знают, что он связан с Кейкаин-кай, так зачем им лишние проблемы? Но он тогда выиграл олимпиаду по математике, получил красивый сертификат с красными печатями и всё-таки закончил школу. Юра видела, как к нему относились – будто он был грязью, ничтожеством, и это её умный и храбрый брат! Она видела, как Мамиру практически совсем перестал разговаривать, как Рюдзи становится всё резче, как у него между бровей собираются складки оттого, что он вечно хмурится. Она слышала, о чём говорят девушки из клубов, почему считают, что они ещё неплохо устроились. Все они не сами стали такими, якудзу, каким он есть, создают катаги, лишив его права быть частью законопослушного общества. Отвергая и презирая, высмеивая, ограничивая. Сама Юра никогда не ненавидела их, но понимала, почему многие к ним относятся именно так. За чуть тонированным стеклом кафе прошёл Рюдзи, толкнул плечом дверь, звякнувшую закреплённым на ней колокольчиком, пересёк зал и, не спрашивая разрешения, сел напротив Юры. Хмурый, всё ещё какой-то взъерошенный – ему всегда было лень приводить в порядок волосы, а Юру с расчёской он не подпускал к себе с тех пор, как ему исполнилось десять. Он подвинул к себе блюдце, перемазанное шоколадом, мазнул по нему пальцем, облизал, скривился. – Ну и гадость же вы едите, одзё. Юра ничего не ответила, лишь плечами пожала: ну гадость, она согласна, и дальше что? А Рюдзи всё смотрел на неё, пристально, будто чего-то ожидая, потом снова поморщился, мол, вечно она не догадывается, что он имеет в виду. – Додумались уже до чего-нибудь путного или просто так время тратите? – интонация была вроде и обычная, лёгкая насмешка с тенью превосходства, но в глазах читалось напряжение, будто от того, что Юра сейчас скажет, зависела вся их дальнейшая жизнь. – Вот как ты думаешь, что надо сделать, чтобы меня признали главой клана? – как можно естественней спросила она, только чашка в её руке – тоже гайдзинская, как и почти всё в этом кафе, с неудобной тоненькой ручкой – слегка подрагивала. – Бухнуть с нами, – криво усмехнулся он. – Но сначала надо это дерьмо разгрести, а потом уж церемонию затевать. Юра увидела, как расслабились его плечи, и с удивлением поняла, что он, оказывается, страшно переживал, что ждал от неё именно такого решения. Это было ужасно приятно, сделать наконец что-то порадовавшее Рюдзи, правильное, искреннее. Ведь что может быть проще – принять решение быть со своей семьёй? Сложности будут уже в другом, в том, чтобы эту семью сохранить, чтобы не зачерстветь и не переступать через собственную совесть, но это будет потом, а сейчас она практически счастлива. – Ну, раз так, то нам нужна большая лопата, – попыталась пошутить она, но Рюдзи воспринял её слова серьёзно: – Угу, широкая и плоская – чтобы цемент мешать удобнее было. У меня в багажнике есть, не волнуйтесь, одзё. Юра заставила себя успокоиться и не паниковать, и даже не объяснять брату про ценность человеческой жизни – всё равно бесполезно, она давно свыклась. Теперь придётся привыкать к этому, нет, не к лопате в багажнике Рюдзи, а к тому, что именно она несёт ответственность за её использование. Она даже смогла спокойно кивнуть, но потом брат сказал такое, внезапно, без перехода, что чашка с чаем – ох уж эта неудобная ручка! – чуть не выпала у неё из рук. – Сюдзи и Корето мертвы. Рюдзи говорил спокойно, слишком спокойно, но Юра чувствовала, что он в бешенстве. Сама она обычно горячилась, а вот его ярость была холодной, вымораживающей и совершенно не мешала ему рассуждать логически. Сюдзи и Корето… Может быть, они и не были ей так близки, как Рюдзи и Мамиру, но они тоже были её братьями, потому что являлись кобун [24] её отца. Кажется, она начинала понимать, что чувствовал сегодня Нура Рикуо, почему эмоций в его голосе было куда больше обычного. – Одзё, что конкретно вам сказал Нура? Рюдзи смотрел внимательно, и Юра сосредоточилась, пытаясь вспомнить разговор как можно ближе к тексту, чтобы Рюдзи мог сделать более точные выводы, и заговорила, стараясь, чтобы голос не дрожал: – Он сказал, что звонит, чтобы пожаловаться на моих людей и выразить недоумение, что не давал повода для объявления войны. Она сделала небольшой глоток чая, смочить вмиг пересохшее горло и окончательно беря себя в руки, потом продолжила: – Сказал, что Якусизэн-иппа предоставляет места для наших людей на ближайшем мацури, а в ответ тут же стреляют в его брата. Ещё, что он рассчитывает на извинения, а мне стоит внимательнее относиться к делам клана. Намекнул, что готов к ответным мерам и что в деле могут быть замешаны наркотики. – Прямо так, по телефону? – насмешливо фыркнул Рюдзи. – Никакого понятия о конспирации! – Нет, очень иносказательно, но я уверена, он имел в виду именно