Человек без тени

В комнате темно. Не непроглядный мрак, но густая тень — именно то, что нравится Вейдту больше всего, хотя он привык к ослепительному свету ламп. От Блэйка — Комедианта, но Вейдт не станет называть его так — пахнет зверем. Не из тех, что живут в диких краях, ни разу не видев человека, и разве что дальним громовым раскатом слышав ружейный выстрел. Нет, Блэйк — один из тех зверей, что селятся рядом с людьми, но никто не назовет их домашними: таковы обезьяны, похищающие деревенских детей в Индии, и тигры-людоеды, скрывающиеся у самых опушек лесов, всегда готовые наброситься на новую жертву, а в городах, окованных асфальтовым панцирем — крысы, разносящие болезни. Из чистой учтивости Вейдт не станет звать Блэйка крысой, хотя в сущности он — истинный крысиный король, год от года все глубже вгрызающийся в грязное подбрюшье города. Вейдт проводит по его лицу рукояткой плетки, касаясь раскрытых губ и заложенной между ними веревки — она не затыкает рта, не послужит кляпом, но Вейдт заранее знает, что, сжав ее челюстями, Блэйк не издаст ни звука, даже если боль вдруг окажется сильнее, чем он хотел бы. Веревка, вжимающаяся в шрам, раскрывает рот Блэйка в подобии ухмылки; его зубы блестят, и Вейдт снова думает о зверях. А потом он отступает назад, чтобы размахнуться и нанести первые удары — сначала левый бок, потом правый, там, где тело не защищено веревками. Блэйк стискивает зубы. Все его мышцы напрягаются, но двинуться с места он не может, надежно удерживаемый причудливой паутиной, сплетенной из двух веревок, растягивающих его, точно шкуру, предназначенную для просушки, между потолком и полом. Вейдт знает, что не должен бояться проявлять грубость, а потому стянул узлы так туго, как только смог, приблизив интимное развлечение к тому пыточному искусству, от которого оно произошло. Узлы, переплетения, путы, делают порку изысканнее — обычный удар обжигает лишь затронутую кожу и мясо под ней, а веревки заставляют его отдаваться эхом во всем напряженном теле. Вейдт, не сдерживаясь, не выжидая, щедро хлещет Блэйка, будто перебирая места для ударов как цифры числового кода: живот, предплечья, бедра, лодыжки, снова живот, затем лопатки, а лишь после — ягодицы. На покрасневшей коже яснее проступают белесые рытвины шрамов, теперь их легко различить даже в полумраке, они — как карта, запечатлевшая извилистые русла следов от ножей и глубокие котлованы пулевых ранений. Terra incognita чужой жизни. Удар за ударом напряженность Блэйка меняется, точно перекрашиваясь в другой цвет, наказание постепенно становится удовольствием, достаточно присмотреться к деталям, чтобы увидеть все. Блэйк больше не пытается вскинуть голову, он покорно ее склонил, и теперь узел, который должен давить на загривок, ровно лежит на нем, напоминающий жабу, готовящуюся к прыжку. Закрыв глаза, Блэйк пытается сделать глубокий вдох, но плотная перевязь в верхней части ребер не дает этого сделать. Он потеет все обильнее, прозрачные капли проступают у серебристо-седых висков, на кудрявых волосах, покрывающих грудь, в густых зарослях подмышек и стекают вниз. Удары повлажневшей от пота плетки звучат ниже, она пристает к коже плотнее, оборачивается вокруг бедра, когда Вейдт хлещет по нему в последний раз, прежде чем прикоснуться к члену Блэйка, возбужденно стоящему во всю длину, почти прижимающегося влажной головкой к узлу, затянутому ниже пупка. Удалось ли бы ему так быстро довести Блэйка до эрекции, не прибегая к анальной стимуляции? Вейдт не уверен. Он неспешно обходит неподвижно замершего Блэйка, чтобы все так же — рукояткой плетки — раздвинуть шире исхлестанные ягодицы. Большую гладкую пробку вытащить проще, чем он предполагал: Блэйк расслаблен, он больше не сражается с опутывающими его веревками, а висит на них, точно изможденный бессчетными ударами. Сладковатая отдушка вазелина не может скрыть собственный запах Блэйка, тот лишь становится острее в сравнении с ней. Блэйк фыркает, точно подавляя смех, когда Вейдт без усилий проталкивает внутрь него большой палец. Вейдта не привлекает подобный контакт. Чуть отстранившись, он перехватывает плетку удобнее и заводит ее рукоятку между ног Блэйка, а потом — пропихивает глубже. Несмотря на обильную смазку, она проходит с трудом — слишком толстая, пусть даже и достаточно гладкая, — но Вейдт не останавливается, пока не вводит ее полностью. Затем он снова отступает на пару шагов. Плетка свисает у Блэйка между ног, похожая на звериный хвост. Вейдт не знает, зачем это все Блэйку. Сам он получает удовольствие, подчиняя себе зверя, юнгианскую Тень, укрощая эту природу в другом — коль скоро его собственный зверь слишком слаб для борьбы. Но что нужно Блэйку? Вейдт, разумеется, может спросить, но это разрушит часть очарования. Дальнейшее ему не интересно, он лишь выполняет обязательства, доводя Блэйка до оргазма размеренно-скучными движениями, уже не чувствуя возбуждения сам. Его мысли сосредоточены на идее, а не практике, он складывает вместе все ответы, которые у него есть, чтобы нашарить истину, вывод, соответствующий всем посылкам: Блэйк — хищник, которому нужен укротитель, Тень, которая полностью вытеснила Персону. Их договоренности, их встречи — всего лишь попытка компенсации, и в такие моменты их души слиты в одно целое, недостающие части занимают верные места, но через несколько минут все закончится, и они снова вернутся к своей условной неполноценности: человек без тени и тень без человека. Все может быть много проще, к примеру — обычным сексуальным влечением, обретшим странную форму, но эта версия кажется Вейдту не столь привлекательной, и он позволяет себе ее отбросить.