Взаимопонимание

1. На самом деле Олаф ожидал этого разговора ещё полторы недели назад, когда в глазах Ротгера Вальдеса, вражеского вице-адмирала, тюремщика по статусу и гостеприимного хозяина в действительности, появилось то странное выражение принятия, словно вся безумная смесь в его крови неожиданно успокоилась. Будто впервые за всё время их общения он перестал спорить сам с собой и внутренне с чем-то смирился. Олаф ждал этих слов. Может быть, не таких, какими они должны были прозвучать, но их сути, всего того, что они несли бы в себе. И теперь поражался чужому волнению. — Наверное, это странно прозвучит… Вальдес старался выглядеть спокойным и усиленно напускал на себя беспечность, но было видно, что он собран как никогда, что вино ни капли не расслабляет, не помогает облечь в слова то, что его мучит. Он отставил бокал, сцепил пальцы и посмотрел на Олафа прямым взглядом, тяжёлым, с бесовскими искрами, разбавленными почти незаметным отчаянием. — Господин Кальдмеер… Олаф… я хочу, чтобы вы знали, что время, которое я провёл с вами, я ценю дороже многих вещей, пожалуй, слишком многих, и вы стали очень близким человеком для меня… Олаф смотрел с легким недоумением. Его искренне удивляло, что разговор начался так издалека, но Ротгер понял его выражение по-своему и потому начал оправдываться: — Нет, не подумайте ничего такого, вас никуда отсюда не заберут, по крайней мере, не сейчас… Он выругался и, кажется, совсем потерял настрой говорить дальше. Олаф попробовал улыбнуться, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, получилось слабо. — Тогда что же вас так беспокоит, господин Вальдес? Когда всё началось? Да, возможно, с того самого момента, когда, вместо того чтобы запереть пленников в каком-нибудь подвале или сразу вздёрнуть на ближайшем дереве, вражеского адмирала и его адъютанта приняли как гостей. Когда Олафа Кальдмеера едва ли не из Заката вытаскивали, когда Вальдес буквально поселился у его кровати, словно у него действительно не было других дел, а потом прилагал все силы, чтобы пленный ни в коем случае не заскучал и не вспоминал заплаченную морю цену. Олаф никогда не любил лишнего внимания к себе, но после того как он очнулся в чужом доме, его окружили слишком большой и казавшейся ему неуместной заботой. Это выбивало из колеи, мешало добивать себя распаляемым чувством вины и заставляло внимательнее присматриваться к своему «тюремщику». Ротгер, казалось, принимал его как равного, уважал, немного сочувствовал и был действительно рад личной встрече. Хотя, кажется, было что-то ещё... Олаф понял это позже. Ротгер Вальдес был эмоционален, но не открыт, отшучивался, язвил, мог легко сменить тему без каких-либо причин, просто из внезапного желания. Иногда складывалось впечатление, что в его действиях нет никакой логики. А через некоторое время появились случайные взгляды — словно он видел Олафа впервые. Улыбка смягчалась, если удавалось разговорить пленника или заставить вспомнить что-то хорошее, а забота стала выглядеть как нечто само собой разумеющееся. К такому обращению страшно было привыкнуть, поэтому пленный адмирал всё время старался найти его скрытый мотив, но что бы ни приходило на ум, были гораздо более простые и жёсткие способы воздействия — в конце концов, пленников было двое, и влиять на одного через другого было бы логичнее. Но с верным адъютантом тоже всё было в порядке, и чем больше проходило времени, тем очевиднее становилось, что это не изменится. Всё было слишком хорошо, а так не бывает. Поэтому, когда симпатия Вальдеса стала выходить за пределы дружеской, помимо шока это принесло и некоторое облегчение. И Олаф стал ждать ультиматума в какой-либо смягченной форме, которая не противоречила бы законам гостеприимства, раз уж его «тюремщику» они настолько близки. Впрочем, хватило бы простого предложения — о своём полном бесправии в этом доме Олаф Кальдмеер никогда не забывал. Но ультиматума не было. Вместо него появилась неясная тоска в глазах Вальдеса и резкие перепады настроения, без агрессии, но видно было, как тот едва удерживается, чтобы не сказать лишнего. Олафу казалось странным такое поведение того, кто почти полностью оккупировал его время и кто не отличался деликатностью, не был сдержан или чрезмерно человеколюбив, пользуясь любым преимуществом, едва ему выпадала малейшая возможность. И к чему была эта внутренняя борьба, пленник просто не понимал. Потом Вальдес исчез на несколько дней и вернулся уже более спокойным, пусть не поведением, но бешеные искры в глазах чуть поутихли, появилось нечто новое и тёплое. После этого Олаф понял, что тот осознал свои чувства, принял их и пришёл к лишь ему одному известным выводам или, может быть, заранее смирился с отказом. Но вне зависимости от того, что творилось в его голове, Вальдес был не тем человеком, кто оставил бы невысказанным нечто настолько важное. Однако признания так и не прозвучало. И сколько бы задора и радости ни излучал Вальдес, его почему-то всё равно было безумно жаль. Странное чувство, неуместное, но его хотелось обнять, прижать к себе, чтобы только прекратил метаться, прекратил приходить с надеждой, теряя её раньше, чем успевал поздороваться. — Тогда что же вас так беспокоит, господин Вальдес? — Олаф протянул руку и коснулся нервно сжатых, переплетённых пальцев. А потом, почувствовав легкое, тут же остановленное движение прочь, крепко сжал ладонь. — Мне начинает казаться, что я источник всех ваших проблем, но уверяю вас... — Нет, — резко перебил Вальдес, выдохнул, и его голос обрел раздраженные нотки. — Не стоит говорить, что постараетесь мне помочь, до того, как услышите, что я скажу. — Так говорите! — на мгновение Олаф испугался: кто знает, какие новости ему сейчас принесли — но, вспомнив свое положение, тут же успокоился. Какое бы зло ни произошло, оно должно было случиться с самого начала, и теперь стоит просто поблагодарить судьбу за предоставленную отсрочку. — Вы мне нравитесь. Слишком нравитесь, чтобы это можно было списать на дружескую симпатию или восхищение вашими знаниями. Это как если бы… — …как если бы я был женщиной, — с некоторым облегчением подвел итог Олаф. Вальдес с силой сжал челюсти, и в глазах его мелькнула злость. — Я такого не говорил. — Я просто обобщил ваши слова и подвёл итог. Вальдес вскочил на ноги, его трясло. Он сжал кулаки, пытаясь успокоиться, но это всегда выходило у него плохо. Конечно, Вальдес — умный и сильный человек и рано или поздно придёт в себя, но Олаф достаточно прожил на этом свете и знал, насколько сильно бушующие внутри чувства способны изменить любого человека, превратив