это, – Юра мотнула головой, волосы взметнулись, но тут же опали по обеим сторонам от лица. – Значит, стреляли в главу Якусизэн? Если «стреляли», а не «убили», значит, он пока жив… Я слышал, у Якусизэн Зэничи очень близкие отношения со своим оябуном… – Рюдзи подвигал бровями и гадко усмехнулся, намекая, насколько именно «близки» эти отношения. Юра покраснела до корней волос, стараясь не думать и не представлять себе ничего подобного. Она всего пару раз видела этого человека, всегда только вместе с Нурой, и сейчас была готова признать – такое вполне возможно, но вслух всё равно сказала совсем другое: – Нура как-то говорил, что он был первым, с кем он разделил сакадзуки, но нет никаких доказательств, что между ними есть что-то ещё. – В любом случае тот, кто выбирал, на кого напасть, рассчитывал сильно выбить Нуру из колеи. Но он не знал, что тот сможет связаться с вами так быстро – если в Зэничи стреляли сегодня днём, то на Сюдзи и Корето напали сразу же после, это не может быть ответный удар, Нура бы не успел всё подготовить, да и выбор цели… неравнозначный. Нужно узнать, кто и зачем просил места на подконтрольном им мацури. Если в деле замешаны наркотики, то ими только Гокадоин занимаются, но узнать, что творится внутри их группы, будет сложно. Рюдзи рассуждал логически, и рассуждения его были правильными, но мысль, что у них в клане кто-то действительно занимается этой грязью, была настолько неприятна, что Юра не могла сдержать эмоции. Пусть это даже Гокадоин, всегда державшиеся несколько обособленно, но они тоже часть клана, и теперь она узнаёт, что они занимаются этой мерзостью! Прав был Нура, говоря, что она ничего не знает о том, что творится у неё под носом, прав был Рюдзи, упрекавший в том, что она не уделяет должного внимания своим обязанностям. Неужели она настолько погрязла в жалости к себе после смерти отца и болезни дедушки? – Ну, и чего ты так смотришь? – скривился Рюдзи. – Именно наркотиками: метамфетамин, марихуана, героин, ещё какая-то синтетическая хрень. Прибыльный бизнес, если так посмотреть. – Это отвратительно! – воскликнула Юра, со стуком опуская чашку на блюдце. Краем глаза она заметила, как официант покосился в их сторону, но тут же отвёл взгляд и принялся сосредоточенно молоть кофе. Она догадывалась, как они с Рюдзи выглядят со стороны – словно она должна ему денег. У брата на пиджаке значок с даймоном клана, не оставляющий сомнений о роде его деятельности, а выражение лица всегда такое, будто он угрожает. Сама она тощая, нескладная, да ещё из дома вышла, в чём была – в старой юбке неопределённого цвета да просторной футболке, то-то с неё денег за заказ сразу же потребовали. Официанта тоже можно понять, его волнует сохранность кафе, небось, за разбитую посуду из зарплаты вычитают, но подойти и попросить их выяснять отношения в другом месте он просто не решался. Лезть в дела якудза всегда чревато лишними проблемами. – Отвратительно то, что вы об этом не в курсе, одзё, – прошипел Рюдзи, наклоняясь к ней, нависая, чуть ли не утыкаясь своим лбом в её. Обращение он с негодованием выплюнул ей в лицо, уже с трудом сдерживаясь. – То же мне, наследница клана, которая не знает элементарных вещей, кто чем деньги зарабатывает! Юра примирительно подняла руки и вздохнула, пытаясь задобрить его своей покладистостью: – Да, дура, но обещаю исправиться, честное слово! Рюдзи, кажется, немного успокоился, и она продолжила: – Если кто-то хочет поссорить нас с Нура-гуми, как насчёт продемонстрировать, что им это удалось? На встрече в эти выходные мы вполне можем показать, что уже готовы вцепиться друг другу в глотки. – Он согласится? – уже спокойно, по-деловому спросил Рюдзи. – О да, он ведь тоже хочет знать, кто устроил нам такие проблемы. *** Когда Киёцугу на следующий день пришёл в школу, всё было как обычно, будто бы вчера ничего не случилось – Нура-кун заполнял классный журнал, Тории что-то обсуждала с девочками, Шимы пока не было, но он часто опаздывал в школу, задержавшись на пробежке. Просто школа, просто школьники. Хотелось долго трясти головой, пытаясь выбросить из неё вчерашнее происшествие, мол, примерещилось, ёкаи, вот, мерещатся, теперь якудза, бывает, ничего страшного, это тоже лечат. Только приветствие и улыбка у Нуры-куна были чуть более напряжённые, чем всегда, и вопрос во взгляде – не изменил ли он своё мнение? Насчёт этого Нура-кун мог бы и не волноваться – Киёцугу не только не передумал считать его своим другом, но ещё и вспомнил, что давно, когда в младшей школе их автобус попал под обвал, местные якудза на месте появились раньше спасателей. Волноваться Нуре-куну следовало о другом, например, о том, что вместо ёкаев Киёцугу теперь будет интересоваться совсем другими