Воронье набэ

Появление новых фигур на доске всегда привносит в стратегические расклады некоторую неразбериху. А уж если эти фигуры норовят действовать исходя из собственных расчетов, становится вдвое тяжелее скорректировать собственные планы. Так и случилось в замке Карасу: хотя и Мори, и Отани обладали достаточным количеством информаторов, по необъяснимым причинам ни один из них не донес о появлении за спиной у нерешительного и глуповатого Кобаякавы таинственного советника. Да еще и с лицом, более, чем наполовину покрытым маской. Монах Тэнкай с первого взгляда казался пришельцем с того света. Высокий, истощенный, с костлявыми, но изящными пальцами и пронзительным, жестким взглядом, он походил на тенгу, спустившегося с гор, чтобы наставлять неразумного маленького даймё. Даже одеяние и доспех Тэнкая вселяли страх в вассалов Кобаякавы: черные перья, кости, мрачные цвета. Что до Отани — его было не напугать показным любованием смертью. А вот аура опасности, гнилостности, страха, что окружала советника Хидэаки, вызывала больший интерес, нежели его внешность. Они с Мори расчетливо изъявили желание переговорить с Тэнкаем с глазу на глаз. Чтобы должным образом понять, нужна ли им такая фигура, или ее следует сдать врагу еще до битвы — как ядовитого змея, подложенного в корзину с едой. Как и следовало ожидать, монах принял их со всем должным почтением и всем своим видом стремился показать, что ищет союза с Осакой. Вежливый, обходительный на вид, Тэнкай почти сразу показал свою темную сторону: как только отворил дверь в сарай, где находилась захваченная им Маэда Мацу. — Омерзительно. — Вынес вердикт Мори. — Прекрасный ход. — Азартно заулыбался Отани. Как только было покончено с беседой на официозных тонах, они оба получили приглашение Тэнкая побеседовать с более неформальной обстановке. Мори лишь брезгливо поморщил нос, но приглашение принял. — Знаете ли, Кинго-сан любит принимать гостей за плотным обедом. Поэтому я невольно перенял его привычку. — Глухо просмеялся Тэнкай, провожая их в свои комнаты. Там их ожидала более, чем скромная обстановке: перегородки из голой, не расписанной белой бумаги, ни единого украшения, свидетельствовавшего о мирских интересах монаха. Да только три подушки для сидения, лаковые подносы с угощением да горелка для приготовления набэ намекали на то, что хоть какая-то жизнь, да и бурлит в этих покоях. Устроившись поближе к горелке, Тэнкай принялся аккуратными, плавными жестами открывать многочисленные крышки с ингредиентами. Наблюдавшим за ним Мори и Отани не было ни малейшего дела до еды: они пришли разговаривать, не набивать желудок. — Я знал, что Кинго помешан на бурлящих горшках с месивом из компонентов, но не ожидал, что и вы интересуетесь подобными неизыскаными вещами. — Мрачно бросил Мотонари, глядя на плавно опускающиеся в кипящую воду кусочки мяса и овощей. Хихикнув в ладонь, Отани уже начал предвкушать гневную отповедь, как вдруг монах спокойно, но неприятно просмеялся в ответ на не слишком вежливый упрек: — Прошу прощения за грубый прием, но так уж принято в замке Карасу. Набэ — не только питательная пища, но и объединяющий элемент в общении между людьми. Помешивая палочками свое варево, Тэнкай вдруг прищурился на манер хищной твари, высмотревшей жертву — и переместил свой взор уже на Отани: — Если мне не изменяет память, вы служили покойному Кампаку. Как же вам, должно быть, неприятно, ведь в Осаке все решалось за чаем, не так ли? Прижмурившись в ответ, Ёшицугу и сам стал напоминать выбравшуюся на охоту нечисть: — Верно. Но я с радостью приму честь испробовать ваш набэ...как только вы угоститесь им сами. Тут уже пришел черед Мори ухмыльнуться украдкой: почитатель Солнца в одной из пиал с ингредиентами разглядел стручки окры. Но, поскольку ни в одной из иных не наблюдалось сушеных бабочек, он оставил неприятные ассоциации при себе. Все-таки то была прерогатива Тёсокабэ — сравнивать его с окрой из-за формы шлема. — Смею поинтересоваться, каково ваше имя до пострига? Должно быть, раньше вы служили семье Кобаякавы. — С невинным видом поинтересовался Отани, когда Тэнкай первым угостился собственным набэ... Угостился, лишь положив еду в собственную тарелку. Но не более. Взгляд монаха как будто заострился: у самых зрачков заплясали темные искры — не то отразившись от огня в очаге, не то всплывшие из глубин души Тэнкая. Отрицательно