его в мстительное чудовище. И если за свою жизнь и честь Олаф уже не беспокоился, то вредить своим отказом Руппи не желал точно. Не то чтобы он был уверен в том, что Вальдес способен повести себя таким образом, и станет срывать злость на пленнике, который и отпор дать не сможет, но проверять не хотелось. И ещё: если он всё-таки отступит, то останется наедине со слишком сильной болью, а подобного Олаф никому никогда не желал. Он встал, подошёл к резко и зло вскинувшемуся Вальдесу и быстро, пока тот не успел отреагировать, вцепился обеими руками в ближайший его кулак, в любой момент ожидая удара. — Прекратите это. Я неверно подобрал слова и прошу за это прощения. Не ожидал, что вы так сильно обидитесь. — Не встречая особого сопротивления, он разжал пальцы Вальдеса и переплел со своими. — Я лишь назвал вещи своими именами, но если вам так не нравится, называйте, как сочтете нужным. Всё хорошо, вы... тоже очень нравитесь мне. — Я люблю вас. Этих слов Олаф точно не ожидал, по крайней мере, не от этого человека. Подобные слова с Вальдесом просто не сочетались, но в его глазах было столько напряженного удивления и надежды, что Олаф не выдержал и слегка улыбнулся. Видимо, это было воспринято как сигнал к действию, и Вальдес поцеловал его. «Началось», — мелькнуло в голове Олафа, и он уже почти физически чувствовал, как с него снимают одежду, но Вальдес оторвался от его губ, положил ладони на шею, заставляя Олафа чуть склонить голову, соприкасаясь с ним лбами. Глаза его блестели, а по губам бродила чуть рассеянная безумная улыбка. — Ты умеешь улыбаться, — выдохнул он. — С вами это не сложно. — Давай уже перейдём на «ты»? Олаф согласно кивнул, чувствуя, как от чужой радости на душе становится тоскливо и как-то неправильно. «Это потому, что всё — ложь, — пришло объяснение. — Потому, что все твои слова — ложь». 2. Вальдес не предпринимал никаких решительных действий и, вместо того, чтобы после всех волнений и мук получить свою награду, старался неспешно влиться, вплавиться в личное пространство Олафа мягкими касаниями и поцелуями, давая возможность привыкнуть к себе, к своей близости, приручая. А ещё он был счастлив и делился этим счастьем со всем своим домом и живущими в нём, стараясь сделать всё возможное, чтобы и Олаф почувствовал то же. Это смущало и заставляло Олафа ощущать себя просто отвратительно. Когда он соглашался принять чужие чувства, то и предположить не мог, что его так запросто объявят центром личной вселенной. В глубине души он не верил, что вальдесовское «люблю» не закончится на следующее утро, максимум — через неделю. В какой-то момент пленному даже стало жаль, что в отношении к нему не было жестокости. Так было бы легче. Вальдес постучался и сразу же вошел в комнату. Олаф закрыл книгу, не закладывая страницы, и поднял глаза на вошедшего. — Сегодня чудесный день, — сообщил Вальдес улыбаясь, чмокнул его в губы, отступил на шаг назад и уселся на пол, устроив голову на коленях Олафа. — Мы просто обязаны прогуляться до моря вместе, оно сегодня удивительно красиво. Олаф положил свои ладони на его голову, зарываясь пальцами в теплые волосы. Пора было сдвинуться с мёртвой точки, нельзя, чтобы их отношения оставались как есть, нельзя, чтобы у него был шанс отступить. А Вальдеса, казалось, и так всё устраивало, он разве что не мурлыкал и очень походил на большую кошку. — Ротгер, — Олаф наклонился к самому уху. — Неужели ты не хочешь зайти дальше этого? Вальдес вывернулся, развернулся, оказавшись с ним нос к носу. — А ты хочешь? — Его взгляд был цепким и совсем не сочетался с расслабленной позой. Почему-то при всей своей несдержанности в отношениях самые важные решения Вальдес оставлял Олафу, совершенно этого не понимавшему; ведь в конечном итоге у него не было никакого шанса отказать, и не было с самого начала. Врать не хотелось, хотелось уже хоть какой-нибудь определенности своего положения в этом доме. Возможно, это было бы своеобразным наказанием, поводом ненавидеть себя за позор, раз уж за поражение ненавидеть не дают. Он молча наклонился и поцеловал Ротгера, превращая уже привычный быстрый поцелуй в долгий, чувствуя, как его сначала слабо, а потом всё сильнее тянут вниз, перехватывая инициативу, впутываясь пальцами в волосы. Вальдес выгибался, прижимался грудью к груди, и, кажется, его поза была совершенно неудобной, зато от него наконец-то повеяло настоящей страстью, которая гораздо больше гармонировала с его натурой, чем вся проявленная ранее нежность. Олаф придержал его ладонями под спину и потянул на себя, внутренне поражаясь обилию чувств и тому, что они обращены именно на него. Вальдес умудрился забраться к нему на колени, тяжело дышал и смотрел безумно. — Я даже не знаю, как с тобой быть, — улыбка расползалась по губам Ротгера всё шире и шире. — Ты о технике процесса? — спокойно поинтересовался Олаф, судорожно пытаясь найти где-нибудь в памяти знания о том, чем никогда не интересовался. — Олле, прекрати! Я о твоем плече, конечно! — Вальдес смеялся так, словно был нетрезв, но его руки уже уверенно лезли под рубашку. — Ты хоть представляешь, что твой адъютант со мной сделает, если ты случайно пострадаешь? — Ничего он не сделает, даже если захочет, — мягко возразил Олаф, чувствуя, как от поглаживаний тёплых, сильных рук начинает возбуждаться. — Вот уж неправда! — Ротгер аккуратно стянул с него рубашку, стараясь не потревожить рану. — Он меня съест, ты же его знаешь. Заживо съест! — Не то, чтобы я хотел отвлечь… — Олаф почти бездумно провёл ладонью от колена вверх по бедру Вальдеса, отчего тот издал низкий полустон-полурык, уткнулся Олафу в здоровое плечо лбом и часто задышал. — Но нам следует закрыть дверь, — ровным голосом закончил Олаф. — И, пожалуй, у меня больше шансов до неё дойти. Вальдес буквально стёк на пол и принялся стягивать с себя одежду. При других обстоятельствах Олаф не стал бы его оценивать, но сейчас, в этом состоянии и в их положении, он заметил, как всё-таки красив его будущий любовник. Стало немного обидно за всю сложившуюся ситуацию и за себя — за то, что стар, за то, что потерял всё, за то, что не может ответить с такой же силой и искренностью. Вальдес, полностью раздетый и возбужденный, сидел на кровати и восхищенно смотрел на Олафа. Тот скинул обувь и уже собирался тоже раздеться, когда его остановило тихое «А можно я это сделаю?». Пришлось забираться на кровать прямо в одежде. — Я никогда не был с мужчиной, — признался Олаф на случай, если у южан это считается нормальным, и для того, чтобы от него не ждали каких-либо активных действий. Он лёг на спину и