вещами. Впрочем, сейчас ему не девять, и даже не тринадцать, и то, что за своё любопытство он может серьёзно поплатиться, Киёцугу понимал, вот только вряд ли это могло его остановить. – Всем привет! – радостно крикнул он, подходя к своей парте, а потом спросил чуть тише, – Как здоровье твоего брата, Нура-кун? Тот закрыл журнал, закончив с ним, и повернулся к ребятам. – Спасибо, благодаря Тории-сан и её отцу, уже гораздо лучше. Маки и Иенага-кун, во вчерашних событиях не участвовавшие, удивились и потребовали подробностей, поэтому Нуре-куну пришлось рассказывать, как у его кузена: «Зэн вчера за мной заехал, ты же должна его помнить, Кана-тян» – случился приступ, но так вышло, что рядом оказалась Тории-сан и смогла помочь, а потом ребята помогли доставить его к её отцу, это было ближе, чем в больницу. Звучало вполне складно, Киёцугу даже задумался, как часто Нура-кун рассказывал им такую «адаптацию» вместо правды. «Бинты? О, я сам виноват – отвлёкся во время тренировки по кендзюцу! Я разве не говорил, что занимаюсь? Дедушка настаивает, ведь мы не должны забывать свои корни», «Да, я знаю, неудобно получилось, что я не пришёл – пришлось срочно ехать к дяде, а он живёт аж в Умеракуэн! Я так торопился, что забыл тебе позвонить, а когда вспомнил, был уже в горах, а там сеть не ловила» и множество других подобных этим историй, не считая того, что он ещё непонятно где на физкультуру переодевался! Киёцугу вспомнил, как он рассматривал вчера татуировку неудачливого стрелка, потом вспомнил грудь раненного Зэн-сана, всю расписанную узором, и решил, что у Нуры-куна тоже что-то похожее должно быть, иначе к чему такая секретность? – Насчёт ближайших выходных… – начал было Нура-кун, а потом отвёл взгляд, недовольно поджав губы. – Я не уверен, что у нас получится с поездкой, простите, ребята. – Да ладно, мы всё понимаем, – тут же отозвался Киёцугу. – Можем один разок и без тебя съездить, привезём тебе кучу фоток, сувениры… Но Нура-кун вместо того, чтобы успокоиться, только больше нахмурился. – Нет, я о другом: вам туда не стоит ехать. Я отменю бронь гостиницы и сдам билеты на поезд. Киёцугу не был уверен, что всё понял правильно, и всё же… Практически каждый раз, когда они ездили своей группой, Нура-кун куда-то пропадал. Иногда ненадолго, но чаще его не было большую часть вечера и всю ночь. Наверное, нужно было испугаться или разозлиться, но он почему-то не смог. – А как же неустойка? – удивилась Маки. – Ты ведь вносил предоплату, да? Я помню, ты что-то говорил об этом. Она всегда была такая практичная – какая разница, почему не можем ехать, главное, что деньги уже уплачены! Хорошо было знать, что что-то остаётся неизменным, даже если мир встал с ног на голову. – Не волнуйся, я с этим разберусь, – успокоил её Нура-кун, а Киёцугу вспомнил, что «разобраться» он действительно всегда мог почти с чем угодно. Обычно на благо их кружка, класса, школы… Но явно, что «на благо клана» – гораздо чаще. В обеденный перерыв Киёцугу застал Нуру-куна на крыше школы, он что-то быстро набирал на телефоне, а Ойкава, сидевшая рядом с ним на расстеленном пиджаке, открывала коробочки с бенто. Многие думали, что эти двое встречаются, но сам Киёцугу был в этом не слишком уверен, а вчера, когда Нура-кун с кем-то говорил по поводу трупа, прозвучало её имя, так что он рискнул завести этот разговор в её присутствии. Присел рядом на корточки, дождался, пока Нура-кун закончит с телефоном, и спросил: – А в Нагоя нам нельзя, потому что там будут разборки? Ойкава тут же окинула его неприязненным взглядом, явно не одобряя того, что он в курсе подобных вещей, но промолчала. – Там вообще-то мирные переговоры должны были быть, но теперь возможны… сложности. И я бы не хотел рисковать больше необходимого, – Нура-кун покачал головой, а потом добавил, – Нагоя – средняя столица – как раз между Токио и Киото, а там штаб-квартира Кейкаин-кай, хорошее совпадение, правда? Мы сейчас с ними на грани вооружённого конфликта, одно неудачное слово и начнётся настоящая война. Так что в храм Ацута в другой раз поедем, ладно? – Ладно, но только если ты обещаешь, что будешь говорить, когда мы едем просто на экскурсию, а когда тебе по делам надо, договорились? Нуре-куну, кажется, это предложение показалось забавным, а вот Ойкава посмотрела на него так, будто он окончательно умом тронулся. Странная она девушка всё же, да, красивая, так что Шиму он вполне мог понять, но странная. А впрочем, его гораздо больше занимало, кто она Нуре-куну на самом деле? Можно было бы и просто спросить сейчас, но это почему-то казалось слишком скучным. Разобраться самому – вот что всегда занимало его больше! Когда Киёцугу уже закрыл за собой дверь на лестницу, то заметил, что у него