вы знаете?

Вы знаете, как тяжело бывает умирать? Казалось бы, закрой глаза и заткни свою пасть на долгие года, века, ан нет. Самое тяжёлое - пережить последние мгновения. Мгновения, когда перед твоими глазами проносится фактически вся жизнь, когда ты начинаешь жалеть о том, что не сделал, а ещё больше о том, до чего дошёл. И даже последние слова даются так, словно ты должен сказать много чего, но должен уложить весь смысл в несколько предложений. Мне вроде как и нечего было вспомнить. Я так думал. Думал до тех пор, пока все чаще и чаще не стал погружаться в сон под разговоры врачей. "Ему осталось всего несколько часов!" - так и врезались слова в память. Несколько часов... А ведь всего пару лет назад казалось, что я бессмертен. Воспоминания. Они были теплыми. Такими родными, что невольно наворачивались слёзы от одного лишь осознания: ничего этого не повторить. Ничего такого же теплого не будет. Остаётся лишь довольствоваться тем, что осталось от того чудного времени, времени, когда мне все было нипочем. Хотя оно было чудесным лишь для таких, как я. Для тёмной стороны, страницы, о которой год от года стараются забыть власти, не обращая внимания. Помню, когда было лет восемь, я решил попробовать залезть в старый дом. Просто так: мне всегда было интересно, как это делают люди из телевидения - заходят, и им плевать на угнетающую атмосферу вокруг. Нашёл заброшенный дом и по сгнившим доскам ходил вокруг ямы со строительными материалами словно бы в ожидании чего-то. В этом доме воняло гнилью, старостью. Не понимаю, почему я не ушёл оттуда сразу же? Море по колено, горы по плечо - про меня ведь фразы. Я тогда, то ли поскользнувшись, то ли провалившись, упал вниз, сильно ударившись головой. Очухался, только когда была уже тёмная ночь, а на улице был слышен лишь гул редко проезжающих машин. Тогда я почему-то подумал, что мать, наверно, даже и не волнуется обо мне. Вылезал я из этой ямы вообще весело: укололся каким-то шприцом и осколком, залез на ржавую трубу, оперся на стену ногами и поднялся-таки наверх, порезавшись о кирпичную кладь коленом. Весь пыльный, грязный, в крови, я никак не мог вспомнить, куда же мне идти. Словно бы раз - и все выключилось. Странные ощущения. В теле была странная слабость, а ноги сами повели меня куда-то. Вели переулками, где приходилось слышать странные пьяные вскрики подростков. Тогда думал, что никогда не захочу быть таким. Совсем же забыл, в какой стране я живу. А дома мне устроили разнос. Часа на три, пока мать не заметила мои кровоточащие раны и не поспешила запихнуть меня в ванну. В тот день мне почему-то стало плевать на многие вещи... Как же людей меняет осознание скорой смерти. Когда меня отмыли, я рассказал матери о том, почему я крови и пыли, а она лишь посмеялась: "Ты у меня в рубашке родился как пить дать!". А потом она рассказала мне о том, сколько раз я мог умереть, будучи ещё совсем маленьким, даже толком не понимающим что делаю. Обморок от криков отца, три раза, а потом никак не мог начать дышать; вылез из окна третьего этажа в два года; пролетел на санках мимо грузовика; в три года автобус чуть ли не проехался по мне; а в пять я упал с крыши и сильно ударился головой. И до шести лет постоянно лунатил, пытался выйти за дверь, а если у тети, то в окно, что выходит на крышу. В семь, при ночевке у подножья гор, я забрался очень высоко и чуть было не сорвался. Это был самбурный поток мыслей: возраст варьировался в зависимости от того, что она вспомнит. А вспоминала она много чего, что, в принципе, несовместимо с жизнью. Меня било током, я мог утонуть, я падал с крыши, я получал сильный ожог, я мог не родиться. И много, много всего. Я столько раз мог умереть, но почему я жив? Восьмилетнему ребёнку не до того, чтобы думать над этим. И до конца начальной школы у матери стало раза в три больше седых волос. Столько происшествий, связанных с моей персоной, что вроде и смешно, и дико одновременно. Как человек может столько раз быть на грани жизни и смерти? В пятом классе моя жизнь приобрела несколько иной оттенок: мне все же довелось задуматься над тем, что мне бы помереть уже положено. И тогда все покатилось кубарем вниз. Тогда резко выяснилось, что мои друзья вовсе не друзья мне, а жалкие слабаки, полные лицемерия. Что учителя вовсе не умные, что школа вовсе не обязательна. Кто бы только знал, как легко ребёнку связаться с плохой компанией и как легко ему скатиться на социальное дно. Неодобренная матерью, она стала ещё более привлекательной. Ребята в ней были не шибко старше меня - всего-то год, два. И они уже старались оторваться по полной. Я раньше, до них, никогда не пил ничего спиртного в большом количестве, не курил по пять пачек в день, да я просто напросто не курил каждый день, что уж о пачках говорить - не пробовал даже лёгкие наркотики. Это все было немного смешно: я ещё даже не подросток, а уже стремлюсь уйти в мир грёз. Но мой разум говорил не совсем о том. Он чему-то поддерживал все это. Поддерживал наши с ними споры, мои частые стычки с гопниками, заканчивающиеся почему-то их горами в полиции или травмпункте. Поддерживал мои попытки доказать бессмертие