вытянулся, потом, решив, что просто лежать будет не очень честно, приподнялся на локтях и заглянул в глаза Вальдесу. — И я совершенно не представляю, что надо делать. Догадываюсь, но… Вальдес прервал его поцелуем. — Я понял… — Ещё один поцелуй. — Не волнуйся, я сделаю так, что тебе будет хорошо. И потрепал его по голове, лохматя зачёсанные назад седые волосы. С чего он решил, что Олаф волнуется? Вальдес целовал, гладил и, видимо, действительно думал, что его надо сначала успокоить. Это и расслабляло, и раздражало одновременно. Хотелось более жёстких движений, чтобы помнить о своём месте и о том, что, как бы всё ни было завуалировано под его собственное желание, право на выбор оставалось иллюзорным. Вальдес мягко надавил на плечи Олафа, укладывая его на кровать. Тёплые ладони плавно опускались вниз, дыхание скользило по коже, и это возбуждало и примиряло с неизбежным. — Ты очень красивый, — тихо прошептал Вальдес. — У тебя странное понятие о красоте, — безрадостно усмехнулся в ответ Олаф. — Это потому что ты сейчас себя со стороны не видишь. — и Вальдес потянул с него штаны вместе с бельём. У Олафа мелькнула мысль, что надо помочь, но он тут же вспомнил про высказанное желание сделать всё самому. Пальцы Вальдеса едва касались кожи, делая возбуждение почти невыносимым, а потом было дыхание, совсем близкое, и язык, горячий язык, касающийся плоти. — Ты… ты что делаешь?! — Олаф резко вскинулся, отчего больное плечо прострелило болью. — Олле, — Вальдес оторвался от своего занятия, — не дёргайся. Всё замечательно, а будет ещё лучше, — он положил ладонь ему на грудь, прямо на сильно бьющееся сердце. — Тебе понравится. — А как же ты? — спросил Олаф, но Вальдес уже вернулся к своему занятию, параллельно сдвигая его штаны ниже колена, позволяя Олафу развести ноги шире. Чёрные длинные волосы разметались, контрастно выделяясь на простыне и бледной коже. Перед глазами Олафа мелькали тёмные точки от ритмичных и немного резких движений чужого рта. Реальность ускользала, и, чтобы хоть как-то уцепиться за неё, Олаф протянул руку и легко коснулся чёрной макушки. Вальдес неожиданно прервался и с шальной улыбкой уселся ему на колени. Сильные руки осторожно коснулись плеч Олафа и так же осторожно потянули вперёд, вынуждая сесть. Возбуждение и необдуманные резкие движения привели к зарождающейся мигрени, но Олаф прикрыл глаза и положил ладони на бедра Вальдеса, а потом неожиданно для себя скользнул ими вверх и крепко прижал его к себе. Вальдес в ответ обвил рукой его талию и уткнулся носом в шею. — Что ты делаешь? — тихо, не открывая глаз, спросил Олаф, чувствуя странное шевеление. — Разрабатываю себя, — так же тихо и почти мурлыча шепнул на ухо Вальдес и прикусил мочку. — Ты, знаешь ли, не маленький. Смысл сказанного дошёл до Олафа не сразу, а когда дошёл, Вальдес уже приподнялся, успокаивающе гладя его по спине, и направил в себя. Пожалуй, это было слишком. Олаф ещё сильнее вцепился в Вальдеса и попытался поцеловать, но тот отвернулся. — Ты же помнишь, что я этим ртом делал? — прерывающимся сиплым голосом прошептал он на ухо, насаживаясь до конца. Олаф не ответил, он вцепился в тёмные волосы, грубо вплетая в них пальцы, чтобы не вывернулся, и зло, порывисто поцеловал. Неужели ему должно быть противно? Не прерывая поцелуя, он нашел свободной ладонью рвано двигающуюся между их телами руку Вальдеса и попытался проскользнуть под его пальцы своими. Тот позволил и ухватился освободившейся рукой за здоровое плечо Олафа, выравнивая ритм движений. Оргазм пришёл с такой силой, словно по голове ударили. В глазах замерцало, и Олаф со стоном уткнулся во вздрагивающее плечо, тяжело выдыхая прямо в ухо Вальдеса, прижимаясь ещё ближе и не прекращая двигать рукой, пока Ротгера не сотрясла крупная дрожь и пальцы Олафа не залило чужим семенем. Вальдес впился в плечи Олафа так сильно, что ногти ранили кожу. Когда все кончилось, когда они оба отдышались, он наконец отцепился от него, но вдруг снова потянулся и коснулся кончиками пальцев саднящих ранок от ногтей. — Я не хотел… — слабо произнес Ротгер, приподнимаясь и сползая с колен Олафа. — Прости, Олле… Стараясь не обращать внимания на слабую мигрень, разбавленную тоскливым чувством сожаления, Олаф поднялся и потянулся к Вальдесу, пытаясь отвлечь его поцелуем. — Ничего страшного… И ещё поцелуй. И почему он только сейчас заметил, насколько важен для Вальдеса тактильный контакт? Если самому Олафу прикосновения всегда казались внедрением в личное пространство, то Ротгер, наоборот, видел в них поощрение, показывающее, что он всё делает верно, что ему рады… А это значило, что придётся учиться ещё и этому. Олаф пригладил растрепавшиеся волосы Вальдеса и аккуратно лёг, стараясь не тревожить ни плечо, ни голову. Хотелось ещё и руку вытереть, но прямо сейчас на это не было сил. — Эй! — Весёлый голос разрезал тишину, и кровать прогнулась под вторым телом. — Неужели со мной так скучно? — Прости. — Олаф попытался приподняться, но притихшая было головная боль стрельнула в висок. — Боюсь, я уже не так вынослив, как ты. Его ладони коснулось что-то мокрое. Влажная тряпка стирала следы чужого оргазма. — Что-то я всего тебя перепачкал… — Теперь прикосновение было внизу. Олаф слегка дёрнулся. — Лежи, я сам всё сделаю. — Прости… — Не надо извиняться. — В голосе было до удивительного много задора и какого-то ребячества. — Только не смей возбуждаться, а то я снова этим воспользуюсь, а потом меня убьют и съедят за жестокое обращение. — Ротгер, ты слишком плохо думаешь о других, — и Олаф, сам не зная, почему, рассмеялся и открыл глаза. Вальдес как раз с поразительно задумчивым выражением лица разглядывал какую-то тряпку, потом подошёл к камину и запихнул её между поленьями. — Спрятал! — радостно объявил он, вернулся к кровати и поднял упавшее одеяло. Затем лёг рядом и укрыл их обоих. — Всё равно я тебя сегодня вытащу к морю, — сказал он, утыкаясь в плечо Олафу и перекидывая руку ему через грудь. — Просто чуть-чуть попозже. Олаф обнял его и закрыл глаза. — Конечно. 