развязались шнурки, и задержался. Если бы не это, он никогда бы не услышал, о чём Нура-кун и Ойкава говорили после его ухода. – И вчера на собрании глав вы говорили то же самое, но ведь Кейкаин Юра-сан вам вчера звонила как раз перед собранием, и речь шла совсем о другом! Что происходит, Рикуо-сама? – Кейкаин-сан умная девушка, у неё есть подозрения, кто может нас подставлять. Так что придётся нам сыграть небольшой спектакль, а для правдоподобности поведения глав… – Вы думаете, кто-то из них мог быть в сговоре с врагом? – в голосе Ойкавы было столько праведного гнева, что Киёцугу едва удержался от смешка. О якудза он знал разве что слухи, да пару фильмов смотрел, но и ему было понятно, что идеалисты там редко добиваются высоких должностей. – Не все были рады, когда дедушка назначил меня преемником, не все были довольны и тем, насколько рано я возглавил клан. Я бы не стал отметать ни одного варианта, – ровно и почти равнодушно ответил Нура-кун. В тот день всё было спокойно, Нура-кун тоже вёл себя как обычно, был приветлив, иногда задрёмывал на уроках, откровенно страдал, когда его вызвали к доске на уроке химии, и поставил рекорд школы, пробежав стометровку на физкультуре. Всё как всегда, если не считать того, что после уроков к нему подошла Тории и спросила, пойдёт ли он к ней домой прямо сейчас или вечером. А вот в пятницу уже с утра что-то определённо не заладилось, иначе чего бы Нуре-куну так переживать, едва он увидел, кто ему звонит? Чего бы самому кому-то названивать большую часть урока? Киёцугу сидел недалеко от двери и видел сквозь узкую щёлочку, как Нура-кун буквально метался по коридору, яростно шипя что-то в трубку, сбрасывая и набирая кому-то снова, и выражение лица у него при этом было практически такое же, как в том переулке, когда он стрелял. И если до этого Киёцугу ещё собирался всё-таки поехать тайком в Нагоя посмотреть на сборище якудза, то сейчас передумал. Вроде бы ничего страшного не увидел, но холодок по позвоночнику прошёлся. Сразу же по окончании урока Нура-кун собрал свои вещи и, сославшись на «семейные обстоятельства», ушёл из школы. Киёцугу специально к окну поближе подобрался, чтоб убедиться, – вместе с ним территорию покидала и Ойкава. Тории тоже нервничала, мяла в пальцах подол юбки, как тогда в машине, когда рассказывала о том, что согласна выйти замуж. А Киёцугу не знал, как её утешить, что ей можно ответить на сбивчивое: – Ведь если действительно будет война… Если с ним что-нибудь случится… А ведь Куротабо-сан даже не знает, что я согласна! Я никогда не говорила с ним не о лечении, он, наверное, думает, что мне совсем всё равно! О таких вещах девушкам стоит говорить с другими девушками, с матерями, и если всё же с мужчинами, то с престарелыми дедушками! Киёцугу уже хотел предложить ей поговорить с Ойкавой, раз уж она в курсе, но вспомнил, что Ойкава ушла вместе с Нурой-куном. А ещё вспомнил Тории в одном лифчике, и это совершенно не способствовало спокойствию. Потом в голову полезли и другие неуместные мысли, например, что было бы, если Маки в среду не пошла бы в парикмахерскую? Грудь у неё гораздо больше… Это на время отвлекло его от грустного и тревожного, и он решил попробовать тот же способ с Тории, пусть тоже отвлечётся: – А ты подумай лучше о другом – как скажешь ему об этом, когда всё закончится, как свадебное кимоно будешь выбирать, ну и что там ещё надо? Тории по-прежнему слегка вымученно улыбнулась и сказала, что она безумно рада, что у неё такие замечательные друзья. И это тоже отвлекало и успокаивало. Ведь они и вправду друзья, они есть друг у друга, они справятся. И Нура-кун справится, потому что у него есть Ойкава, которая всегда рядом, и тот здоровяк Курата Ао. И со-хомбутё Куротабо, с которым непременно всё будет хорошо ещё и оттого, что Тории пока ничего не успела ему сказать. И Зэн-сан есть, который тогда говорил: «Уходи, здесь опасно», – потому что о названом брате заботился больше, чем о своей жизни. И ещё много кто, кого Киёцугу никогда не видел, тот же дядя из Умеракуэн, о котором Нура-кун иногда говорил. Всё будет как в фильме – хорошие парни всегда побеждают. А Нура-кун – хороший парень, Киёцугу верил в это. *** Чем дальше, тем хуже становилась ситуация – в больнице внезапно скончался дед Юры, хотя только накануне врачи говорили, что состояние его улучшается, и через пару дней его будет можно забрать домой. Она была в такой ярости, что даже перестала подбирать выражения и материлась так, что хоть конспектируй, и Рикуо действительно записал бы парочку особо удачных выражений, не будь ситуация так серьёзна. В клане Кейкайн царила полная неразбериха, и предстоящая встреча обещала быть ещё более напряжённой. И всё же… про болезнь своего