посредством подставления под косу смерти. Грудью на амбразуру разве что не кидался. С этими ребятами я провёл два года - пока старшие из них не выпустились из 9 класса, по-быстрому свалив в колледж. Старшие были теми, кто держал эту компанию, а потому теперь все были вольны делать то, что сами захотят. Когда я был в седьмом классе, мой одноклассник умер от передоза. И снова что-то щелкнуло во мне. А ведь я тоже мог умереть, когда был в той компании. Мог умереть, потому что всегда большая доза доставалась мне. Мог, но не умер, снова доказывая своё чёртово бессмертие. Такие как я должны жить. Жить много, без смысла и цели. Должны быть тьмой в свете. На похоронах того парня я начал дико смеяться, впал в истерику со слезами, со смехом. Типичный психоз, такой непривычный для меня. Учителя кинулись успокаивать, вызвали врачей. А я просто думал о том, насколько же смерть близко ко мне. Там, на кладбище, мне показалось, что она просто дышит мне в спину, осыпая проклятьями. Любимец богов или сатаны. Не имеет значения, когда ты уже в психушке, в палате с ещё двумя мальчишками. Среди них был и Дима, такой же любимец богов, вот только с ярко выраженной шизофренией. Он был такой забавный, когда не был самим собой. Мы с ним хорошо подружились, даже несмотря на условия, в которых познакомились. В этой психушке я провёл год, да и он, в принципе, тоже. Потом мы оказались в одной школе. Знаете школы, на которые государство забило хуй? Вот именно в такой школе мы с ним и учились. Закидывались таблетками на уроках, курили в туалете на переменах, прогуливали уроки, получали оценки на халяву. Нас мало что волновало в то время - нам по 14. Нам так куда веселее. Позже как-то выяснилось, что у меня не встает на девушек, даже несмотря на их ну просто ахуетительное тело, но это оказалось нормальным явлением, после того как я хорошенько пробил данную тему в инете. Дима подсобил: согласился помочь мне в моих экспериментах. Я хотел точно знать, что отношусь к цветным, а парень был, в принципе, не против. И в каком-то роде я был рад, что у меня такой друг... Хотя после того случая все зашло куда дальше дружбы, хоть на словах озвучивать это никто не хотел. В 15 его нашли в окровавленной ванне. Никакой записки, абсолютно чистый телефон и любые соц. сети, равно как и комп или ноут. Никаких дневников, книг или ещё подобной мути. Просто улыбка на стене, нарисованная кровавым пальцем. Забавная вторая личность, интересно, а о чем она думала в тот момент? Явно не о том, как мне будет хуево. Я ведь даже на похороны не мог пойти. Депрессия, пятнадцать попыток суицида, три месяца в психушке, очередная плохая компания, только вот нового уровня - в шестнадцать всегда так - хочется чего посильнее, пожоще, даже не смотря на последствия. Вписки, секс с абсолютно незнакомыми людьми, наркотики, дым, что превратился в туман к концу вечера. Беспорядочная череда событий, что и не должна была бы закончиться, сливающаяся в один яркий бесконечный поток. Эта компания - от неё так и разило неприятностями. Убитые ребята, им нечего было терять, а я просто влился к ним со своими страхами и отклонениями. Смешно, страшно и немного неправильно, но довольно в тему. И ничего не должно было кончиться, если бы не... На медосмотре в школе оказалось, что я болен СПИДом. При полной проверке был вынесен ещё один смертельный диагноз - лейкемия. Забавно. Правда забавно. Настолько, что я ещё долго смеялся в кабинете врача. Почему-то хотелось воспринять это как шутку. И это бы должно было приубавить мой пыл в похождениях, вразумить.. Но это не остановило меня. Пусть под крики резко постаревшей матери, но я убегал из дома на очередное веселье, на очередную вписку, в клуб или подъезд очередного заброшенного дома. И я только тогда решил, что мне мало. Убиваясь, смеясь как чертов шизофреник, я дошёл до того, чего не решался сделать из-за смутно представляющегося будущего, о котором теперь не могло быть и речи. На моём теле было несчетное множество татуировок, пирсинга и подобных модификаций, а мои волосы напоминали солому. Но я был счастлив, что не раз говорил матери. - Мам, не плачь. Я счастливо прожил эти чертовы полгода, - я аккуратно поправил выбившуюся прядь из копны седых волос. Никогда не замечал или не хотел замечать, как она меняется. Она постарела. Постарела куда быстрей, чем положено. От каждой моей выходки, день ото дня, от каждого моего предсмертного состояния. Она увядала. Ровно как и я в свои последние часы, а может, и минуты. - Я правда счастлив, - улыбаюсь, смотря на свою руку, больше похожую на скелет, что обтянут белой кожей. - Эй, мама, будь и ты счастлива, - понимаю, что это самые последние мои слова, но ничего не могу поделать. Она ведь не будет жить без меня. Может, найдёт в моей комнате заначку с героином и разом введет себе в вены, а может, скрутит петлю и встанет на стул, умирая от удушья. И просто страшно. Страшно осознавать, что от тебя зависит ещё одна жизнь. Эй, Дима, чем ты думал, когда резал свои чертовы вены?.. Только сейчас я совсем не хочу умереть... Прости меня, мама. Ты, наверно, давно уже умерла после самой первой моей псевдосмерти.