3. Всё было просто и сложно одновременно. Просто было то, что Вальдес от него ничего не требовал и даже не просил. Достаточно было взять за руку, поцеловать, погладить по голове, и он всем своим видом демонстрировал безграничное счастье. Но Олаф понимал, что этого мало, этого просто не может быть достаточно, не такому человеку — когда чего-либо или кого-либо хочешь, то желаешь всего и сразу, а в случае Вальдеса это желание стоило множить на постоянную жажду действий и горячий характер. Было очевидно, что подобный человек не смог бы довольствоваться малым. Но Вальдес продолжал разрушать это представление, удивляя Олафа своим смирением, снова и снова отдавая ему всю инициативу. Сейчас Вальдес заявился с вином и горящими глазами, опять постучавшись уже после того, как перешагнул порог, и застал Олафа за процессом одевания. — Доброе утро, — поздоровался он и повернулся, с преувеличенным вниманием разглядывая стену. — Кажется, я сегодня слишком рано пришёл… — Уверяю, ты всегда вовремя, — с легкой улыбкой ответил Олаф. — Да и странно смущаться после всего, что было. — Неужели? — Вальдес посмотрел на то, как Олаф поправляет рукава и расправляет складки. — Хмм... Пожалуй, это слишком возбуждающе. — Так в чем проблема? — Олаф подошел почти вплотную, взял в ладони лицо Ротгера и поцеловал, стараясь быть как можно напористее. — Эй, подожди… — Вальдес вывернулся из его рук. — Во-первых, мы разобьем бутылку, а у меня на нее ещё планы, а во-вторых, после прошлого раза ты едва ли с лихорадкой не слег, не думаю, что стоит повторять так быстро. — Обыкновенная мигрень, — улыбнулся Олаф. — Боюсь, у меня она бывает излишне регулярно. — И всё-таки, мне не хотелось бы быть ее причиной. Впрочем, на это утро у меня другие планы, — ухмыльнулся Вальдес и поднял бутылку. — Точнее, это один большой старый план. — Море? — догадался Олаф. — Оно самое. И я захвачу одеяла, а то погода, хоть и ласкает взор оттенками серого, никак не пойдет на пользу здоровью без дополнительного обогрева. Слишком много добра, слишком много незаслуженной заботы, слишком больно от всего этого где-то глубоко в груди. Олаф улыбнулся и попытался настоять на равном распределении вещей, которые они собирались взять с собой, но Вальдес отверг это предложение как неразумное и забрал всю ношу себе. Холодный ветер с моря пах солью. Прикрыв глаза, Олаф дышал им и не мог надышаться. — Спасибо. Тёплые пальцы коснулись руки и крепко сжали. Нужно было что-то сделать в ответ. Сначала пришла мысль положить голову Вальдесу на плечо, но та могла опять разболеться, да и плечо было недостаточно близко, поэтому Олаф развёл пальцы и позволил спутнику переплестись с ним своими. Наверное, при этом стоило посмотреть ему в глаза, но он никак не мог отвести взгляда от холодной стихии, бурлящими волнами выгрызающейся в землю. — Оно прекрасно. Вальдес рядом молчал, лишь изредка поглаживая большим пальцем его руку. Невозможно было сказать, сколько прошло времени, когда прикосновение к плечу заставило очнуться и всё-таки повернуться в его сторону. — Вино? — улыбаясь, предложил Вальдес, но, странное дело, улыбка совсем не отражалась в глазах. Олаф пошевелился и осознал, что действительно замёрз. — Было бы очень неплохо, — он попытался улыбнуться, но, кажется, и рот замёрз. — Сколько мы уже тут? — Достаточно, чтобы начать опасаться за твоё здоровье. Всё оставшееся время, проведённое на берегу, они почти не нарушали тишину, да и обратный путь не был наполнен разговорами, но лишь редкими обрывками фраз. А потом Вальдес сообщил, что ему надо уехать по делам и, уже расставаясь, не то чтобы Олафу, а скорее для себя проронил: — Вы не сможете жить без моря. И как-то поспешно ушёл, оставив собеседника на попечение подошедшего адъютанта. Что-то изменилось, и дело было даже не в том, что визиты Вальдеса стали реже. Изменилось его поведение: он уже не стремился к прикосновениям, хотя они всё так же общались вечерами, и всё так же блестели его глаза, но было сложнее поймать его руку, а сам он уже не тянулся поцеловать или коснуться. Олаф с удивлением отметил, что его огорчает такая смена настроения, не хватает даже малой близости. Теперь поцеловать уже казалось непростительной грубостью. А потом стало ясно — Олаф даже сам поразился, как не понял этого раньше, ведь это же так логично и правильно, — чувство ушло. Вальдес достаточно ветрен, чтобы позволить себе случайную связь с неожиданно заинтересовавшим его пленником. Почему бы и нет?! Но почему от этого так больно? С самого начала всё было ясно, с самого начала Олаф Кальдмеер не был заинтересован ни в чём подобном. Так почему теперь тоска от того, что не способен ответить взаимностью, превратилась в ту, что настойчиво твердит: ты никому не нужен, ты всё потерял, у тебя никогда ничего не было? Ты же не так глуп, чтобы поверить, что тебя может хоть кто-то желать? Олаф усмехнулся. — Я сказал что-то смешное? — удивился Вальдес. — Нет, что вы, — он и сам не заметил, как перешел обратно на «вы». — Я задумался, прошу прощения. — Я могу узнать, что за думы похищают тебя у меня? — Вальдес снова смотрел с не отражающейся в глазах улыбкой. — Ничего серьёзного, уверяю. — Олаф задумчиво покрутил в пальцах бокал. — Просто подумал, как быстро всё закончилось. — Что всё? — улыбка исчезла с губ Вальдеса, а взгляд стал напряжённее. Олаф повертел на языке слова, стараясь подобрать наиболее мягкие и нейтральные. — Наша… связь и ваше увлечение… — несказанное «мной» повисло в воздухе. Вальдес замер, и выражение его лица стало совсем непонятным. Олаф неосознанным движением потёр шрам на щеке. — Знаешь, Олле, когда люди влюблены и влюблены взаимно, они счастливы. Они очень счастливы, и это видно. А у тебя этого нет. — Вальдес смотрел в глаза Олафу странным цепким взглядом, словно изучая. — Прости, что я не способен проявлять свои эмоции в полной мере. — Олаф слегка подался вперед. — Я тоже так думал, но сейчас сомневаюсь. — Вальдес немного отклонился назад, словно давая понять, что чужое приближение ему неприятно, или собираясь отступить. — И что же заставило вас усомниться? Вальдес хотел что-то сказать, но лишь сомкнул губы сильнее и посмотрел в сторону. Но когда пауза затянулась так надолго, что, казалось, ответа уже не последует, заговорил. — Наверное, это глупо... Нет, это очень глупо! Но, знаешь, Олле, когда ты смотришь на меня, в твоих глазах грусть. Поначалу я думал, что это тоска по всему потерянному, потом — что это просто часть тебя, но тогда, на берегу, я увидел совсем другой взгляд. Странно ревновать адмирала к морю, уж я-то точно должен знать, но на меня ты никогда не смотрел так, словно всё остальное не имеет значения, словно во всём мире нет больше ничего, способного удержать твоё внимание. На это нечего было возразить, и глубоко в груди закипала злость на то, что у него, уже потерявшего всё, хотят отобрать и эту малость. — Хорошо, — ледяным голосом сказал Олаф. — Больше я не пойду к берегу. Невелика потеря, справится, к тому же, из окна видно достаточно воды — и этого хватит. Олаф настолько сильно погрузился в собственные размышления, что вырвать его из них смогло лишь прикосновение к руке. — Олле, — осторожно