Доверие

Откуда взялась эта книга, Олаф не имел ни малейшего представления. И не замечал подмены, пока не раскрыл толстый томик в потертом кожаном переплете — таком же, в каком была Эсператия. Впрочем, на этом сходство книг, пожалуй, и заканчивалось: если о чем и рассказывал попавший в руки Кальдмеера памятник гальтарской письменности, то явно не о Создателе. С нарастающим недоумением перевернув пару страниц, Олаф скептически посмотрел на чернильные рисунки, авторство которых принадлежало точно не монаху. По крайней мере, Кальдмеер слабо представлял себе монаха, знавшего подобные тонкости человеческих взаимоотношений. За спиной восхищенно присвистнули. — А я смотрю, вы возвращаетесь к жизни, господин Кальдмеер! Олаф устало посмотрел на расплывшегося в широкой довольной улыбке Вальдеса и с тяжелым вздохом произнес: — Я вполне оценил вашу шутку, вице-адмирал. Но мне хотелось бы получить назад мою книгу. — А с чего вы взяли, что я ее забирал? — с искренним удивлением похлопал глазами Вальдес. Пожал плечами: — Если вам подменили Эсператию на этот… шедевр, я тут совершенно ни при чем. К тому же, у меня дома нет коллекции книг на гальтарском... Договаривая, он склонился ниже, рассматривая одну из иллюстраций. Потом с удивлением и воодушевлением вскинул брови: — А вот это вполне себе идея! Олаф проследил его взгляд, скептически поднял бровь: — Я так не изогнусь... Замер, пытаясь осознать собственные слова, и отвел взгляд, растерянно нахмурившись. — Вы себя недооцениваете, Олаф, — приглушенно и насмешливо отозвался Ротгер после паузы. Кальдмеер почти чувствовал его пристальный взгляд и хулиганскую, мальчишескую улыбку. От этого, от самого присутствия Вальдеса рядом постепенно таяли, словно лед на солнце, прошедшие месяцы, медленно, но неизбежно возвращалась странная атмосфера, наполнявшая этот дом зимой. Вальдес воодушевленно шуршал страницами, то и дело насмешливо фыркая, заинтересованно хмыкая или отпуская комментарии. На одном из разворотов он задержался слишком долго, и Олаф, не выдержав, обернулся. Ротгер оторвал задумчивый взгляд от книги. — Вот уж не думал, что узлы можно использовать так, — признался он и внезапно с энтузиазмом спросил: — Не хотите попробовать? — Думаю, мне этого в Эйнрехте хватило, — невольно потирая запястья, заметил Олаф. Ротгер хмыкнул и потянулся к узлу шейного платка. — Вы не поняли, Олаф... — Алый шелк мягко опустился на страницы книги. — Я предлагаю вам... реванш. — Когда знаешь цену бессилию, не пожелаешь отбирать свободу у другого, даже если он отдает ее сам. — Олаф отложил книгу и, словно наперекор своим словам, коснулся пальцами шеи Вальдеса. — В ваших руках… — Тот положил свои ладони поверх пальцев Олафа, заставляя обхватить шею полностью, и сжал их. — В ваших силах доставить мне необыкновенное удовольствие. — Вы, наверное, и веревки с собой притащили, — усмехнулся Олаф, давая понять, насколько абсурдна эта ситуация, и попытался отнять руки. — Нет, но в этой комнате есть то, что вполне можно использовать как замену. — Ротгер держал крепко, а потом нажал своими пальцами на пальцы Олафа, и те впились в кадык, вызвав у Вальдеса хриплый стон. — Я хочу... Слова потерялись в хрипе. Олаф вздрогнул: он и сам совсем недавно так хрипел, когда был там, и не понимал, зачем этому безумному человеку желать для себя чего-то подобного. — Простите, Ротгер, я не могу так. — Олаф отдернул руки и почувствовал, как на него накатывает паника. Усилием воли он подавил ее в зародыше, но уверенности, что продержится, если Вальдес продолжит в том же духе, не было никакой. Потому что страшнее, чем то, когда мучают тебя, может быть только то, когда пытают самого дорогого человека, и иногда, там, ему снились