Инструкция по применению

— Перестань, Лео! Убери руки, чёрт побери! — Тихо, нас услышат. Лео недовольно шикает на Элиота и утягивает его за рукав в тёмный коридор. В особняке Найтреев царит полуночная тишина, и только близ неплотно прикрытой двери в спальню Винсента безмолвие разбавляется приглушёнными вздохами, стонами, будто сквозь зубы, учащённым дыханием и скрипом кровати. Лео, не выпуская рукава, прислушивается — не собираются ли обитатели комнаты закончить со своими забавами и внезапно открыть дверь? Но нет, судя по звукам, за дверью — самый разгар любовных утех. — Нет-нет, стой! — Элиот, красный, как рак, хватает Лео за руку, едва тот тянется к дверной ручке. — Ты всё равно не знаешь, как это делается, — фыркает Лео, высвобождая руку. — Смотри и запоминай. — Поверить не могу, что ты меня в это втянул, — Элиот накрывает лицо ладонью. — Прошу тебя, давай уйдём. Сами разберёмся. — Не разберёмся. Издеваться ты будешь надо мной. Я согласен разбираться самостоятельно только в том случае, если снизу будешь ты. Элиот краснеет пуще прежнего и от стыда словно забывает, как разговаривать. Лео, пользуется его смущённым столбняком и тихонько нажимает на ручку двери, а потом осторожно заглядывает внутрь. В спальне горит единственная свеча. Лео видит спину Винсента в одной сорочке; густая копна спутанных золотистых волос падает на напряжённые плечи. Тот, кто находится снизу, темноволос и обладает низким голосом — значит, не женщина, на что Лео и надеялся. Опыт Винсента с женщинами им не слишком-то пригодится. Винсент распрямляется, выгибает спину, поводит плечами, и сорочка соскальзывает по его рукам, обнажая лопатки, а потом — поясницу. Свет дрожащего огонька свечи придаёт его коже мягкое золотистое сияние. Не глядя скинув сорочку на пол, Винсент сползает с чужих бёдер чуть ниже, наклоняется, целуя обнажённый живот, и тогда Лео видит лицо Гилберта. И закрывает дверь. — Тебе показалось, — говорит он, не оборачиваясь, только крепче сжимая в пальцах рукав Элиота. — Он же... они же... — то ли волнения, то ли гнева у него садится голос и обретает приятную, волнительную хрипотцу. — Что за бесстыдство?! Они же братья! — А я — одного с тобой пола, и слуга в придачу. Ещё вопросы? На всякий случай Лео выпускает рукав Элиота, сжимает рукой запястье, и лишь затем вновь приоткрывает дверь. Руки Гилберта перетянуты верёвкой и заведены за голову. Кожа на запястьях — натёртая, сильно покрасневшая. Губы Гилберта приоткрыты, но когда Винсент мягко скользит ладонью под пояс брюк, он прикусывает нижнюю губу, запрокидывает голову, отчего волосы его чёрными кольцами рассыпаются по подушке, а из груди вырывается сдавленный полувсхлип полустон. — Смотри, у Гила... связаны... руки... — Даже не думай. Гилберт облизывает губы, и они влажно блестят. Он что-то неразборчиво шепчет, но Винсент не отвечает ему, молча прикусывает кожу живота, пока руки его расстёгивают чужой ремень. Металлическая пряжка звенит, и этот звук кажется неестественно громким. Винсент приподнимается, тихо велит Гилберту повернуться на живот, и тот подчиняется. На щеках Гилберта — румянец, но не стыдливо-смущённый, как у почти пунцового Элиота. Гилберт, опираясь на локти и укладываясь удобнее под пристальным взглядом брата, не выглядит стеснённым и смущённым. Ему словно нравится подчиняться мягким, но настойчивым словам и прикосновениям. Глаза его, обычно светло-янтарные, но сейчас кажущиеся карими, блестят. Винсент ласково, с нежностью проводит кончиками пальцев по лопаткам Гилберта, и тот вздрагивает. Винсент зажимает в ладонях ремень, тянет, будто проверяя на прочность, размахивается, и хлёсткий удар оставляет на чужой спине наливающийся алым след. Бьёт Винсент легко, аккуратно, Гилберт едва вздрагивает, значит, ему не больно. А потом удары становятся резче, грубее, замахи — шире, и вздрагивает Гилберт явственнее. Элиот отшатывается. Он не смотрит — отводит взгляд, вжимается спиной в стену, но Лео держит крепко, не позволяет вырваться и сбежать. Винсент наклоняется, целует иссечённую алеющими полосами спину, и Гилберт глухо стонет в подушку, прогибает спину. Винсент тихо смеётся, шёпотом что-то говорит и мягко хлопает ладонью по его бедру. Гилберт понятливо приподнимает