позвал Вальдес. — Олле, прости, я был неправ. Я так сильно хотел отвести тебя туда, где бы тебе было хорошо, и так хотел быть с тобой рядом, что никак не ожидал, что окажусь лишним. Олафа так резко выбросило в реальность, что в ушах зашумело так, будто он в одно мгновение поднялся с самого дна моря. На душе было пусто и холодно. Не хотелось ничего. А человек напротив всё не унимался и опять чего-то хотел. Наверное, стоило что-то сказать в ответ, но сначала следовало подавить то неуместное чувство свободы, которое в нём зародили слишком хорошим обращением. — Ладно, — подвёл только одному ему понятный итог Вальдес, — будем исправлять ситуацию. Он быстро и решительно вышел из комнаты. Олаф безразлично посмотрел на закрывшуюся дверь, на оставленное вино и решил ждать. Ему надоело строить предположения относительно этого человека. Они никогда не оправдывались. — Я вернулся! — Вальдес с заговорщицким видом вошёл в комнату, потрясая полной корзиной, покрытой свернутым покрывалом. — Пойдем исправлять недоразумение последних нескольких дней. Я захватил кэналлийского и волью в тебя всю бутыль, если окончательно замёрзнешь от неподвижного сидения. Я ещё еды набрал, — как-то по-ребячески похвастался он. — Да я вообще много чего нахватал, так что можно хоть на целый день уходить. И что с ним надо было делать? Видимо, выражение непонимания отразилось на лице Олафа, потому что Вальдес оказался совсем рядом и уже собрался чуть ли не силой поднимать его с кресла. Это было бы уже слишком, и он встал сам. — Знаешь, Олле, нам бы поторопиться, пока врач и юный фок Фельсенбург отвернулись и не заметили твоего похищения. Не стоит давать им лишний повод напоминать о вреде длительных прогулок на холодном воздухе для твоего здоровья. Ещё чуть-чуть, и можно было бы и впрямь поверить, что Вальдес может кого-то бояться. Это было забавно, и Олаф улыбнулся. — Тогда, думаю, нам стоит торопиться. — Он перестал сдерживаться и принял правила странной игры. — Хороший настрой, господин адмирал! Если правильно проведём обманный манёвр, то сможем без потерь добраться до воды, — радостно засмеялся Вальдес, но тут же прервал себя. — Но тише, иначе мы выдадим своё местоположение. Это было странно, пожалуй, ещё более странно, чем в первый раз. Может, потому что время перевалило за полдень, в отличие от раннего утра прошлого раза, и людей было намного больше. Вальдес со многими здоровался, кому-то просто махал рукой, с кем-то успевал перекинуться парой фраз, но едва Олаф собирался остановиться, чтобы позволить беседе продолжиться, тот тут же подхватывал его под локоть и тянул дальше. — Они, конечно, замечательные люди, но не стоит сбиваться с заданного курса. Постепенно дома становились реже, а ветер солоней. Когда они достигли берега, Вальдес, не принимая возражений и не позволяя Олафу сделать это самостоятельно, замотал его в тёплое покрывало и тихо сел рядом, не смея мешать. И это отвлекало, не давало расслабиться. Сам факт того, что рядом с ним находится человек, готовый ждать сколько понадобится, сидит и просто... ждёт, выбивал из состояния покоя, а еще порождал странное чувство, которое своим теплом отвлекало от холодной красоты волн. — Доставайте ваше вино, Ротгер. Тот усмехнулся. Несколько часов незаметно пролетели за приятной беседой, пока Олафа и Ротгера не нашёл взволнованный потерей своего адмирала Руперт. 4. Тепло расходилось по телу от каждого касания, от жаркого дыхания и сухих горячих губ на шее. В этих руках легко было забыться и позволить всё, что будет угодно их владельцу. Почти забыться, потому что было то, что всегда заставляло помнить. Сегодня Олафу ночью снились кошмары, но в них не было мертвых товарищей или развороченных тонущих кораблей. Лишь Вальдес и отвратительное чувство предательства. И несмотря на то, что он не помнил сюжета, у него не было сомнений в том, кто является предателем. Поэтому с утра он сам пошёл к хозяину дома, не дожидаясь его визита. Войдя, Олаф поздоровался и запер за собой дверь. В ответ на озадаченный взгляд он, одним шагом сократив расстояние между ними, поцеловал прямо в удивлённо приоткрытые губы, стараясь вложить в поцелуй весь страх и тревогу последних дней, свое раскаяние и надежду. — Не ожидал от тебя такого, — пытаясь отдышаться и смеясь одновременно, сказал Вальдес. — Но мне нравится начало. Этой ночью Олафу приснился ещё один кошмар, и там опять был Вальдес. Когда страх и тянущая боль в груди прогнали сон, было темно, и лишь призраки сотканными из лунного света тенями стояли над его кроватью. Они смотрели тихо и внимательно, не осуждая, просто наблюдая за одним из немногих выживших, за тем, кто повёл их в последний бой. Олаф закрыл глаза, но так и не уснул больше. Встречаться взглядом с Вальдесом стало похоже на пытку. Олафу начинало казаться, что тот всё знал с самого начала и просто позволял ему выбирать свой путь к пропасти. Возможно, он просто манипулировал им, зная, что отказа не будет, позволял принять неизбежное, тихо и осторожно подталкивая вперед. Насколько всё было бы проще, погибни Кальдмеер тогда сразу, проще и честнее, но… Когда мысли о смерти становились нестерпимыми, он опять вспоминал о Руппи — тот бы не бросил свой пост, до последнего остался бы на «Ноордкроне», не попытался бы спастись, так бы и погиб и был бы теперь ещё одним неотмщённым призраком, ушедшим в Закат. Теперь терять больше нечего, убеждал себя Олаф, и, как обычно, некуда отступать. Поэтому нужно похоронить все настоящие чувства как можно глубже и спокойно смотреть в тёмные глаза. Стараться быть мягче, принимать и отдавать ласку и тепло, которого у него никогда не было, а у Вальдеса с лихвой хватало на двоих. А по ночам видеть мертвецов и не знать, что им ответить. Сказать, что во всём виноват вражеский вице-адмирал? Такого не позволит совесть, потому что, как бы ни изводил себя Олаф размышлениями и анализом своего положения, Вальдес был искренен в отношениях и своих чувствах. А значит, сам во всём виноват, сам загнал себя в тупик, сам дал ложную надежду. Сам поступил непозволительно подло. — Олаф… — Голос Вальдеса был напряжен и, казалось, на последних силах держался, чтобы остаться спокойным и не перейти в крик. — Олаф, что происходит? — Ротгер, я не понимаю о чём ты. — Кальдмеер отвернулся от окна и попытался улыбнуться вошедшему. — Я не о «чём», — огрызнулся Вальдес, — я о тебе. У меня сейчас был очень неприятный разговор с твоим адъютантом, и, помнишь, я говорил, что он за тебя горло мне перегрызет? Так вот, ему почти удалось. — Ротгер, я уже говорил ему, что всё в порядке, — попытался