кошмары. Кошмары, которые страшнее реальности. В них Вальдес был рядом, был на его месте. — Олле… — Обращение почему-то звучало немного испуганно. Вальдес потянулся вслед за разорванным прикосновением и мягко улыбнулся, заглядывая в глаза Олафа. — Я вам верю. Не бойтесь. Я хочу этого с вами. — Ротгер, — почти умоляюще произнес Олаф, — пожалуйста... Я не хочу, я не буду вам вредить, даже немного. Не просите. — Вы не понимаете, Олаф. Я знаю, что вы никогда мне не сделаете ничего плохого, я верю вам полностью, и я хочу это показать. Доказать. — Мне ничего не нужно! — Паника, старательно сдерживаемая волей, прогрызала себе путь, прорывала тонкими острыми когтями черного отчаяния. — Если вам так хочется, я согласен на все это… — Олаф скривил губы. — Но не просите применять все эти морисские пытки по отношению к вам! — Тихо, Олле, тихо… — Ротгер потянулся и аккуратно обнял Олафа. Объятие было мягкими, но когда тот попытался вырваться, не смог. — Не говорите так. Никогда, ладно? Он положил ладонь на затылок Олафа и прижал его лицо к своему плечу. — Я хочу, слышите? Я хочу, чтобы вы меня обездвижили. Хочу быть полностью в вашей власти, чтобы именно вы, понимаете? — Вальдес говорил шепотом, гладя Олафа по голове. — Завяжите мне глаза и прикажите не шевелиться, скажите встать на колени... На последней фразе Олаф снова отшатнулся, и Вальдес почувствовал, что опять хочет чужих смертей, причем гораздо дольше и мучительней, чем они были до этого. — Олаф, я хочу. Неужели вы мне откажете в такой малости? — Это насилие и унижение. — Голос Олафа снова был спокоен и холоден. — Я никакому врагу такого не пожелал бы, так зачем мне делать это с вами? — Потому что я хочу. — Это не аргумент. — Олаф уже не делал попыток вырваться, но был весь напряжен. — Нет, аргумент. Насилие — это когда заставляют. Любое благо станет злом, если его навязывают силой. Я предлагаю совсем иное. Я предлагаю вам мое безграничное доверие. Он мягко отстранил Олафа от себя и заглянул ему в глаза. — Это будет очень увлекательно. Давайте попробуем? Олаф смотрел тяжело и напряженно. — Если вы этого так хотите... — Он устало потер лицо. — Давайте попробуем, но, если вдруг вам хоть чуть-чуть станет нехорошо, прекращаем сразу же. — Вы такого не допустите, — весело рассмеялся Вальдес, наклонился к отложенной книге, взял свой шейный платок и протянул его Олафу. — Вот, завяжите мне глаза так, чтобы я ничего не видел. Хочу чувствовать только ваши руки. Олафу все это казалось безумием чистой воды, но когда твой любовник зовется Бешеным, чего-то подобного и стоит ждать. Он принял из чужих рук красную материю, несмотря на ее легкость, достаточно плотную, чтобы, будучи повязанной на глаза, не позволить увидеть даже силуэт. Олаф аккуратно свернул ее в узкую полоску и поднес к лицу Вальдеса. Тот внимательно, с нескрываемым желанием следил за действиями партнера, потом медленно закрыл глаза и наклонил голову ниже, позволяя завязать платок на глазах крепким узлом. — Мне очень понравится, — с придыханием произнес Вальдес и осторожно улыбнулся. — Только, пожалуйста, касайтесь меня все время. Пусть ваши руки будут моим единственным ориентиром. Когда Олаф отстранился, Вальдес остался стоять в чуть растерянной позе, не пытаясь пошевелиться. Он был похож на заводную игрушку, у которой надо повернуть ключ, и тогда она начнет свое движение. Олаф положил ладонь ему на щеку, Вальдес повернулся, утыкаясь в нее лбом и выражая этим жестом полную покорность. Тогда Олаф скользнул рукой по шее вниз, прошелся по предплечью, двинулся ниже, не разрывая касания, но ведя очень легко, едва дотрагиваясь, пока не соприкоснулся с пальцами Вальдеса, и, переплетя их со своими, легко потянул в сторону. Вальдес