деда она сказала достаточно, чтобы Рикуо смог кое-что сопоставить. Фармацевтическая компания, под прикрытием которой изготавливают синтетические наркотики. Смерть Хидемото почти сразу после запуска производства – ему эта идея не очень-то нравилась. Если Юра в этом вопросе руководствовалась в основном морально-этической точкой зрения, Хидемото, как и сам Нура, рассматривал проблему и с экономической стороны – три года назад, как раз незадолго до его смерти, у них был разговор на эту тему. Теперь странная болезнь дедушки Юры: он ложится в больницу – ему становится лучше, возвращается домой – ему снова плохо. Но он был стар, и это не вызывало слишком много подозрений. В полиции даже отказались отдавать тело на судмедэкспертизу – провели вскрытие в морге больницы, записали причиной смерти ишемическую болезнь сердца и успокоились. Юра потребовала нормального освидетельствования, но ей заявили, что она несовершеннолетняя и не имеет никаких прав что-либо требовать. Ей вообще-то ужасно повезло, что Хидемото официально усыновил Рюдзи – теперь Рюдзи, как старший брат, являлся её опекуном. Иначе либо срочно замуж пришлось бы выходить, либо заморачиваться с документами на эмансипацию, а это судебная экспертиза, которая должна ещё установить, что она достигла физической, психической и социальной зрелости… Слишком много проблем, а их у неё и так хватает. Так вот, в экспертизе ей отказали, что само по себе уже довольно подозрительно; единственный бизнес, с которым лезли на территорию Нура-гуми, – наркотики, а Юра смогла узнать, что парни, просившие мест на мацури, были именно из той группировки, что занималась этой дрянью. Более того, в Зэна стрелял один из них, так что приезд этих людей на Сёба-вари был только предлогом. Какая уж тут школа в таких обстоятельствах – нужно было ехать в Нагоя заранее, где-нибудь припрятать побольше бойцов на случай открытого конфликта и просчитать все варианты. Потому что, если он сделал правильные выводы, их противник выжидал много лет, но сейчас почему-то начал наносить один удар за другим. У Рикуо не было доказательств, что все эти события связаны между собой, но он полагал, что после встречи они появятся, поэтому всю дорогу был занят тем, что мысленно моделировал различные варианты развития ситуации и соответствующие им планы действия. Когда дойдёт до дела, думать будет уже некогда. Банкетный зал, отведённый под столь масштабное мероприятие, как встреча глав крупнейших кланов Японии, был оформлен в традиционном стиле, что импонировало духу собравшихся здесь людей. В политическом плане все они были ультра-правые, монархисты, милитаристы, всегда горой стоявшие за традиционные ценности. Впрочем, политическая деятельность приносила ещё и неплохой доход и необходимые связи, что объясняло столь активную позицию группировок по этому вопросу. Мужчины в тёмных кимоно, женщин, именно участниц собрания, а не официанток, совсем мало: заведующая развлекательным бизнесом во всей префектуре Тюбу Горё-сан в куротомэсодэ [25] и с ярко-алой помадой; пришедшая вместе с Рикуо Цурара в светло-голубом, почти белом кимоно с синими ромбами по подолу; Кейкаин Юра в мужском костюме и без косметики как и всегда. Официантки же, наоборот, – яркие, как цветы или бабочки, а девушки из местных заведений скрашивают ожидание официального начала собрания, подливая гостям выпивку и развлекая разговорами. От одной такой Рикуо недовольно отмахнулся и продолжил сверлить Юру тяжёлым немигающим взглядом. Она же радовала окружающих лихорадочным, яростным румянцем, раздражённо постукивала по ладони сложенным веером – единственным чисто женским предметом в её наряде. Рюдзи выглядел так, будто был готов поубивать половину присутствующих и первым в его списке значился Нура Рикуо, впрочем, о его активной нелюбви к главе Нура-гуми знали все заинтересованные лица. Его как старшего брата, однажды заставшего их наедине, пусть и за вполне пристойным распитием чая, можно было понять, но тут ему совершенно не о чем беспокоиться – Юра никогда не представляла для Рикуо интереса в романтическом или физическом смысле, их общение было продиктовано исключительно деловой необходимостью. Последовавшая затем перепалка едва ли не на повышенных тонах и со множеством завуалированных оскорблений между главой Нура-гуми и наследницей Кейкаин-кай и вовсе убедила присутствующих, что эти кланы находятся на грани беспощадной войны. Это волновало многих – масштабный вооружённый конфликт непременно вызовет ответную реакцию властей, серьёзные проблемы в бизнесе, карательные меры от полиции и прочие нежелательные вещи. Особенно в попытках успокоить их и решить разногласия мирным путём отличились наиболее старые участники собрания, за исключением