Идеальное утро

У него самые невозможные на свете ресницы, и когда он щурится, кажется, будто его глаза обведены углём. Это пугающе красиво, завораживающе прекрасно. У него множество татуировок – сложных и не слишком, буквы, рисунки, одному ему понятные символы. Чтобы перечесть их, проследить узоры каждой, не хватит и ночи. У него грация хищника - каждое движение небрежно-отточено, нечеловечески совершенно. Зейн Малик прекрасней любых девушек, и это то единственное, что Лиам совершенно не хочет помнить. Хочет, но… Сильные руки, исчерченные линиями, являются ему во снах. Сжимают плечи, обхватывают запястья. Красивые губы дразнят и гладят, крепкая грудь, прижатая к собственной, выбивает дыхание и лишает силы воли. Это не наркотики и не любовь. Это грёбаное сумасшествие. *** В октябре темнеет медленно, но к девяти вечера повсюду уже фонари. Лиам возвращается домой. На работе скука и вечный шум, а дома одеяло, фильм на ночь и чашка чая. И даже если Луи снова вздумает играть в индейцев, его всегда можно утихомирить. Сначала метро, потом переполненный автобус. Вокруг молчаливая, усталая давка. Под конец дня злость уходит, и сил толкаться ни у кого нет. О Зейне напоминает всё: случайно подслушанный обрывок фразы, похожий блеск чужих глаз, прядь смолянисто-черных волос, выбивающихся из-под шапочки. Пейн старается не смотреть по сторонам. Натягивает на голову капюшон, заталкивает поглубже наушники и опускает взгляд вниз, на чьи-то ботинки. Это проигрышный вариант, он знает. Плейлист старый, песни в нём уже не поются всем сердцем, а звучат фоном, растворённые в крови. Родные, как заношенные рубашки, ставшие второй кожей… и они не мешают мыслям возвращаться к запретному раз за разом, круг за кругом. Они познакомились… Нет, они не познакомились. Это было ночью, в клубе, насквозь пропитанном алкоголем и развратом. Лиам искал Луи, пробираясь сквозь колышущееся море тел, и исступлённо танцующая толпа просто столкнула его и Зейна вместе, высекая искры. Они вцепились друг в друга, пытаясь устоять на ногах, одновременно взглянули друг другу в глаза… Пейн был оглушён музыкой и пьян. Зейн был красив до умопомрачения. Автобус, скрипя поворотной площадкой, съезжает с шоссе в капилляры улочек. Народ в салоне быстро рассасывается, и Лиам остаётся почти совсем один. Он садится, обхватывает себя руками и, сдаваясь, бездумно смотрит в окно. От этих мыслей всё равно никуда не деться. Пейн не помнил, как они вывалились из клуба, как добрались до их с Луи квартиры, и чья вообще это была идея – притащиться именно сюда… Его связные воспоминания начались с той точки, когда Зейн, всё-таки оторвавшись от его губ, шагнул назад и стянул через голову футболку. Когда свет уличных фонарей залил его торс жёлтым и матовым, а губы сделал тёмными и жадными. Это было красиво. Лучше, чем любые фото самых именитых фотографов мира. Лиам именно в тот момент, наконец-то трезвея, вспомнил, что никогда ещё не спал с парнями. Благодаря Луи и его бесконечным друзьям привык, что хотеть мужчину - это нормально, но сам… ещё никогда. Зейн чувствовал его метания. Чёрт возьми, да он чувствовал каждую его грёбаную мысль, каждое желание, хотя бы на миг возникающее в мозгу. Если бы не он, если бы это был не он, Пейн ни за что бы не позволил себе такое. Жаль, что позволил. Они молчали, но в молчании не было тяжести, только жар и прерывистые вздохи, звуки медленных поцелуев и влажное хлюпанье смазки… была гладкая кожа и сильные плечи, сплетённые ноги и ласкающие губы, пальцы внутри, скольжение, трение, сильнее и больше, до беспамятства и бенгальских искр перед глазами… Завтракали вчетвером. Луи пришёл под утро, и по его лицу было ясно видно, что слышал он достаточно. Его новый парень – друг, любовник, грелка на ночь или кто он там ему – нескладный и раздражающе кудрявый, занимал, кажется, половину кухни, но молчал и старался не отсвечивать. Томмо болтал и сорил крошками, Зейн вежливо поддерживал разговор, бросая на Пейна полные тепла взгляды. Тот делал вид, что не замечает их, и давился кофе без сахара. Внутри него всё клокотало. Это была катастрофа, полнейшая катастрофа. Он, Лиам Пейн, за всю жизнь встречавшийся только с двумя девушками, презирающий трах на одну ночь, свободные отношения и прочую