подался всем телом, чтобы контакт не разорвался, — и так Олаф довел его до кровати. А потом, взяв за плечи и слегка подтолкнув в нужном направлении, усадил на мягкую перину. Кальдмееру было страшно признавать, как быстро ему понравилось такое неправильное чувство власти. Вальдес тянулся к нему всем телом в ответ на самое легкое касание и замирал в каком-то потерянном ожидании, когда тактильный контакт исчезал. Олафу хотелось сказать что-нибудь, спросить, что делать дальше и хочет ли Вальдес опробовать что-то конкретное, но он чувствовал, что говорить нельзя, что слова все разрушат. Олаф как можно беззвучнее встал на колени перед сидящим на кровати Ротгером, стараясь не дотронуться до него и никак не выдать своего присутствия рядом. Первым прикосновением он положил руки на живот, сначала коснувшись пальцами, а затем, чувствуя, как напрягается под его прикосновением пресс, положил ладони целиком и повел выше, скользя по шелковой рубахе под камзол, расстегивая его. Поднявшись до плеч, обведя их ладонями, спустил верхнюю одежду. Вальдес помог освободить себя, вынув руки из рукавов. Рубашка его уже была расшнурована, так что часто вздымающаяся грудь оказалась открыта. Олаф коснулся ее губами, прикусывая кожу и одновременно поддевая руками рубашку снизу, а потом стянул ее через голову. Чужое тело продолжило начатое Олафом движение, и снятая одежда улетела прочь. Олаф посмотрел на плотную веревку, перетягивающую полог кровати, а потом на протянутые ему руки. Правила игры все еще действовали. Он сглотнул, но отстранился, чтобы встать и снять веревку и заправить теперь ничем не удерживаемый полог. Вальдес не шевелился. Дышал тяжело, но не делал никаких попыток помочь себе. Олаф держал веревку в руках. Снова подойдя к Ротгеру, он понял, что просто не знает, как поступать дальше, а в книгу смотреть совсем не хотелось. Рисунки вызывали у него не положительные, а скорее неприятные ассоциации, от которых сейчас надо было отстраниться как можно дальше. Иначе это было бы просто неуважением к партнеру: если тот получает от подобного удовольствие, надо сделать так, чтоб кроме удовольствия ничего не было. Олаф смотрел на вытянутые руки Ротгера — загорелые, сильные, красивые. Вальдес держал их на весу. Он был весь напряжен, и его тело готово было реагировать на любое действие. Олаф предупреждающе положил веревку на запястье, демонстрируя свое намерение. Вальдес понял и, оставив одну руку в прежнем положении, развернулся так, что руки оказались сведенными за спиной. Олаф помнил, как ему выворачивали суставы, так же связывая, перетягивая кисти до онемения, Он мягко коснулся спины Вальдеса, но в ответ увидел лишь, как его партнер попытался свести локти, подсказывая следующее действие. Кальдмеер знал достаточно узлов, при помощи которых можно было воплотить желание Вальдеса, но ни одного из них он не желал видеть на этих руках. Он связал руки Вальдеса от локтя до запястий еле хватавшей на такой маневр веревкой и почувствовал, что его трясет. Такие руки, сильные, с размахом в плечах подобно крыльям, должны быть свободными, а не вывернутыми в лопатках, перемотанными и обездвиженными. Олаф аккуратно провел по выступающим мышцам, от локтей до плеч, а потом с силой обнял Вальдеса, перехватывая того за грудь и утыкаясь лбом в затылок. Если бы он сейчас начал говорить, если бы сказал, что не хочет всего этого, если бы остановился, то, он был уверен, Вальдес все понял бы… Но раз уж согласился, то надо дойти до конца, а потом объяснить, что подобные игры ему совсем не близки. Олаф разорвал объятие и осторожно провел руками по груди Вальдеса, чувствуя, как благодарно реагирует на прикосновения его тело. Он поцеловал плечо Ротгера, и его собственная