разве что глав группировок, входивших в состав готовых сцепиться кланов. Главы группировок, напротив, были готовы отстаивать интересы организаций до последней капли крови. Рикуо искал другую реакцию – кого-то, кто был бы доволен продемонстрированным накалом страстей, удовлетворён хорошо проделанной работой. Кого-то, кто очень сильно мешал им жить, и от кого нужно было уже давно избавиться. Впрочем, глупо жалеть о том, чего нельзя изменить, так что он смотрел, отслеживал взгляды, невербальные жесты всех присутствующих, анализировал. И наверняка бы пропустил нужное, не рискни Кейкайн-сан, взбешённая смертью деда, сказать в телефонном разговоре, что «тем самым» в их клане занимается только группировка Гокадоин. Этот человек никогда не нравился Рикуо, с самой первой их встречи. Не было ни малейших рациональных причин, никакого логичного объяснения – просто Гокадоин Сеймей был ему неприятен. Его манера разговаривать, его способы ведения дел, его вечная раздражающая улыбка, в конце концов! К счастью, у них было немного точек соприкосновения и ещё меньше поводов для встреч. Но сейчас, что бы он там ни демонстрировал, из всех присутствующих доволен был только он, а значит, осталось совсем немного подождать, и они рассчитаются с ним за всё. Рикуо постарался припомнить всё, что когда-либо слышал об этом человеке. Сеймей был примерно одного возраста с Хидемото и стал якудза в довольно молодом возрасте, а ещё он был чрезвычайно амбициозен. Хотел получить власть над кланом после смерти кайтё? Возможно, но зачем ссорить между собой их кланы? Чтобы прибрать к рукам территорию и бизнес их обоих, когда они измотают друг друга? Лишние сложности, но очень уж заманчивая перспектива, так что можно принять за рабочую гипотезу. Когда был объявлен перерыв, и некоторые предложили им с Юрой успокоиться и немного передохнуть друг от друга, – мол, сходите в онсен, расслабитесь, успокоитесь – Рикуо уже был абсолютно уверен, что всё понял правильно. Он наконец-то вспомнил, что столько лет не давало ему покоя: болезненный вид, синяки на руках и исколотые вены тётки Ямабуки в тот день, когда она убила его отца. Дедушка говорил, что она с ума сошла и не ведала, что творит, но Рикуо тогда был слишком мал, чтобы понять – она была под кайфом и действительно ничего не соображала, не отдавала себе отчёт в том, что делала. Убить её было милосердием, прекратить мучения, дать возможность обрести покой. А значит, всё началось уже тогда, и Рикуо даже начал понимать, почему первым был именно его отец. В детстве ему часто рассказывали, как познакомились его дедушка и бабушка, и, что особенно интересно, было это в Киото, куда деда вообще непонятно зачем занесло. Бабушка была из хорошей семьи, поэтому кончилось всё тем, что её просто украли из родительского дома, но сделал это не дедушка – он собирался, да немного опоздал с этим, украсть Ёхимэ с чего-то пришло в голову хозяйке одного из самых известных тамошних борделей по прозвищу Хагоромо Гицунэ. В итоге свою будущую жену Нура Рихёну пришлось забирать с боем, оставив этой самой Лисице на память шрам прямо на лице, чтоб неповадно было на чужих женщин губы раскатывать. Юра вчера по телефону, когда, пересыпая речь множеством оскорблений, говорила про Сеймея и его бизнес, упомянула нечто очень похожее: «И рожа у него мерзкая, прям как у матери, разве что без шрама!». Так что, бросив напоследок друг на друга яростные взгляды и разойдясь по своим номерам, они с Юрой практически тут же созвонились, чтобы обсудить дальнейшие действия, и она подтвердила, что да, матерью Сеймея была Лисица-в-Перьях, и шрам у неё прямо по диагонали через всё лицо. В их среде и не такое увидеть можно, но женщина всё-таки, очень она по этому поводу переживала всегда. Впрочем, сама Юра её плохо помнила – та умерла давно, от чего-то естественного вроде бы, но фотографии видела, когда отец в очередной раз про бизнес наставлял, и запомнила, очень уж выразительно выглядела эта женщина. Сопоставив даты, Рикуо обнаружил, что умерла она как раз где-то за полгода до того, как тётка Ямабуки вернулась, обколотая какой-то дрянью и с вакидзаси. Но почему Сеймей потом ждал так долго? Хотел действовать наверняка? Ждал, пока развернётся производство, и он соберёт больше денег? Что-то не сходилось, но узнать ответы можно только у него самого, а это не очень-то простая задача. А вот Юре на причины было глубоко наплевать – она просто жаждала крови, наплевав на то, что всегда ратовала за смягчение нравов. В этом вопросе Рикуо мог её только поддержать и поспособствовать, особенно людьми, которых привёз с собой столько, сколько только смог, чтоб не привлекать лишнего внимания. Помимо оговорённой делегации были ещё несколько