новомодную ересь, вчера вот просто так, легко и беззаботно разделся и позволил делать с собой что угодно. Где же твои убеждения, Ли? Где твои принципы и моральные устои? А Зейн сидел так непринуждённо, словно ничего такого не случилось. Будто это не он вчера поимел его, Лиама, первый раз в жизни. Он ведь всё понял, всё прекрасно понял, но не подал виду… Его жгло изнутри и выворачивало наизнанку. Гордость и совесть кричали, как миллион рассерженных фурий, и Пейн не понимал, что раздражает его сильнее, собственное поведение или поведение Зейна, и каким должно было быть утро после. Знал только одно: так, как есть, неправильно. Это всё вообще не должно было случиться. Лиам выскакивает из автобуса, едва не прозевав свою остановку. Под ногами хрустят мерзлые листья, пересыпанные снегом. У подъезда бездомные кошки – по пушистому шару на ступеньку. Надо будет все-таки уговорить Луи завести кота. Холодно. Луи не встречает, и, прислушавшись, Пейн понимает, что друг не один. Снова Гарри. Впрочем, это здорово. Он оказался славным парнем. Лиам нарочито громко раздевается, швыряет ключи на тумбочку у зеркала и уходит в свою комнату. Помедлив, включает компьютер и уходит на кухню. Зейн нашёл его в соцсети, вызнал телефон и теперь написывает и названивает каждый день. Ни к чему не обязывающие вопросы, разговоры ни о чём, но Лиам злится каждый раз, потому что не хочет это продолжать. Он хочет забыть. А отказать и послать не позволяет ненавистная вежливость… Пейн несёт с кухни большую чашку чая. Сейчас он посмотрит хороший фильм, а потом ляжет спать. Утро вечера мудренее, завтра всё обязательно станет лучше. Из-за двери Томлинсона слышится пение и переборы. Пейн невольно улыбается, ускоряя шаг. Если Луи поёт, это значит, он на самом пике своей эйфории. Мысленные аплодисменты его Гарольду. Пока он устраивается на постели и выбирает фильм, в кармане брюк начинает пищать телефон, и ему приходится разрушить свитое из одеяла гнездо. «Мне нужно с тобой поговорить». Снова он. Засунь свои слова себе в жопу, - хочет сказать Лиам и только стискивает зубы. И набирает, промахиваясь от злости по виртуальной клавиатуре: «Я не хочу разговаривать». Ответ приходит сразу же: «Я около твоего подъезда, спустись, пожалуйста». Дерьмо. Лиам вскакивает и вырубает ночную лампу, закрывает ноутбук, уничтожает весь свет в комнате, краем сознания понимая, что прятаться поздно, и на цыпочках идёт на кухню. Второй этаж. Кухня снизу прекрасно просматривается, но если подобраться к окну, согнувшись в три погибели, под прикрытием занавески и комнатной пальмы, можно остаться незамеченным. У тротуара мигает аварийкой тёмное авто. В освещённом салоне знакомое лицо. Зейн смотрит сюда и, кажется, прямо на Лиама. Тот отшатывается, впечатывается лопатками в холодильник и зло сжимает телефон. Какой же он красивый. Вот дерьмо!.. Он делает серию коротких вдохов и выдохов, прикрывает глаза и призывает на помощь все свои силы. Потом садится на кухонный стол, скрытый шатром пальмы, и быстро печатает, почти не сводя глаз с автомобиля: «Нет». Он видит, как Зейн хватает телефон и, прочитав сообщение, набирает ответ. «Позволь мне загладить свою вину». Загладить свою вину?.. В сердце что-то больно сжимается, и Лиам резко вздыхает, раз, другой, третий. О какой вине может идти речь, если всё то, что было, не должно было произойти вообще? Пейн не должен был сталкиваться в клубе с самым потрясающим парнем в мире. Пейн не должен был узнавать, что его зовут Зейн, что у него мягкие, очень мягкие губы и идеальное тело… Это не вина, это судьба, карма, и его собственные отвратительные инстинкты. Малик ни в чём не виноват. Лиам пугается сам себя. Он не знает, чего хочет, не знает, злится ли по-настоящему на Зейна, и тем более не знает, что ему сейчас делать. Поэтому просто сидит и смотрит вниз, на улицу, на едва подсвеченный чёткий профиль. Минуты текут медленно, как сгущённое молоко. Это похоже на осаду, или на то, как дракон сторожит башню с принцессой. Парень фыркает. Он – принцесса? Докатились. Пакистанец не поднимется сюда, кода от домофона у него нет. А если даже и попытается, Пейн успеет предупредить Луи. Луи прикроет, скажет, что его нет дома. Чёрт возьми, нужно было самому это сказать. Теперь уже