паника наконец немного стихла. Нужно было придумать позу; самой логичной, что не вредила бы скрученным рукам, была бы на коленях, но ставить человека в подобное положение, без возможности на что-либо опереться, лицом в простыню... Нет. Значит, нужно как-то иначе. Полууложить, устроить спиной на подушках... Он слез с кровати и дотронулся рукой до груди Вальдеса, чуть надавливая, заставляя двигаться назад в нужном направлении. Устроив партнера, проверив, чтобы ему было удобно, Олаф сел между его разведенных ног. Зарывшись в волосы Вальдеса пальцами, он заставил его слегка прогнуться. Чужие губы приоткрылись, и их нельзя было не коснуться. Поцелуй вышел жарким и долгим, с взаимными почти укусами, с почти борьбой. Оторвавшись от губ Ротгера, Олаф двинулся исследовать чужое тело дальше. Ниже. Вдыхая запах чужой страсти и возбуждения. Наверное, если бы не негласное решение молчать, он бы рассказал своему партнеру, какой тот красивый в этот момент… Олаф провел пальцами по животу, чувствуя, как сокращаются мышцы, и, добравшись наконец до штанов, стал расстегивать их. Вальдес приподнялся, помогая освободить себя от остатков одежды, и теперь был полностью обнажен и замер со слегка склоненной вниз головой, никак не пытаясь подтолкнуть любовника к действиям. Олаф положил руки на его колени, чуть разводя их, и ответная покорность почему-то причиняла легкую боль, и хотелось сделать все очень правильно, сделать этому человеку так хорошо, как только возможно, чтобы он никогда не пожалел о своем доверии. Олаф подался вперед, целуя низ живота, потом коснулся губами члена и быстро, чтобы не передумать, взял его в рот. Вальдес и прежде был напряжен, теперь же обратился во что-то почти каменное и при этом попытался отстраниться, но Олаф сжал пальцы на коленях, одновременно не отпуская изо рта, стараясь взять еще чуть глубже. На обратном движении губ он, чуть сжимая мышцы, провел руками к бедрам. Тяжело было дышать, но он чувствовал, что и у партнера та же проблема: он вдыхал через раз и, казалось, иногда начинал задыхаться. Пожалуй, ради такой реакции стоило потерпеть собственный дискомфорт. Олаф старался двигаться ритмично, но плавно. Ритмично — потому что хотелось доставить удовольствие, плавно — потому что страшно было, что голова разболится в такой неподходящий момент: она уже давно не напоминала о себе болями, но не хотелось, чтобы одно резкое неосторожное движение все испортило. Поэтому он попытался добавить ритма языком, но чуть не задохнулся и оставил эту затею. Однако, видимо, этого хватило: Вальдес резко дернулся назад, сильно выгнулся, шипя и стискивая зубы, и кончил в чужой рот. Олаф отстранился, держа пальцы на собственных губах и не зная, что делать дальше. Осмотревшись и решив, что сплевывать все равно некуда, он проглотил все и поразился тому, что его не то что не тошнило — ему было нормально: неприятный привкус, но не более. Он посмотрел на Вальдеса. Тот был все еще нервно напряжен, сидел, выпрямившись, с чуть наклоненной вопросительно головой, и ждал. Ждал так, словно его сейчас во всем обвинят. Олаф успокаивающе погладил его по щиколотке. Это действие возымело эффект. Вальдес расслабился: чуть опустились плечи, чуть поспокойней стали линии мышц… Осмотревшись, Олаф остановил взгляд на цветном флаконе, явно с маслом, стоящем на столике подле кровати. Он закатил глаза, понимая, что все было тщательно спланировано с самого начала. Но вот что делал бы Вальдес, если бы Олаф заглянул в книгу, например, через неделю? И как давно книга была в комнате? Неужели Вальдес каждый раз с ней приходил? Олаф покачал головой, слез с кровати, разделся сам и направился к флакону. Они давно не были так близки, что, казалось, все