Тайное

Они расположились вчетвером: Быков, Дауге, Юрковский и Крутиков. Алексей сидел немного в стороне, Владимир напротив него. Одетый в мятые штаны и халат сверху, он листал замусоленный блокнот со стихами. Было до невероятности странно видеть эту тетрадь снова; они все буквально наизнанку вывернулись во время полёта, истрепало их немилосердно, выхолощило, а тетрадочка знай себе лежала всё это время где-нибудь в укромном месте и горя не знала. − Когда уже опубликуешь? — поддразнил Дауге, всё ещё перебинтованный и измученный, но уже значительно оживившийся. − Да как-то, Иоганыч… − неопределённо махнул рукой Владимир. — На Венеру слетал и живым вернулся, а до издательства дойти духу не хватает, − и снова углубился в косые строчки. Быков глядел на него сквозь полуопущенные веки. После миссии на «Хиусе» у него многое осталось в памяти, но поверх новых фактов, новых впечатлений, новых и старых имён лежало — Юрковский. Даже не так — ЮРКОВСКИЙ. Как на транспаранте. Как на папке с личным делом, с которым он украдкой познакомился. Наверное, всё из-за последних дней. Мир тогда сузился до бесконечной дороги и партнёра. Правда, с ними был ещё и Дауге, но лишь в качестве почти мёртвого груза, а с Владимиром приходилось мириться, договариваться, взаимно подбадривать друг друга, вместе искать выход. В такие эпизоды время растягивается, а пространство сжимается так, что почти срастаешься с тем, кто по воле случая оказался к тебе ближе всего. По крайней мере, Быков именно так себе всё объяснял. Итак, откинувшись назад в своём кресле и безотрывно наблюдая за смешно подёргивающейся ногой почти состоявшегося поэта, он мысленно листал эту толстую папку со ставшей почти родной фамилией на титульном листе. И первый же кадр — Юрковский, декламировавший рифмованные строчки собственного сочинения, вслух же их исправлявший прямо на ходу и совершенно искренне подшучивавший над неудачными местами. Алексей удивлялся и уважал его за такую откровенность. Сам он стихов не писал, а главное, никогда не страдал от отсутствия такого дара. Такие, как Быков, не пишут стихов, это не в их природе. Или вот ещё случай вспомнился — о том, Юрковский спускался со скалы без троса. Как Алексей был зол тогда на него за этот безответственный, пижонский жест! А Дауге, наоборот, был почти очарован. …На самом деле, Быков тоже. Но при этом продолжал считать, что такие выходки совсем не к месту в серьёзных экспедициях. Впрочем, на Владимира не получалось толком злиться. Ну, поорал он, процитировал пару раз технику безопасности, вызвал на лице провинившегося смущённое выражение, — а удовлетворения не получил. Потому что Юрковский должен совершать подобные неожиданные выкрутасы, это, можно сказать, его святая обязанность. Быков был предсказуем. В этом не было ничего обидного, потому что в глазах окружающих он был предсказуемо хорош. Правда, Юрковский поначалу пытался его задеть — иногда тщетно, иногда не без результата. «Ну что вы, я ничего не имею против специалиста по пустыням», − говорил он с комичной гримасой, и Алексей силился понять, действительно ли он так не понравился своему будущему коллеге, или же это просто своеобразная проверка, что-то вроде обряда посвящения. И хотелось бы пропустить мимо ушей мнение этого красавчика, но не получалось. Наверное, невесело пускаться в длинный и опасный путь, будучи не в ладах хотя бы с одним из товарищей. По крайней мере, Быков именно так себе всё объяснял. Конечно, трудно было найти людей, ещё более противоположных по своей сути, чем он и Юрковский. Но ведь они всё-таки справились, выстояли. Смогли. Дотянули. Выжили. Алексей помнил, как чуть ли не за воротник тянул его, а тот скалился и хрипел: «Брось меня! Оставь!». Оставил бы он, как же! И не стыдно было такое просить? Вот пару тумаков за такие разговоры Быков собирался отвесить, но руки до сих пор не дошли в прямом смысле. Алексей всё смотрел и смотрел на него, без особой мысли, только со смутными ощущениями. Ничто его не тяготило — человек он был не слишком темпераментный в подобных делах; ни зависти, ни ревности, ничего подобного он не чувствовал, может быть, что-то другое, неоформленное… да, в общем-то, пустяки. Не прощаются же они навечно, в конце концов. Будут другие полёты, он и разберётся. А если и не разберётся — бог с ним; не самая эта ужасная проблема, с которой жить. − Кому это у тебя тут посвящение, Володька? — неожиданно воскликнул Дауге, тыча пальцем в страницу. — Специалисту по… пустыням?.. Тот захлопнул тетрадь с такой поспешностью, что злосчастный листок выпал и предательски приземлился прямо Быкову под ноги. − Это так… пародия. Ничего серьёзного. Просто забавный стишок сочинился… про наши приключения, − быстро заявил разоблачённый поэт и сам себе не поверил; уголки губ у него задрались кверху в привычной вызывающей усмешке, но Быков именно сейчас запоздало понял, что эта усмешка никогда не была злой; что Юрковский никогда не пытался уязвить его просто ради того, чтобы уязвить.