покачав головой, он словно извиняясь, склонился: — Мои глубочайшие извинения, но приняв постриг я оставил все мирское в прошлой жизни. Могу сказать лишь одно — чтобы удовлетворить ваше любопытство — я пришел из другой провинции. Направляясь в паломничество, я попал в бурю, и случайно набрел на замок. Посчитав это благим знамением, я принял решение опекать юного Кинго-сан и помогать ему с верными решениями. «Любопытно. Он говорит вежливо и на чистейшем столичном наречии. У него изысканные манеры, но от него так и тянет болотной гнилью и ароматом смерти.» — Промелькнуло в мыслях у Отани, и он чуть обернулся к Мори, словно взглядом выпрашивал одобрения. Коротко кивнув, вопрос рискнул задать и Мори: — Вот как. Вы ищете просветления или прощения за прежние грехи. Вы некогда воевали под началом Демона-повелителя Шестого Неба, или оказались жертвой его амбиций? Коротко сверкнули зеленоватым глаза монаха: тихо вздохнув, Тэнкай опустил голову: — Боюсь, что вы правы. По его вине я лишился всего, что имел в прежней жизни. Безрадостно поглядев на кипящий набэ, Мори перевел взгляд на небо, просматривавшееся в приоткрытые фусума. Облака быстро пересекали темнеющую синеву, а солнце постепенно клонилось к горизонту. Мотонари чуть нахмурился и приподнялся со своего места: — Не хочу показаться грубым, но мне пора прощаться с солнцем. Как человек верующий, вы должны меня понять. Отани только ехидно поухмылялся: какой к черту пресветлый Нитирин. Его союзник скорее бросится отдавать своим пешкам приказы перекопать все записи в монастырях смежных со столицей областей на предмет фигурирования в них монаха под именем Тэнкай. А ему, как человеку аналогично скользкому, Мотонари поручает дальнейшую беседу. Умно, но подло. Как и следовало ожидать от правителя Аки. Когда они остались наедине с монахом, небо стало темнеть стремительнее. Отани сразу стало спокойнее: и от того, что Мицунари уже покинул это место, и от того, что теперь он переходит под покровительство звезд. Подцепив палочками аккуратный кусок проварившегося мяса, Ёшицугу усмехнулся: на вид оно походило на говядину, но запах от бульона шел несколько иной. — Кажется, вы наконец заметили. — Вполголоса порадовался Тэнкай, пристально глядя на своего гостя. Немного нахмурившись, он повторил жест Отани: подцепил палочками кусочек мяса и поднес близко к глазам, разглядывая. И, наконец, ледяным тоном добавил: — В наше время не пристало доверять незнакомцам. Я понимаю ваше желание обезопасить себя, но как же грубо посылать шпионов в союзный клан. Улыбка Ёшицугу стала совсем ядовитой: он оказался прав в выборе союзника. Отправив мясо в рот, он довольно прижмурился: — Никогда бы не подумал, что человеческая плоть на вкус мало отличается от мяса животного. Глухо рассмеявшись, Тэнкай потянулся за еще одним подносом, являя перед Отани еще один кулинарный изыск собственного приготовления. И Ёшицугу просиял: вот он, еще один человек, жаждущий, чтобы вечные страдания поглотили всю страну. На аккуратных, маленьких тарелках, расписанных алыми кленовыми листьями, лежало тонко нарезанное сырое мясо, кусочки нарезанной печени и — как венец всему — сердце, которое по незнанию можно было бы перепутать с бычьим. — Не держите зла на мою грубость, но двое других пошли на корм свиньям да асигару. — Тихо извинился монах, глядя прямо в глаза собеседнику. Плясавшие в его глазах зеленоватые огоньки проявлялись все явственнее. — Как же темны ваши звезды, Тэнкай-доно. — Ухмыльнулся Отани, угощаясь без всякой брезгливости. Едва он поймал палочками очередной кусочек, советник Кобаякавы наклонился ближе, останавливая его. Пальцы, легко сжавшие его запястье, обожгли кожу холодом даже через слой бинтов. — Вы давно лелеяли желание испробовать человеческое мясо, но рискнули только слизнуть капельку крови с копья. В Шизугатакэ, верно? После этой битвы ваша кожа покрылась струпьями, а глаза потеряли краски мира живых. — Почти с мурлыканьем негромко проговорил Тэнкай. Вздрогнув, Отани попытался осторожно высвободить руку: — Вы прекрасно осведомлены для человека, оставившего мирскую суету. Отпустив руку Отани, Тэнкай поднялся во весь рост и отсел подальше от кипящего набэ — поближе к собеседнику, уже чувствующему себя жертвой. На благо насторожившегося Отани, в дверной косяк постучалась прислужница, которая принесла светильники. Девушка, совершенно не