поздно. Лиам смотрит на далёкого Зейна, а в голове бродят воспоминания о их ночи. Бродят, настойчиво застя глаза, заставляя краснеть и заново ощущать отголоски того жара и счастья… Увлёкшись, он пропускает момент, когда Малик выходит из машины, и приходит в себя, увидев, что салон пуст. Он бросается к Луи. Стучит в дверь, зовёт и паникует изо всех сил. Томлинсон открывает – недовольное лицо, гитара в руке и голова Гарри на плече. - Привет… вам, - выдыхает Пейн, - Луи, эм, ты не мог бы мне помочь? - Мы, вообще-то, уже уходим, но если что-то… Раздаётся звонок в дверь, и сердце Лиама рушится в пятки. Он быстрым шёпотом инструктирует Луи (перебивая серию вопросов: «это тот самый, о котором?..», «да ну, что ты…», и «зачем ты так?..») и прячется в своей комнате. - Иду-у-у-у!! – вопит в коридоре Томлинсон. Кровь Лиама – чистый азот. Он отступает назад, до тех пор, пока не упирается в край кровати. В ушах шумит, и он не слышит, что происходит в коридоре. Сердце колотится, как после бега на скорость. Ну же, Томмо… Полоска света падает на его лицо, и он успевает заметить за открывшейся дверью отвратительно довольного Луи в шапке и копну кудрей Гарри в обрамлении капюшона. А потом всё загораживает чёрная фигура, и дверь закрывается снова. В голове паника, хаос, Содом и Гоморра. Для полной атмосферы катастрофы не хватает только лавы и пепла. Зейн молчит и не двигается, не двигается и Пейн, но вдруг не выдерживает напряжения и бросает первое, что удалось выцепить из паникующих мыслей: - Проваливай! Нежеланный гость не вздрагивает и не пугается. Только наклоняет голову, словно прислушиваясь. - Ты ведь на самом деле этого не хочешь. Хорошо, что в темноте не видно лица. Тело Лиама не умеет врать. - Я не хочу тебя видеть. - Ты же врёшь мне, Ли-ам, - голос растягивает имя, и Пейн отстранённо думает, как сексуально звучат эти несколько букв на его губах. - Проваливай, - повторяет он, отступая вглубь комнаты. Малик движется за ним, как тень, и это почти страшно. Они замирают в свете уличного фонаря, лицом к лицу, всего в нескольких сантиметрах. В прихожей громко щёлкает ключ, и это срывает предохранители. Лиам толкает Зейна в грудь. - Тебе нечего здесь делать, сваливай сейчас же. Между нами ничего нет и ничего быть не может! Кажется, это из какой-то мыльной оперы, и звучит очень по-девчачьи, но Лиам в отчаянии и ему плевать на всё. Тонкий Зейн даже не шатается, только придвигается ближе, заставляя Пейна, уходя от прикосновений, вжаться в подоконник: - Мне показалось, тебе понравилось в прошлый раз, разве нет? - Это не имеет значения. - Очень даже имеет, - он всё ещё спокоен, голос негромкий и бархатный, как ночь, - Это… - Отъебись, Зейн. - …это ведь был твой первый раз с парнем, да? Это удар под дых, предательский, нечестный. Лиам ловит воздух ртом, и ему нечего, совершенно нечего сказать. Всё правда, - кричит мозг, всё это правда, это был первый раз, и мне понравилось, очень понравилось! А голос Зейна теплеет с каждым словом, его тон чёрный, как мех, мягкий, почти воркующий, от него мурашки по позвоночнику и волосы дыбом на загривке. - Я понял это, но… просто не смог остановиться. Прости, что всё так получилось… спешно и вообще, но… ты не останавливал меня, хоть и боялся. Скажи, почему ты меня не остановил? «Потому что ты потрясающий, - неистовствует мозг, перекрывая криком все мысли, - потому что я в жизни не видел человека красивее тебя, потому что я хотел, потому что устал быть один». Лиам не отвечает и толкает его в грудь снова; это уже не борьба, а позорная капитуляция, он прекрасно понимает, что проиграл, и сопротивляется из чистого упрямства. Зейн втискивает его в подоконник, прижимается всем телом, не обнимая, легкими пальцами едва касаясь сжатых ладоней. - Прости, - тепло дышит он в висок Пейну, - Прости меня. Дай мне ещё один шанс. Ты не должен извиняться, ты не виноват, - звучит в голове, но все связные мысли выветриваются оттуда снова, как по команде, когда Зейн чуть наклоняется, и губы Лиама касаются его кожи. Нечаянно. Случайно. Но это становится последней каплей. Нет страсти, напора и пошлых стонов – они остались там, в первой, хмельной и беспамятной ночи после клуба. Они целуются нескончаемо долго. Время исчисляется соприкосновениями губ, а