успокоить его Кальдмеер. — Но всё не в порядке! — Вальдес почти закричал, но тут же приглушил голос до тихого рыка. — Врач утверждал, что ты идёшь на поправку, но ты выглядишь так, будто тебе становится хуже. И это не болезнь… — Он рвано выдохнул и постарался перейти на спокойный тон. — За что ты с собой так? Поделись тем, что тебя тревожит. Он взял Олафа за руку. — Олле, я постараюсь помочь. Мы же вместе, вот и справимся вместе. Но тот отрицательно покачал головой. — Это… — Вальдес ещё немного приглушил голос и заговорил вкрадчиво. — Это кошмары? Кальдмеер подавил в себе желание дёрнуться прочь, но и по его быстрому удивленному взгляду Вальдес понял, что был прав. — Послушай, Олаф. У каждого из нас свои мертвецы. Да, я понимаю, у тебя больше, но… — Замолчи. — Тот резко прервал его и ожёг ледяным взглядом. — Ты совсем не понимаешь… Он ещё раз взглянул на собеседника, и острый лёд в глазах сменился спокойной обреченностью. — Вы хороший человек, Вальдес, вы заслуживаете правды. — Просто, чтобы некуда было больше отступать, чтобы ничего не было, чтобы полностью и до конца на чужой суд — и пусть решит, как посчитает нужным. Он на мгновение прикрыл глаза, машинально дотронулся до шрама. — Только прошу вас, позвольте мне договорить до конца. Вальдес медленно, напряжённо кивнул и предложил сесть. Олаф отказался, по-военному вытянулся и сложил руки за спиной. Всё должно кончиться здесь и сейчас. И Олаф Кальдмеер заговорил, его речь была нейтральна и спокойна, а сам он совершенно пустыми глазами смотрел на Вальдеса. Глаза в глаза. Он говорил обо всём в хронологической последовательности, каждое решение и доводы «за» и «против», которыми руководствовался. Его речь — заранее подготовленная, обдуманная во мраке бессонных ночей — шла ровно, не имея изъянов ни в повествовании, ни в интонациях. Единственное в чём он себе позволил умолчать, отступить от правды — не упоминать Руперта, незачем ему попадаться под горячую руку, хотя, наверное, всё равно влезет, попытается защитить своего адмирала и тогда узнает правду. Быть ничтожеством и в его глазах? Пожалуй, и это правильно. Возможно, тогда Руппи отречётся от него и спасёт себя. Но нельзя примешивать его к своим слабостям и своему бесчестию. Вальдес пару раз открывал рот, желая что-то сказать, но вспоминал об обещании выслушать, не перебивая, и замолкал, не начав говорить. — Теперь я понимаю, что поступил с вами бесчестно, но я не желал вам боли, я действительно хотел быть рядом с вами. Хотя это, пожалуй, ещё более лицемерно. Я ни в коем случае не прошу простить меня, за такое не прощают. Я просто хочу, чтобы вы знали правду, и мне нечего больше добавить. Это всё. Голова Олафа опустилась, силы смотреть в глаза закончились. Когда-то давно он видел, как вырывали любовь из сердца, видел, как жутко менялся при этом человек. Он не готов был увидеть это ещё раз — теперь уже у другого, такого знакомого и внезапно близкого. Он смирится и всё примет, но именно сейчас увидеть презрение в любимых, оказывается, уже давно любимых глазах, он не был готов. Олаф смотрел вниз и смиренно ждал приговора. У Вальдеса тряслись пальцы. Не от страха, скорее нервно, и их бы не получилось сжать в кулаки, да и злости пока не было. Лишь пустота, перетекшая из чужих глаз в душу и вытеснившая оттуда всё остальное. — Ты действительно так обо мне думал?! — В голосе Вальдеса сквозило разочарование, граничащее с отчаянием. Олаф опустил голову ниже, но его спина все равно была прямой — военную выправку не убить горем или муками совести. Сейчас он готов был принять любое наказание, да он и сам себя теперь ненавидел слишком сильно. Но Вальдес, кажется, понял, насколько благодатной почвой стала его душа для любого выражения злости. — Вы, верно, решили пожалеть меня таким образом? — произнес он и сжал губы в тонкую линию, стараясь заставить молчать всё зло и непонимание, что пыталось вырваться со словами. — Неважно. Вы уже всё сказали, так что теперь, думаю, мне не стоит больше беспокоить вас своим обществом, адмирал цур зее. Дверь громко захлопнулась, приглушая быстрые шаги. Всё закончилось так, как должно было, лучше раньше, чем позже, да и последствия обмана не грозили быть такими ужасными, как боялся Олаф, но в груди вместо сердца будто росла черная дыра, тёмными щупальцами оплетая изнутри всё тело. Олаф потёр шрам и, чувствуя, как в голове осиным роем нарастает шум, вцепился в край стола, стараясь удержать себя в руках и не свалиться в позорный обморок. Это всё болезнь, физическая слабость ломает душу… Выпрямившись, адмирал посмотрел в окно, где за домами серело холодное зимнее море, в котором ему виделись призраки погибших кораблей. Олафа замутило, нужно было сесть, но чёрные сгоревшие мачты и повешенные на них люди манили своей реалистичностью. Пара шагов, и он не дошёл до окна, оказавшись в кошмарном сне раньше, чем голова ударилась об пол. 5. Ротгер пил уже, наверное, третьи сутки, благо город прибрежный, а значит, достаточно мест с условно хорошей и безусловно дерьмовой выпивкой, где несложно убить время, будучи как можно дальше от своего дома, его обитателей и гостей. Пока он пил, было по-настоящему легко. Если не позволять мыслям задерживаться на чём-нибудь, они и не будут возвращать к тому отвратительному разговору, который хотелось вырезать из памяти. Ножом через уши. Ему было очень плохо. Плохо от того, что раньше было очень хорошо, плохо от того, что предали, вонзив острый нож измены через все внутренности в самое сердце, плохо от того, что не понимал, с чего Олаф выдумал эту невозможность отказа. Даже по самой извращённой логике такой человек, как Ледяной адмирал, не позволил бы ничего подобного против своей воли. Олафа пришлось бы переломать духовно и физически и уже тогда взять даже не угрозами и уговорами, а силой. — Вальдес, наконец, мы вас нашли! — Его резко тряхнули за плечо. — Ротгер Вальдес… вы… Перед расплывающимся взором всплыли верный адъютант своего адмирала и сопровождающий его моряк. — Руперт! — радостно почти пропел Ротгер и слегка покачиваясь встал. — Чего же от меня изволит родич… — он осмотрелся по сторонам и, решив, что не стоит вдаваться в подробности родственных связей молодого человека, опустил окончание фразы. — Руперт, что вы забыли в таком злачном месте? Он попытался обнять юношу, но тот вцепился в него руками, с одной стороны, не давая приблизиться слишком близко, с другой — не позволяя упасть. — Что между вами произошло? — строго спросил он. — Между вами и адмиралом Кальдмеером? — Ооо, — протянул Ротгер, усмехаясь. — Много чего. На секунду даже мелькнула мысль