было в прошлой жизни. Никто из них ничего друг другу не обещал. Олаф равно не удивился бы и тому, что ему хранили верность, и тому, что изменяли. Но при этом он почему-то все равно был безоговорочно уверен в первом. Без какой-либо причины - просто знал. Одного легкого движения от бедра по животу, груди, по ключицам, вверх к открытому горлу и по подбородку к губам, хватило, чтобы Вальдес снова возбудился. Он поймал пальцы Олафа губами, стараясь захватить те два, что смог взять, почти полностью, лаская их языком. Было мокро, но приятно, совершенно новое ощущение. Олаф решил, что целоваться после того, что он делал,— не стоит, поэтому только легко коснулся губами виска.. Это возымело странный эффект — Вальдес выпустил изо рта пальцы и попытался коснуться губами его губ. Олаф остановил его и поцеловал в лоб. Тень разочарования мелькнула на лице Ротгера, и тогда Олаф, стараясь не касаться влажными пальцами чужой кожи, удержал его голову двумя руками и стал целовать лицо, старательно уворачиваясь от попыток Вальдеса поймать губами его губы. Потом отстранился, решая, достаточно ли удобно он устроил Вальдеса на подушках, и в очередной раз поймал себя на ненависти к веревкам, удерживающим его. Ведь останутся следы, будут болеть плечи, ныть мышцы… Олаф вылил на ладонь масло и начал подготавливать Вальдеса, смотря на извивающееся в нетерпении тело, а когда лег сверху, то сильные ноги обхватили его бедра, давая понять, что время неспешных действий прошло. Но как бы ни застилала разум страсть, слишком страшно было навалиться полностью: учитывая связанные руки, Ротгеру будет слишком некомфортно. Поэтому надо было поддерживать бедра любовника, и опираться на свою руку, и больше целовать, прикусывая кожу, чтобы, если вдруг чужим рукам станет совсем невыносимо, хоть немного отвлечь… Но, судя по реакции Вальдеса, подобное беспокоило только Олафа, сам же Ротгер, судя по рваным движениям навстречу, хотел сильнее и жестче. И тогда Олаф отпустил себя. — …Никогда больше не подпишусь на подобное, — тихо сказал Олаф, развязывая веревки. — Так хорошо же было! — Вальдес размял суставы и улыбнулся. — Мне понравилось. Да и вы были таким… Не таким, как всегда. — Быть таким, как всегда, было бы сложно. — Олаф перехватил его руки, разминая запястья, обводя пальцами красные следы от веревок. — Да я о другом. — Вальдес хмыкнул, высвободил руку и, приблизившись к Олафу, прошептал на ухо: — Я о том, что вы делали своим ртом. Не ожидал от вас ничего подобного. Олаф попытался отстраниться, но Ротгер поймал его лицо ладонями и поцеловал в губы. Когда они оторвались друг от друга, оба тяжело дышали, Ротгер весело улыбался, а Олаф пытался заставить себя не отводить взгляд. — Все равно — больше никаких веревок. — Конечно, как скажете, — слишком легко согласился Вальдес. — И завязанных глаз. — Да ладно, это было интересно! Почему нет? Можем попробовать что-нибудь другое… — Вальдеса было не унять. — Ротгер! Хватит. Я от ваших экспериментов и так, кажется, спину сорвал. — Простите. — Нет, все хорошо, — тут же поправился Олаф. — Просто это сложно — не иметь возможности опереться на вас… Повисла тишина. Вальдес взъерошил волосы и как-то чересчур осторожно спросил: — Вам хоть немного понравилось? — Да, — признал правду Олаф. — Но все-таки давайте без этого… — Как скажете. — И по голосу Ротгера стало понятно, что эксперименты пока отложены, но он обязательно придумает что-нибудь еще. — А пока… — Он мягко заключил Олафа в объятья и потянул на себя. — Можете спать, опираясь на меня сколько захотите. Я, правда, не очень мягкий, но зато теплый. Олаф осторожно устроил голову на его плече и прикрыл глаза, слушая, как под ребрами усмиряет свой бешеный ритм чужое сердце.