испытывая страха перед Тэнкаем, затушила огонь, испросив разрешения унести варево из комнаты, подпалила несколько фитилей — и расставила масляные светильники на полу, отчего комната и вовсе приобрела вид зловещий. Как только сомкнулись створки за спиной прислужницы, Тэнкай глухо усмехнулся: — Мы с вами похожи, не так ли? Оба наставляем на верный путь юнцов, не знающих, что для себя выбрать. Нам обоим кажется проще скрыть лицо и множить слухи о себе, чем раскрыться перед миром. Ёшицугу медленно подался в сторону, насколько можно было отсесть, не пользуясь собственными ногами. Плавно приблизившийся к нему Тэнкай уже походил на змея, свивавшегося в кольца вокруг пойманной им добычи. — Я не слышал о вас ни единого слуха. — Мрачно опроверг чужие слова Отани. Перебрав пальцами по полу, он уже соображал пути к отступлению: схватить костяные палочки, которыми он только что ловил мясо собственных вассалов, — да и вонзить в глаза монаху, чтобы выиграть время и выползти во двор, позвать своих людей и взобраться на микоси. План был прекрасен. Если бы только Тэнкай не имел собственный. Длинные, костлявые пальцы уже мягко коснулись мэнгу, скрывавшей лицо Ёшицугу и до неузнаваемости искажавшей его черты. Жмурясь, монах почти гипнотизирующим тоном нараспев протянул: — А мне довелось слышать о вас столь много нелестных и иногда пугающих россказней, что невольно захотелось проверить их... Кто-то говорит, что вашей матерью насильно овладел покойный Кампаку. Кто-то рассказывает, как с ваших губ в драгоценный настой самого дорогого чая из запасов Тоётоми посреди официального приема капнул гной — и испить его сумел только ваш драгоценный мальчик с глазами, полными ненависти. А кто-то — что вы испытываете физическое удовольствие только убивая, и по ночам из ваших покоев доносятся женские рыдания. Отани рассмеялся, хрипло, неприятно — но удивительно искренне. Большая часть слухов и правда была просто глупыми сказками, распущенными им самим. — Вы же не поверили этим досадным глупостям, Тэнкай-доно? — Наигранно жалостливо поинтересовался Ёшицугу, на всякий случай сжимая в руке палочку. Как змей, незримо таящийся в траве под ногами, плавно, но так же быстро, монах перевел пальцы под шлем Отани и распустил узлы, державшие мэнгу. С тихим шорохом маска упала на колени Ёшицугу. В ужасе, Отани тут же кинулся прикрыть лицо руками, но Тэнкай остановил его, наклонил голову набок, рассматривая лицо, покрытое бинтами. — У вас приятные черты. Это подтверждает некоторые невинные слухи о вашей юности. Дернувшись, Ёшицугу попытался высвободить запястья, но хватка монаха была подобна крепкости колодок, которыми Тоётоми в свое время наградил Куроду Канбэя. — Эти слухи так взволновали вас, что вы забыли о приличиях? — Едко поинтересовался Отани. Но монах только отрицательно покачал головой: — Нет, прошу извинить меня. Меня не смутило бы даже если бы вы подтвердили своими словами, что некогда добились своего положения, ублажая каждого вышестоящего генерала. А вот если бы вы сказали, что ваша внешность не соответствует вашему образу... Наконец, когда пальцы Тэнкая разжались, Отани вцепился руками в свою мэнгу как в драгоценный оберег от темных сил. Чтобы одеть ее — пришлось бы снять и шлем. Но смущаться уже было нечего. Аккуратно сняв с головы сложную конструкцию, увенчанную крыльями мотылька, Ёшицугу приложил маску к лицу и чуть запрокинул голову, чтобы было проще зашнуровать ее без посторонней помощи. — Вот и стал заметен ваш возраст. — Посмеялся Тэнкай, глядя на короткие волосы, тронутые кое-где сединой. Поспешно пытаясь затянуть узлы, разнервничавшийся Отани все не мог с ними справиться. И монах пришел на помощь — но не завязал их, а попросту отнял маску и откинул ее в сторону: — Мне нравится видеть уверенных в себе людей уязвимыми. Вы держались так спокойно, пока я не увидел ваше лицо. Я бы с радостью поставил вас еще в более уязвимое положение, но, увы, боюсь заразиться. — Протянул Тэнкай, снова переходя на изощренно садистское мурлыканье, тоном не показывая издевки. Ядовито зеленые огоньки в глубине его глаз плясали, как мелкие светлячки, провожающие в страну мертвых. Глядя в глаза монаху, Отани чувствовал, что союзник, которого они с Мори избрали себе в помощь, мог оказаться не просто полезной фигурой на доске, а воплощением зла, таящим свои собственные планы на будущее страны. — Знаете, мне