бригад, члены которых начали стекаться в Нагоя уже в пятницу утром – нужные приказы он отдал сразу же после известий о смерти деда Юры. Подобная предусмотрительность оказалась совсем не лишней – даже несмотря на то, что тоже Юра взяла с собой куда как больше людей, чем планировала изначально, Сеймей допускал возможность нападения и был готов его отразить. Чего он не мог предугадать, так это того, что буквально полчаса назад готовые вцепиться в друг друга Рикуо и Юра объединят свои силы. Им не нужно было играть гнев, ярость и жажду крови – они действительно испытывали всё это, только по отношению к совершенно другим людям. Перед главами других кланов, конечно, вышло не очень удобно и пришлось принести извинения, и за разнесённое крыло гостиницы пришлось выложить немаленькую сумму, а уж сколько пришлось подкинуть полиции, чтобы оказалось, что никто не видел, сколько трупов в тот вечер вынесли из гостиницы, а потом, практически не скрываясь, погрузили на небольшую барку и вышвырнули в море. Своих же погибших отвезли домой и похоронили с почестями, выплатив положенные компенсации семьям. Юра была вполне удовлетворена тем, что присутствовала при том, как виновному в смерти её отца и деда Нура вспорол фамильным мечом брюхо, а Рюдзи в тот же момент перерезал горло. Кровищи было чуть ли не на весь номер, но ей впервые не казалось, что можно было бы обойтись и без этого. Рикуо же чувствовал некоторую неудовлетворённость, пока, разбирая бумаги, что Сеймей постоянно таскал с собой, не нашёл ответы на все свои вопросы. Хагоромо Гицунэ вела дневник, часть записей в котором были зашифрованы, и её сын только совсем недавно смог прочитать его полностью. На обветшалых страницах в потёртом тканевом переплёте жили безумие и отчаяние. Она превозносила своего сына, суля ему славу, богатства и власть, она проклинала клан Нура, разрушивший её мечты о процветании и забравший красоту – после того скандала с Ёхимэ ей так и не удалось добиться прежнего положения. Прочитав это после её смерти, Сеймей решил отомстить, и тут ему под руку удачно подвернулась тётка Ямабуки, доведённая до отчаянья мыслями о собственной неполноценности. Подсадить её на наркотики, а потом внушить, что они с Риханом смогут быть вместе только после смерти, оказалось совсем не сложно. Но на этом Сеймей не успокоился – матушка пророчила ему богатство? Он принялся увеличивать объём импорта наркоты, а потом и вовсе решил, что нечего мелочиться, и запустил собственное производство. Матушка предрекала ему власть? Что ж, Хидемото был не в восторге от методов ведения им бизнеса, так пусть же с того света смотрит и плюётся! Но, даже после смерти сына, старик не спешил передавать Сеймею власть над кланом, а значит, он тоже должен был умереть, не сразу, чтобы не было лишних проблем, чуть позже и медленно. Всё-таки фармацевтическая компания годится не только на то, чтобы гнать кислоту. А потом Сеймей наконец-то расшифровал те самые закодированные страницы, на которых Хагоромо Гицуне писала совсем странные вещи, будто бы Сеймей на самом деле сын бывшего кайтё, и это он должен был стать новым главой, а не Хидемото. От таких известий у него сорвало все тормоза, и, наплевав на то, что его действия могут вызвать подозрения, Сеймей форсировал планы по захвату власти в обоих столь ненавистных ему кланах: Кейкаин не признавали его гениальности и не желали видеть у себя во главе, а Нура мало того что испортили жизнь его матери, но ещё и после смерти Рихана каким-то чудом удержались на плаву, а потом и вовсе вернули себе прежнее влияние. Юра растерянно посмотрела на обезображенный труп и растерянно пробормотала: – Так он что, был моим дядей? – Теперь-то какая разница, одзё? – хмыкнул Рюдзи, зажимая раненное плечо. – Да и плевать мне, откровенно говоря. Рикуо ещё какое-то время листал разваливающийся на части дневник, переложенный более новыми листами с комментариями и заметками самого Сеймея. – А по мне так они оба чокнутые были, – скривился он. – Вот смотри, тут она пишет, что сын ей был послан богами, тут вообще что-то про Чёрную Богоматерь, непорочное зачатие и прочую муть из гайдзинских верований. А тут уже сам Сеймей вспоминает про своего тёзку, у которого мать тоже вроде как Лисица, и начинает гнать про астрологию, натальные карты и про то, что ему предрешено править миром! Юру это, кажется, тут же привело в чувство, она забрала у Нуры дневник, подравняла о ладонь все торчавшие оттуда листки и, поморщившись, сунула Сеймею за пазуху. Постояла немного, прикрыв глаза, а потом недрогнувшим голосом сказала: – Выносите этот мусор, пусть кормят рыб. *** Саке было слишком много – нужно было обменяться сакадзуки с каждым, причём ей доставалась большая часть: семьдесят на