не секундами, и это так здорово, что впору кричать. Зейн нежный и словно нерешительный, чуткий и доверчивый, и Лиам дрожит от этого всё жарче. Путается пальцами в шёлке волос, притягивает к себе ближе, расставляет колени. Страх выходит из него ознобом. Он так боялся всё это потерять, что Зейн с ним больше… не случится. Он умеет телепортироваться. Под спиной Пейна кровать, а пакистанец склоняется над ним, чтобы поцеловать снова и снова, и гладит его тело, растворяя в своих прикосновениях. Он не задевает пах, движения целомудренны и вовсе не жадны, но их достаточно, чтобы толкать парня к грани шаг за шагом. Дежавю. Обнажённый торс, тело сильное и тонкое, вязь чернил по топлёному молоку. Зейн смотрит сверху вниз с мягкой улыбкой, и Лиам ни о чём не жалеет. Улыбается в ответ – немного нервно, тянет на себя, заставляет лечь всем весом и крепко обнимает. Я мотал тебе нервы, - хочет сказать он, но молчит, потому что боится испортить момент глупыми словами. И снова целует Зейна, приникая к его губам своими, чувствуя колючую щетину и юркий жар языка… А потом они становятся единым целым. Руки и плечи, губы и щёки, широко распахнутые глаза и напряжённые мышцы - и уже не понять, где в этом клубке оголённых нервов Лиам, а где Зейн. Раскинутые бёдра, темноволосая голова между ними, плавные движения и еле сдерживаемые стоны. Узость и податливость, гладкость и жар, жар, жар, неистовый жар, не испепеляюще жестокий, а светлый и окрыляющий. Зейн сдерживает и себя, и его, задыхаясь и невидяще вглядываясь в лицо. Вжимается медленно, лаская внутри твёрдой гладкостью члена, отстраняется, ловя губами частые вдохи. Держит предплечья, не даёт дёргаться навстречу. Лиам гладит его живот и грудь, напряжённые бёдра, всё, до чего может дотянуться, прося расслабиться и отпустить поводок. Ему уже не хочется никакой нежности – только бы погасить внутри этот невообразимый пожар. И пакистанец со стоном сдаётся, входит резко и целует без остановки в такт неистовым толчкам. Пейн закрывает глаза и цепляется за его плечи из последних сил… Огонь усмиряет огонь. Зейн, впившись в его шею, надолго замирает, и там, внутри, где он пульсирует и обжигает, разливается раскалённая сперма; его рука на члене парня на секунду сбивается с ритма, но это уже не важно. Лиам выгибается в спине, прижимаясь к нему, и вздрагивает всем телом, проваливаясь в сладкую черноту. *** Они завтракают вчетвером. Луи болтает и сорит крошками, Гарри раскинул на пол кухни свои безобразно – прекрасно! – возразит Томлинсон – длинные ноги, но Лиаму на это наплевать. К его плечу притиснуто плечо Зейна, его ладонь украдкой стискивает его пальцы под столом, коричневый взгляд не отрывается ни на секунду. И это остроскулое лицо – немного заспанное, сияющее под шапкой спутанных волос - самая прекрасная вещь, которую когда-либо видел Пейн. У них сейчас – собственный мир, дрожащий, как марево над дорогой в летний полдень, сотканный из прикосновений и общих мыслей, которые не нужно говорить вслух, чтобы понять. Это… как кислород, только гораздо нужнее. И эту эфемерность безжалостно разбивает Луи. Он терпеть не может, когда внимание приковано не к нему. - Хей, ребята, - машет он ладонью между их склонёнными головами, заставляя их отпрянуть и уставиться на него, - Как насчёт завалиться в клуб сегодня вечером, м? - Я тебя ещё за вчерашнее не простил – Пейн отбирает у него последний маффин и быстро от него откусывает, стараясь скрыть непонятно откуда взявшееся смущение. - Разве я виноват, что ты совсем дурак? – нагло хамит Луи, пиная его под столом, - Любовью мозг отшибло на старости лет. Лиам окончательно заливается краской и пинает его тоже. Попадает, правда, по Гарри, но это уже не важно, потому что завязывается общая потасовка. Зейн щекочет его, кудрявый насильно ерошит идеальную чёлку Луи. Визг, писк, смех, весёлые взгляды и румянец на щеках. - ... у нас в любом случае другие планы на вечер, - улыбается Малик. Томмо ржёт. - Совсем не то, что ты подумал, озабоченный, - ворчит Лиам, еле отдышавшись от зверской щекотки, а Зейн, ухмыляясь, сообщает всем, доверительно наклонившись ниже: - Свидание, - и многозначительно поднимает брови. Счастливый хохот Луи и возмущённые стоны Пейна слышны, наверное, за десяток этажей.