Как дома

Старая, омертвевшая кора слезала с Грута, как чешуя, когда Рокет поддевал ее коготками. Он действовал аккуратно, как при починке механизмов, и Грут не отрывал от него своего непонятного, теплого взгляда. Его глаза действительно были теплыми, и их можно было лизнуть языком. На вкус они были как фруктовый сок. Под старой корой была новая, нежно-зеленая, гибкая. Когда Рокет прокусил ее острыми зубками, Грут завибрировал всем телом, как мотор старых машин. Сок, выступивший из раны, был на вкус как трава, корица и пыль. Не чета крови, от ее вкуса тошнило. Рокет сидел в нескольких лабораториях и тюрьмах, а там случалось всякое и всякие. Как-то раз один мудак, считавший себя местным альфа-самцом, попытался засунуть свой член Рокету в рот. Рокет просто щелкнул зубами, и потом весь день плевался, но мудаку, конечно, хуже было. Медицинскую помощь ему оказали, но вот радости в жизни у него поубавилось. Рокет его из милосердия застрелил, когда сбегал через лазарет. Галактика была ироничным местом. Жестоким, но со своей долей веселья. — Хватит лыбиться, — велел Рокет Груту недовольно, раздвигая верхние ветви, чтобы добраться до молодых побегов, которые тот прятал внутри, — Мы тут, между прочим, серьезным делом заняты. Как взрослые, крутые парни. В их космическом борделе все спали друг с другом, потому что спасение Галактики было делом опасным, и на грани жизни и смерти они бывали чаще, чем в отпуске. Тут уж не до разборчивости. Впрочем, Рокет лукавил. Они с Грутом начали экспериментировать задолго до встречи с остальными Стражами Галактики. Просто Рокет доверял Груту, больше всех в этой бесконечной вселенной. Если бы он увлекался всякими высокими материями, он бы сказал, что это любовь. Но слову «любовь» — пошлому и лживому — он предпочитал слово "партнеры". И в преступлениях, и в геройстве, и в таких вот сердечных делах. Грут выпустил тонкие, зеленые побеги, гладкие, как провода, и оплел Рокета, сдавливая в крепких объятиях. Он гладил его шрамы на спине, почесывал кожу вокруг них самыми кончиками ветвей (кожа всегда там чесалась, и ныла в жару или холод). Рокет дрожал, тихо матерясь, и довольно фыркал, когда Грут чесал его за ушами. На ветвях Грута распускались цветы, от их аромата свербило в носу и сладко сводило живот. Рокет расстегнул ремень, стянул окончательно уже с себя комбинезон и потерся об одну из веток побольше задницей. Он был достаточно изменен генетически, чтобы не метить все подряд, но иногда на него находило. Грут не возражал. Среди его ветвей Рокет мог бы чувствовать себя как в клетке, но чувствовал — дома. Десятки маленьких веточек гладили его, чесали, обнимали, поддерживая. Когда он почувствовал, как увеличивается член, то толкнулся вперед, где в одной из ветвей была щель. Из таких щелей по всему телу Грута иногда вылетали яркие, мерцающие светлячки. Вероятно, это были семена или какие-то неведомые паразиты с планеты Х. Рокет не хотел думать, куда он толкается самым дорогим своим органом после головы. Ему просто нужно было... реализовывать инстинкты. Кора в этих щелях была мягкой, и скорее напоминала бутоны цветов, нежнее, чем бархат или человеческая кожа. Светлячки, похожие на пух, взлетели вокруг, запутались в шерсти Рокета, ослепили светом. Он замер, вцепившись коготками в Грута и дрожа. — Я ЕСТЬ ГРУТ, — пророкотало словно бы со всех сторон, когда Грут медленно начал закручиваться обратно, убирая внутрь все свои нежные, уязвимые части, и пряча Рокета вместе с ними среди толстых, шершавых ветвей. — И я тебя люблю, придурок, — прошептал Рокет устало, довольно и сонно. После каждого такого раза он спал, словно только что родился, и ему снились леса, поля и летающие вокруг светлячки, а не стерильные лаборатории, где он родился.