тридцать, залог верности между новой главой клана и её подчинёнными. Юра никогда прежде не пила так много, но она не имела права отступать – якудза каждый день отстаивают своё право на жизнь, на свободу, свою честь и достоинство, а она женщина – чтобы они подчинялись ей, она должна быть сильнее каждого из них. И она будет, или она не Кейкаин Юра – Третья глава Кейкаин-кай! А в это же время в Укиёэ Тории Нацуми накладывала швы на длинный порез на руке Куротабо, улыбалась сквозь слёзы и говорила, как она боялась за него и как рада, что он вернулся. И Куротабо тоже улыбался, немного неуверенно, – не зная толком, как себя вести с честными девушками – но определённо счастливо. Было слышно, как за перегородкой ругается Зэн, которого не взяли на разборки, а Нура Рикуо пытался изобразить из себя заботливую сиделку и уложить названного брата обратно в постель. Жизнь продолжалась, хорошая ли, плохая, каждый судит по себе, и сам выбирает свой путь. И у кого-то это – путь беспредела. Конец ____________________ [1] сикомидзуэ (яп. 仕込み杖 ) – холодное оружие для «скрытой войны», выглядит так(http://i.imgur.com/E387pTO.jpg). [2] О-кунинуси (яп. 大国主 ) – синтоистский бог врачевания, изобрётший лекарства от многих болезней. [3] босодзоку (яп. 暴走族бо:со:дзоку, букв. «агрессивный гоночный клан») – полукриминальная субкультура байкеров. Состоит из группировок лихачей-мотоциклистов, а вскоре после организации часть босодзоку перешла на автомобили. Впоследствии основная часть попыталась дистанцироваться от криминала, сохранив при этом «легальный» образ жизни «банд мотоциклистов». [4] ванюдо (яп. 輪入道, монах-колесо) – популярный ёкай из японского фольклора. Описывается в образе пылающего огнём колеса от повозки, внутри которого находится страшная человеческая голова. [5] онсен (яп. 温泉 ) – название горячих источников в Японии, а также, зачастую, и название сопутствующей им инфраструктуры туризма – отелей, постоялых домов, ресторанов, расположенных вблизи источника. [6] оябун (яп. 親分 ) – «шеф», начальник всех и над всеми. Дословно можно перевести, как «лицо, заменяющее родителей». [7] катаги (яп. 堅気, букв. честный, добропорядочный) – «лохи», те, кто не якудза. [8] номия (яп. 飲み屋 ) – питейное заведение, кабак. [9] ирэдзуми (яп. 入れ墨 или 入墨 ) – дословно «вводить чернила», традиционная татуировка, сделанная в стиле изображений укиё-э и покрывающая большую площадь. В настоящее время такие татуировки ассоциируются исключительно с якудза. [10] мацури (яп. 祭り, «праздник») – эквивалент праздника или фестиваля в современной Японии, устраиваются синтоистскими храмами. [11] теучи – решение проблем насильственным методом (сленг). [12] микоси (яп. 神輿, букв. божественный паланкин) – переносные священные хранилища в синтоизме, в которых перемещаются ками (духи), обитающие в хранящихся в микоси священных предметах – синтай (как правило, это мечи, зеркала, драгоценности). [13] изакайя (яп. 居酒屋 ) – японский (ночной) ресторан, таверна. Чаще всего довольно демократичное заведение с интерьером в традиционном стиле. [14] нирами – провоцирующий взгляд между соперничающими якудза. Может закончиться жестокой разборкой. [15] Сёба-вари – церемония распределения мест на прилавках перед фестивалем мацури. [16] сацу – сокращение от «кейсацу» – полиция, аналог наших слов типа «мент», «ментура». [17] в оригинале Зэн (кит. 鴆, птица Чжень, по-японски читается «Зэн») – название вида ёкаев, а не имя собственное, название группировки, которую он возглавляет – Якуси Зэн-иппа (яп. 薬師鴆一派, группировка целителей Зэн). В данном тексте полное имя Зэна Якусизэн Зэничи (яп. 薬師伝鴆一 ), где в фамилии «зэн» пишется через 伝, что может быть переведено как способ, часто тайный, образ действий, а в имени через 鴆, как и в оригинале, всё та же птица Чжень. [18] харамаки (яп. 腹巻 ) – буквально «обмотка вокруг живота», широкие полосы плотной белой ткани, оборачиваемые вокруг живота, изначально носился под самурайский доспех. [19] сакадзуки (яп. 杯 ) – церемониальная чаша, по виду больше напоминающая блюдце для распития саке. [20] гокудо (яп. 極道 ) – «путь беспредела», в некотором роде синоним слову якудза, но употребляется в основном членами группировок. [21] фуку-хомбутё – начальник оперативных групп. [22] одзё – обращение к молодой девушке. Одзё-чан – деточка, малышка. В среде якудза «одзё» – обращение к девушкам-наследницам из семьи главы клана. [23] кайтё (яп. 会長 ) – «старший начальник», глава группировки. Используется, если название клана заканчивается -кай («организация»). [24] кобун (яп. 子分 ) – приёмный ребёнок в якудза, подчинённый. Оябун-кобун – модель принятых в кланах отношений. [25] куротомэсодэ (яп. 黒留袖 ) – чёрное кимоно, самая формальная одежда для замужней женщины.