Великий Змей

Когда луна цепляет белыми боками макушку сакуры, к Медзумару возвращаются детские страхи. Они похожи на больших пауков, ползут, перебирая тонкими крючковатыми лапками, истаивают дымом в тенях. Они похожи на больших чёрных птиц, хищно выпустивших когти. Нет, Медзумару уже совсем не боится, он давно перерос их, эти кошмары, но память с ловкостью прожжённого шулера тасует полузабытые эмоции, вытаскивая их на поверхность. Давным-давно Гьюки рассказывал им легенду о Великом Змее, который хотел съесть луну. Страшном морском чудовище, вознамерившемся уничтожить мир. Медзумару помнит, как в страхе жался к Годзумару, закрывая глаза, а Гьюки улыбался и гладил его по волосам. Говорил, что такие храбрые и сильные ёкаи, как Годзу и Медзу, обязательно победили бы, ведь это просто-напросто Великий Змей, а они – члены клана Гьюки! И он верил. Они верили. Сейчас же старый страх вновь вьётся вокруг, пытаясь пробить брешь в методично и скрупулёзно выстроенной защите. Заставляя поверить в то, что Медзумару – это луна, а Змей хочет его съесть. Но Медзумару не верит. В красной радужке его глаз притаилось расколотое небо, сквозь которое просвечивают мириады разноцветных звезд. Небо, которое, разбив на две части, подарил им с Годзумару Гьюки. Поэтому Медзумару не боится. Может быть, только опасается самую малость, но компания Натто Козо и главнокомандующего отвлекает. Он смеётся чужим шуткам и позволяет подливать себе саке. А когда становится совсем уж плохо, приходит Годзумару. Словно чувствует. Он подхватывает Медзумару за шкирку, закидывает небрежно на плечо и выходит, словно бы не слыша невнятных возмущений Натто Козо и старика Нурарихёна. Выпускает хвост, отталкиваясь им от земли, и одним слитным движением оказывается на крыше. – Ты ангел, – уверенно заявляет Медзумару. Нет, он совсем не пьян, он протрезвел ещё несколько минут назад, заменив своё опьянение восторгом короткого полёта. Но остатки алкоголя продолжают искриться в крови, водят хороводы из мыслей. Заставляют совершать очевидные глупости. – Ты спишь. Я твой страшный сон, – фыркает Годзумару и упирается ладонями в тёплую черепицу у себя за спиной. Он тоже чувствует это. Огромного Змея, обвившегося вокруг луны. Исчезает хвост, с шорохом растворяясь в тени. Словно рассыпается сырым серым пеплом. Медзумару кивает, удовлетворённый подобным ответом, и с чистой совестью устраивается головой на коленях Годзумару. Тянет руку вверх, стараясь закрыть пальцами обкусанную с одного бока луну. Отчего-то сейчас это кажется таким важным, жизненно необходимым. Словно, если Змей съест луну, произойдёт нечто ужасное – рухнет мир или исполнится самый страшный кошмар. Ощущение нереальности происходящего распирает Медзумару изнутри, заставляя тянуться к чёрной беззвёздной бездне. И мелькает что-то такое в глазах Годзумару, похожее на понимание. То, что нельзя объяснить словами. Словно рисовать слепцу картины на стенах – не расскажешь, не поймешь. Только почувствуешь. Затягивающая воронка, сжирающее внутренности желание... чего? Этому Медзумару не может найти ответа, а спрашивать кажется настолько отвратительно неправильным, что слова липнут к глотке, застревая на полпути. Но одно видно совершенно ясно. Из глаз Годзумару на него смотрит то же расколотое небо. Всеобъемлющее ничто, полное разноцветных звёзд, которому нет имени. Совсем как в детстве. И поймать луну уже не так уж хочется. Хочется большего, намного большего – словно стать частью тайны, причаститься к ранее неизведанному. Этому невозможно противиться, да и желания особого не возникает. Пальцы гладят шею, зарываются в длинные синие волосы, и Медзумару почти мурлыкает. А Годзумару словно ждет чего-то, гипнотизирует темнеющим взглядом, настолько по-змеиному, что Медзумару кажется, будто и не скорпионья сущность дрожит у него внутри, свиваясь в тугие кольца. А потом обкусанная луна исчезает. И воздух густеет и стынет над крышами, испуганно замерший от победного рёва Великого Змея, настигнувшего вожделенный приз. В их поцелуе нет того особенного, что составляет основу любви или страсти, - он и на поцелуй-то особо не похож. Они просто касаются губами, дышат друг другом, не закрывая глаз. Две части расколотого неба - то, что над головой, тёмная синь, и алое отражение его в водной глади – они притягиваются друг к другу, соединяясь в одно. Заращивают трещины, заполняя их друг другом. Разделённая на двоих тайна, принесённая в дар от одного другому. Общие детские страхи, запертые на замки. От расколотого неба остаётся только лишь звёздная дымка. Она тянется шлейфом над городом, обволакивая крыши, и облака расступаются, позволяя вновь выбелить макушку сакуры. Змей, ворча, выпускает луну из своей пасти, давая миру ещё один шанс.