намекнуть, что именно. Олаф ведь так беспокоится о парне, хоть и не так открыто, как тот о нём. Но всё равно же видно… Вальдес споткнулся, и на этот раз виновата была не пьяная голова и штормящий мир вокруг. Он удивлённо посмотрел на обеспокоенного Руппи. И крепко сжал зубы, чтобы за рвущимися с нетрезвого языка ругательствами не проскользнуло что-нибудь важное, непредназначенное для чужих ушей. Мозаика сложилась. Олаф дурак! Олаф. Олаф… Он ведь совсем удавит себя своей совестью. Если бы Ротгер был в состоянии, он бы побежал. Руппи шёл рядом и молчал, спрашивать его о том, что произошло, было страшно, поэтому Вальдес не спрашивал. Успокаивало лишь то, что если бы случилось непоправимое, тот бы уже сообщил об этом в наиболее грубой и, возможно, смертоубийственной форме, и даже наличие небольшого конвоя не остановило бы. Поэтому надежда на то, что он ещё успеет всё исправить, почти спасала от страха — тупого, чёрного, вгрызающегося под лопатки. — Он сказал, что вы ни при чём, что у него просто закружилась голова, — зло заговорил Руппи, — и я верю, что вы бы ни за что не поступили подобным образом с раненым, не оставили его одного в таком состоянии. Но ведь до этого что-то произошло? — Пусть это останется между нами, — безрадостно улыбнулся Ротгер. — Если вы его обидите, я вас не прощу, — тихо, но внятно проговорил Руперт. Забавные в своей наивности слова — от них хотелось смеяться. Зло и безрадостно. Интересно, а если бы шедший рядом юноша знал правду, Ротгеру было бы позволено хотя бы защищаться? И почему не верится? И почему он везде неправ, хотя сделал всё, чтобы эти двое чувствовали себя здесь как дома? Он сдерживался, ничего не начинал первым, не давил, не заставлял…. Почему тогда он и сам чувствует себя виноватым? На пороге собственного дома Ротгер немного притормозил, словно споткнувшись о невидимую стену, но тут же рванул вперёд с удвоенной силой. И остановился только у нужной двери, чтобы тихо постучаться. Ему открыл врач и попытался не впустить в комнату, сказав, что гость отдыхает и ему необходим покой. — Я тихо посижу рядом, — попросил Ротгер, чуть съёжившись под скептическим взглядом. — Всё не так плохо, как выглядит, а я умею быть тихим и незаметным, когда это требуется. Врач пожал плечами и направился к подоспевшему Руппи, освобождая проход. Окна были глухо зашторены, и в комнате стоял полумрак. Ротгер подошёл к кровати взглянуть на больного — Олаф почти светился из-за своей бледности — сел в стоящее рядом кресло и сам не заметил, как уснул. Проснулся он от тихого шороха. Олаф сидел в кровати, сливаясь цветом лица с белой ночной рубашкой, с белой простынёй, укрывавшей ноги, словно ледяная копия себя настоящего. Он молчал и явно не собирался начинать разговор первым. В заторможенной сном и выпивкой памяти всплыло, что Олаф сначала поздоровался с ним, а уже затем был шорох, окончательно разбудивший Ротгера. Он выпрямился в кресле, но этого явно было недостаточно, и он встал. — Господин Кальдмеер, я считаю, что должен принести свои извинения. Я очень сожалею обо всём недопонимании между нами, и я действительно не предполагал, что мои действия приведут к подобному итогу. Он поправил упавшие на лицо волосы и поборол желание снять камзол, который при ближайшем рассмотрении выглядел просто отвратительно мятым и грязным. — Вам не стоит извиняться, — спокойно ответил Олаф. — Вы действительно добрый и благородный человек, а то, что я понял вашу доброту так превратно, пусть остается только на моей совести. Уже при слове «добрый» Ротгеру захотелось истерически рассмеяться, на продолжении фразы — громко выть. — Нет, хватит, — резко прервал он, и сам поразился, как громко прозвучали его слова. — Простите, я ещё пьян… но я вполне вменяем. Так что прошу вас, прекратите самоистязание: оттого, что плохо вам, плохо и другим, а теперь выходит, что я виноват в том, что вы сейчас в таком состоянии. — Уверяю вас… — Хватит, — отрезал Вальдес. — Ещё немного, и мне ваш голос в кошмарах сниться будет. — Я бы этого не хотел. Олаф почти не шевелился, двигались только его губы, и в какой-то момент Ротгер решил, что всё происходящее может быть просто пьяным бредом. Он потёр глаза, чтобы развеять морок, и его взгляд зацепился за с силой сжатые в кулаки руки адмирала. Наверное, ногти в ладони врезаются, рассеяно подумал он и шагнул навстречу. Краем сознания отметив, как от его движения Олаф напрягся ещё сильнее, он тяжело осел на пол у кровати, прислонившись к ней спиной, протянул руку, ухватив не сопротивляющуюся, но напряжённую до предела чужую ладонь, и распрямил сжатые пальцы. — Действительно остались следы, — сам себе сказал Ротгер, а потом откинулся головой на кровать и пристроил руку Олафа на своей шее, удержав, когда та не столько сильно, сколько неожиданно попыталась рвануться прочь. — Что вы творите?! — Олаф наклонился и попытался вырваться из захвата, помогая себе второй рукой. — Вальдес! Я не буду вам вредить! Прекратите немедленно! — Олле, у вас ужасно холодные руки, — улыбаясь, сказал Ротгер, глядя на взволнованного Олафа снизу вверх и прижимая уже обе его руки к своей шее. — Это не смешно! — уже спокойно сказал Кальдмеер. — А если я и вправду решу вас придушить, что вы тогда будете делать? И для подтверждения своих слов сжал пальцы. Ротгер закашлялся, но рук не отпустил. — Нуууу, — протянул он, улыбаясь всё шире, — удушить до смерти у вас сил не хватит, дорогой адмирал, а на случай оставшихся следов у меня есть замечательный красный платок, буду носить его чаще. — Пожалуйста, прекратите… Этого тихого просящего и безумно уставшего голоса Ротгер точно не желал. Он отпустил чужие руки, но когда они уже почти выскользнули, вновь перехватил пальцы. — Нет, — твердо сказал он. — Если я оставлю вас здесь одного, вы съедите себя, а этого я не хочу. Лучше придушите, потому что видеть, что вы с собой творите, невыносимо, а отворачиваться я не стану. Хватит. Вы бы себя видели, мёртвые выглядят лучше. — Господин Вальдес, — обреченно вздохнув, ответил Олаф, — вы просто себя не видите. — А от меня, наверное, несёт как из канавы, но я, по крайней мере, не просвечиваюсь и не похож на выходца! — почти с радостью перечислил Ротгер, и только сильнее вцепился в чужие пальцы. — Скажите, а вы всё ещё… любите меня? — осторожно спросил Олаф. Ротгер засмеялся, алкоголь моментально подстегнул южную кровь, которую и без того было сложно было сдерживать. — Нет, — отдышавшись, выговорил Ротгер, закрыв глаза и чувствуя, что всё ещё удерживаемые у его шеи ледяные руки почти согрелись. — Второй раз я на это не попадусь. Я отказываюсь