бёдра, и Винсент стягивает с него мешающуюся ткань брюк. Он берёт с прикроватной тумбы гранённый хрустальный флакон, с тихим звоном снимает с него остроконечную пробку и наклоняет. На ладонь ему льётся вязкая мутноватая жидкость. Лео дёргает Элиота за запястье, а когда тот не реагирует, дёргает настойчивее и притягивает к себе, вынуждая взглянуть. Когда Элиот всё же отстраняется от стены, Лео чувствует на щеке его сбитое дыхание и понимает: Элиота заводит то, что он видит, и он чертовски этого стыдится. Лео выпускает запястье Элиота, хватает за отворот фрака, притягивает к себе, заставляя наклониться и, повернув голову, аккуратно прикусывает зубами мочку уха. В глазах Элиота плещется желание, но он отводит глаза, нервно сглатывает, вцепляется пальцами в дверной косяк. Винсент замирает на мгновение, будто прислушивается, и Лео невольно напрягается, готовый в любой момент захлопнуть дверь. Так и не обернувшись, Винсент закрывает флакон и отставляет его обратно на тумбу. Пальцы его уже смочены мутной вязкой жидкостью и блестят в свете свечи. Винсент раздвигает ягодицы Гилберта, оставляя на них влажные следы, и его пальцы проникают внутрь. Гилберт подаётся бёдрами навстречу его руке, дыхание у него шумное, тяжёлое, наполняющее всю комнату. Винсент расстёгивает свои брюки; глаза Лео накрывает ладонь Элиота. Элиот, прижимая его к себе, оттаскивает прочь от двери, раздражённо шепча на ухо: «Нечего на него смотреть». Такая упоительно-милая и глупая ревность вызывает на губах Лео усмешку, но увести себя прочь он всё же позволяет, и они прячутся под ведущей на третий этаж лестницей. Дверь и стены приглушают звуки, но до них всё равно доносятся стоны, словно Гилберт уже не сдерживается. Голоса Винсента Лео не слышит. — Господин Гилберт не останется на ночь, — тихо шепчет Лео, бесцельно выглядывая из-под лестницы и смотря на дверь спальни Винсента. — Если господин Винсент уйдёт проводить его, зайдёшь и возьмёшь тот флакон. — Я? К Винсенту в спальню? Ты издеваешься? — А мы разве не за этим сюда шли? — Лео закатывает глаза, пользуясь тем, что Элиот этого всё равно не видит. — Нет, ты, конечно, можешь развлекаться в гордом одиночестве, а я пойду спать... Он оборачивается и смотрит на Элиота. Кажется, сегодня он доведёт его до крайности, настолько Элиот смущён, но Лео не хочется одёргивать себя. Ему нравится смущение Элиота и то, что кроется в его взгляде под вуалью скромности. Лео прижимается к Элиоту, целует его, и в этом тягучем глубоком поцелуе нет и намёка на робкую, немного пугливую нежность — такими были их ещё недавние первые осторожные поцелуи. А Элиот едва сдерживается, замечает Лео. Руки Элиота напряжены, обнимает он слишком крепко, почти болезненно, губы кусает так, что они саднят, но Лео терпит эту несдержанность, откровенно наслаждается ею. Поцелуи у них долгие, но торопливые, беспорядочные. И Лео, отдавшись ощущениям, едва слышит сквозь застлавшую сознание пелену, как отворяется дверь спальни Винсента, как Гилберт что-то тихо говорит, как они вдвоём спускаются по лестнице. Лео пытается отстраниться, но Элиот отстраняться не хочет, его руки на талии — стальные тиски, и Лео рвётся прочь из его объятий. — Иди, — говорит он, ускользая от чужих рук. Элиот, кажется, едва понимает, что от него хотят, но послушно уходит. Он уже не спорит, не боится войти в «обитель бардака и разврата» и скрывается за дверью, а потом быстро выходит. Лео выныривает из-под лестницы, Элиот хватает его за руку и как-то по-хозяйски уводит собой. Ладонь у него чуть влажная, напряжённая, трепещущая в руке Лео. Элиот нервничает, и Лео клянётся себе держать рот на замке, не поддевать его. Он и сам волнуется, но не подаёт виду. Легко скрыть своё волнение за завесой волос и толщей стёкол очков. Он надёжно спрятан и оттого у него есть преимущество перед Элиотом. Элиот — открытая книга, оголённый нерв. Он весь перед Лео как на ладони. Темнота спальни Элиота обступает их со всех сторон. Лео хочется зажечь свечу, чтобы видеть, как мягкий золотистый свет будет струиться по плечам Элиота и отражаться в его глазах, но ему неловко. Элиот ставит флакон на прикроватную тумбу, поворачивается к Лео, притягивает его к себе, и Лео вздрагивает от прикосновения. Легко