всегда нравилось любоваться на людей, погруженных в пучины собственного отчаяния. — Негромко усмехнулся Тэнкай, поглядывая в сторону, на дрогнувшее пламя масляного светильника. Пользуясь чужим промедлением, отвернулся и Отани — так что собеседники и вовсе не смотрели друг на друга. — В вас чувствуется то самое отчаяние, о котором вы говорите. Однако вы изящно скрываете его за отрешенностью. — Шипя процедил Ёшицугу, соображая, как бы побыстрее завершить затянувшиеся переговоры. — О, вы так считаете? Любопытно. — Почти понимающим тоном отозвался монах. Обернувшись к Отани, он наконец заметил, что окончательно морально задавил собеседника. — Был один человек, которому я был истово предан. Я мечтал увидеть, как он поднимется к вершинам своего величия, а потом падет в бездну отчаяния и расстанется с рассудком. И тогда я, как вороны, живущие в этом замке, смог бы прилететь на пир из его останков. — Поделился Тэнкай, прикрывая глаза, будто вспоминая о былом. Ёшицугу нервно сглотнул, поворачиваясь к монаху: — Есть люди, рожденные под благими звездами. Есть люди, рожденные под звездами небытия. Мне неведомо, когда и где вы пришли в этот мир, но не глядя на карты я могу сказать: Тэнкай-доно родился под звездами смерти, пустоты, забвения. Окончательно прикрыв глаза, Тэнкай выудил из рукава простые четки из крашенного черного дерева и пробормотал какую-то сутру. Когда его веки медленно разомкнулись, монах глухо посмеялся: — Забвения, пожалуй что. Человек, который подтолкнул меня к постригу, отобрал мое имя и сказал, что прежний я буду забыт всеми. Но прошло некоторое время, и я снова начал вспоминать былое. Я был забыт, но я не смог забыть все сам. Никакое пламя не способно выжечь дотла заветные мечты. Монах снова поднялся во весь рост, чуть сгибаясь вбок, словно к его длинным волосам были привязаны незримые отвесы, тянувшие его к земле. Извиваясь, Тэнкай пересек комнату и замер возле горящих светильников, к ужасу Отани примериваясь, как бы их опрокинуть: — Как думаете, если я сейчас спалю это крыло замка и снова начну все с чистого листа, будет ли мне даровано забвенье? Или же боги смилостивятся, и вернут мне моего господина, чтобы я смог своими руками снять его голову? Попятившийся в сторону Отани отполз к противоположной стене, чтобы забрать свою маску. Нахлынувший на Тэнкая приступ вселял опасения в его вменяемости как советника для Кобаякавы, а уж тем более — как союзника для Мицунари. — Одним звездам ведомо, сколько суждено длиться страданиям. — Пробормотал Ёшицугу, наскоро одевая и мэнгу, и шлем. — Страдания не завершаются никогда, Отани-доно. Умирая, мы попадаем во мрак забвения, а то и на веки в нем остаемся. Те, кому посчастливится — отправятся в плаванье к адскому суду и получат самое легкое наказание. Но кто знает, как измыслит царь Энма — то ли миллионы лет с вас будут живьем сдирать кожу, то ли сотню лет вы будете вариться в котле, то ли три тысячи лет вашу плоть будут жрать адские твари. Вы же чиновник, имеющий дело с наказаниями, вам ли не знать. — Протяжно высказался монах, даже не обращая взгляда на собеседника, самым жалким образом пытающегося покинуть комнату. — Так почему бы нам не заставить всех недальновидных слепцов этой страны понять, как суетна их жизнь, наполненная мнимым счастьем? Дружба, любовь, семейные и вассальные узы — все они меркнут, едва тела касается старость а то и разложение. — Негромко пробормотал Ёшицугу, не рассчитывая, что Тэнкай услышит его слова. Но монах внял им, обернулся, выпрямляя спину и принимая совершенно вменяемый вид. Коротко кивнув, он ответил: — Поэтому я и убедил Кинго-сан не порывать союз с Осакой. Пусть он и не знает, что за путь избрал. Отани не хотелось даже натягивать привычную слащавую ухмылку. Он лишь окинул серьезным взглядом тощую фигуру таинственного монаха: — В таком случае, я буду рассчитывать на вас. Покинул злополучную комнату Отани уже восседая на своем микоси — взобравшись на него не без помощи оставленных при нем солдат. Направляясь назад в лагерь, где его ожидал Мицунари, Ёшицугу с мрачным, давящим предчувствием на душе рассматривал сверкавшие над его головой звезды. Высоко-высоко поблескивала алым звезда, предрекавшее пришествие демона. А рядом посверкивали две едва заметные — розоватая и ядовито-зеленая. И лишь исполненная величия звезда несчастий, так любимая им, сияла немигающим огнем...