отвечать на ваш вопрос, адмирал. Простите, но я не готов потом бояться того, что к чему-то принудил вас. Вы и сами слишком хорошо себя ломаете, не хочу к этому иметь отношение. Впрочем, и вам не дам, — он чувствовал, что надо бы замолчать, но внутри бурлило вино и, всё, что сдерживалось столько времени, наконец-то просачивалось наружу. — Слышите, Олаф, я сделаю всё, чтобы вы вылезли из своих самоистязательных кошмаров! Я натравлю на вас девочек, чтобы оберегали ваш сон, и сам в ногах спать буду, если понадобится, слышите? — Слышу, — тихий голос Олафа прозвучал совсем рядом. Ротгер открыл глаза и встретился с ним взглядом. Так тепло. Так близко. — Тогда скажу я, — Олаф склонился ближе, скользнул руками ниже и легко обнял его. Седые волосы упали Ротгеру на лицо, щекоча и пытаясь залезть в рот, нахмуренный лоб почти коснулся его носа, а глаза всё не разрывали контакта. — Если я выгнусь, то смогу поцеловать тебя в лоб, — Ротгер постарался как-то смягчить чувство, которое возникало при близости этого человека. Его хотелось обнять. Обнять и накормить, и заставить, наконец, поспать нормально. О нём хотелось заботиться. — Я люблю вас, Ротгер Вальдес, — спокойно сказал Олаф. — Я понимаю, что теперь моим словам мало веры, но… Сейчас опять начнётся, тоскливо подумал Ротгер. Да катись оно всё в Закат! Он всё же вывернулся и поцеловал Олафа в лоб. — Да-да, я всё понял, — сказал он, нежась в обнявших его руках, чувствуя прежнюю близость и что снова можно обращаться на «ты». — Совершенно всё. А теперь иди спать. Хватит разговоров, всего хватит. Ты прямо сейчас ложишься и спишь. Я наконец-то воспользуюсь своей властью в этом доме и заставлю тебя отдохнуть! Он осторожно уложил Олафа в кровать, поправил подушку, чтобы было удобнее, и накрыл его одеялом. Потом выпрямился и посмотрел на дверь, мысленно прокладывая курс до своей комнаты. И сел обратно на пол. — Ротгер, ты там спать собрался? — послышался тихий голос. — Почему нет? Я же обещал, что буду у тебя в ногах спать до тех пор, пока ты не перестанешь видеть кошмары. — Ротгер чувствовал, что и стоя бы неплохо поспал, причём прямо сейчас, но стоило выждать, чтобы Олаф принял его присутствие и спокойно заснул. — Это не смешно. Спать следует в кровати, — возразил Олаф. — Иди ко мне. — А утром твой адъютант меня в умывальнике утопит, спасибо, нет, — отозвался Ротгер и потёрся щекой о простыни. — Мне и тут тепло и уютно. Прохладная рука опустилась ему на голову и стала мягко перебирать волосы. Это было приятно и убаюкивающе. — Знаешь, Ротгер, — сквозь дрему услышал он. — Я завтра повторю всё, что сказал тебе сегодня, я повторю, что люблю тебя, столько раз, сколько понадобится, чтобы ты снова поверил мне. Ну как заставить спать этого невыносимого человека?! Ротгер вынул его руку из волос, прижал к щеке, поцеловал и снова прижал. — Я верю, верю, только, пожалуйста, спи, а то от твоих мыслей скоро и у меня бессонница будет. Он заставил себя дождаться того момента, когда дыхание человека на постели стало спокойным и равномерным, и уже тогда позволил и себе провалиться в сон. 6. Руперт заглянул проверить состояние своего адмирала вечером после того, как вошедший в его комнату совершенно пьяный Вальдес так и не вышел, и застал последнего спящим в неудобной позе в кресле. Тогда он решил, что если разбудит, точно придётся нести его на себе до комнаты, да и этим двоим явно нужно было решить какие-то общие и слишком личные проблемы, а потому оставил всё как было. Когда он пришёл утром, Вальдес спал уже сидя на полу, неестественным способом уложив голову на край кровати. Так как на утреннее похмелье наложились больная шея и голова, Вальдес выглядел ужасно, но всё время улыбался, а потом объявил, что две больные головы должны держаться вместе, и отобрал все принесённые врачом микстуры, сообщив, что пить всякую дрянь он умеет и без посторонней поддержки. Но не это было странным — Бешеный мог позволить себе и более неподобающее поведение — странным было то, что Кальдмеер не попытался как-то его утихомирить или молча, как он один мог, взглядом осудить всё происходящее. Нет, он улыбался, пусть не открыто и весело, а скорее с нежностью и теплом. И сразу стало ясно — что бы ни произошло между ними, оно закончилось примирением. — Я не запомнил, что и когда надо пить, — рассеянно сообщил Вальдес, рассматривая пузырьки. — Но, если немного выждать, я смогу незаметно прокрасться за настоящим лекарством. — Тебе не хватило? — удивился Олаф. — Я всё помню, так что, если вдруг ты захочешь сбежать отсюда под предлогом своего полного выздоровления, то помогу с правильной дозировкой и последовательностью употребления. — Я понял, я за вином! А все эти прекрасные… напитки оставляю вам, мой дорогой гость, пользуйтесь, как пожелаете, — Вальдес шутливо откланялся и исчез за дверью. Вернулся он, уже переодевшись и приведя себя в относительный порядок. — Олле, я тут, и я собираюсь отпаивать тебя самой лучшей настойкой! — Он достал бокалы и, разлив вино, уселся в кресло напротив Олафа. — Ротгер, ты помнишь, о чём мы говорили вчера? — осторожно спросил Олаф. — Я помню, что ты слишком громко думал, и от этого невозможно было нормально спать, — попытался ускользнуть от прямого ответа Вальдес. — Я сказал, что люблю тебя. — Ну… я вполне могу забыть об этом, — задумчиво протянул Ротгер, слегка отпивая вино. — Наоборот, я не хочу, чтобы ты об этом забывал, — серьезно ответил Кальдмеер. — Это правда, я не лгу и не вкладываю в слова другой смысл. Я хочу быть с тобой, и если есть способ доказать это… Вальдес быстро отставил бокал и наклонился вперед. — Я понял. Я всё понял ещё вчера, не оправдывайся, тебе это не идёт. Он потянулся сильнее, а потом уцепился рукой за шею Кальдмеера, не давая отстраниться, и поцеловал его. — Тогда останешься сегодня на ночь? — спросил Олаф. — Отгонять плохие сны? — Ротгер улыбнулся, его губы близко-близко. — С радостью посчитаю это прямым долгом такого гостеприимного хозяина, как я. Только, пожалуй, это будет сложно: стараться не попадаться на глаза твоему адъютанту, приходить почти ночью и убегать с рассветом, и лучше не через дверь… — Ротгер… — Олаф уже почти смеялся, представляя, как каждое утро вице-адмирал, хозяин этого большого дома, через окно, на скрученных простынях или просто цепляясь за карниз, упорно лезет в соседнюю комнату или даже дальше, к своему — мимо всех других окон… — Полагаю, мы придумаем что-нибудь менее опасное. — Обязательно! — легко согласился Вальдес. — А сейчас я болен, и перемещение куда-либо за пределы этой комнаты мне противопоказано. Ближайшие сутки точно.