дразнить кого-то, стоя в коридоре, под чужой дверью. А необходимость снять с себя одежду и позволить кому-то дотрагиваться до себя сковывает по рукам и ногам, и Лео приходится через силу заставлять себя обнять Элиота за шею, чтобы Элиот не подумал, будто Лео боится и нервничает. А Лео нервничает. Губы Элиота — вновь на собственных губах. Тугой узел шёлковой шейной ленты ослабевает, пальцы Элиота распускают его и принимаются за пуговицы сорочки. Поцелуи Элиота всё настойчивее и жёстче, но руки у него мягкие, осторожные, и под его лёгкими касаниями Лео расслабляется. Он сам тянется к шее Элиота, стягивает с него ленту, торопливо и неловко расстёгивает сорочку и жилет. Элиот с нажимом проводит ладонями по плечам Лео, и Лео, послушный его движениям, позволяет снять с себя фрак, а потом — и сорочку вместе с жилетом. Кровать тихо, заговорщицки скрипит, когда Элиот, крепко обняв Лео за талию, бережно опускает его спиной вперёд. Лео поворачивает голову, открывая шею для поцелуев, и одной рукой снимает с себя очки. Почти вслепую он пытается отыскать тумбу, и с третьей попытки нащупывает её и оставляет на ней очки. Элиот опускается к его ключицам, чувствительно прикусывает их, а Лео отчаянно хочется видеть глаза Элиота, и он тянет Элиота к себе, и смотрит на его лицо. Дикое, слепое желание, так резко контрастирующее со сдержанностью всех касаний, приводит Лео в замешательство. Элиот так внимателен и осторожен, это подкупает, и страх растворяется в яркой голубизне чужих глаз. Лео зарывается пальцами в свою длинную чёлку и зачёсывает её назад, убирая пряди с лица. В глазах Элиота — удивление, сменяющееся восторгом. Он смотрит в глаза Лео и не закрывает глаз, даже вновь целуя, словно пьёт его взгляд и не может напиться. Фрак с Элиота Лео снял осторожно, но жилет и сорочку срывает уже нетерпеливо, желая скорее прикоснуться к разгорячённой коже чужих напряжённых плеч. Тяжесть Элиота пьянит, кружит голову, и Лео уже с трудом сознаёт, что с ним делают, больно ему или приятно — всё смешалось. Пальцы Элиота — у губ Лео, касаются самыми кончиками, и он несильно прикусывает шероховатые подушечки. Он проходится по ним кончиком языка, прихватывает их губами: мягко, осторожно, сначала кончики, потом — на всю длину, и Элиот, кажется, забывает, как дышать. Словно завороженный, он следит, как губы Лео скользят по его указательному и среднему пальцам. Лео целует грубую от частых контактов с оружием ладонь Элиота, его запястье, где кожа удивительно нежная по сравнению с мозолистой ладонью. Элиот мягко высвобождает запястье, скользит пальцами по груди и животу Лео, наощупь расстёгивает его брюки. Тихий стук в дверь. Стук, такой неуместный в окружившей их двоих тишине, спутанной с их рваным дыханием. Дверь приоткрывается. — Элиот, — шепчет Винсент из темноты коридора. — Ты не тот флакон взял. Я же специально нужный на видном месте оставил. Вот, — рука в белой перчатке просовывается в зазор между дверью и косяком, и опускает на пол хрустальный флакон. Потом дверь тихо закрывается. Элиот накрывает лицо ладонью и тихо ругается сквозь зубы. В нём быстро закипает злость, и, кажется Лео, он вот-вот соскочит с кровати и бросится выносить дверь в спальню брата и орать на него. Предупреждая взрыв эмоций, Лео выползает из-под Элиота, подходит к двери и, наклонившись, берёт с пола флакон, а потом поднимает глаза на растерянного и злого Элиота, сейчас явно озабоченного только немедленным выплеском своего гнева. Похоже, думает Лео, сегодня брать инициативу в свои руки придётся ему. И он возвращается к кровати, и, надавив на грудь Элиота, вынуждает его откинуться назад, и наклоняется к нему, и целует его. Он садится не сверху, на бёдра Элиота, а меж его ног и аккуратно высвобождает брючную пуговицу из петли. Элиот вздрагивает, дёргается, но Лео, скользнув губами по его щеке, едва слышно шепчет ему на ухо: — Тихо, тихо. И Элиот поддаётся. И сладко на душе от столь безграничного доверия, и горько. Но Лео гонит горечь прочь, не желая разъедать ею и доверие Элиота, и его сдержанную нежность, и его страсть, тлеющую в нём и вот-вот грозящую вырваться наружу буйным пожаром. — В следующий раз, — чуть громче шепчет он, — к твоему брату за флаконом пойду я.