***
Сакура повстречалась с Наруто на первом году ординатуры. Сейчас уже сложно припомнить точную дату этого события. Кажется, будто они знакомы целую вечность: как минимум с рождения, а то и с прошлой жизни, если верить в переселение душ. Уж очень он яркий и сильный человек, уж очень они привыкли друг к дружке, просто не верится, что прошло всего несколько лет. Наруто был занят в отделении акушерства и гинекологии, и, по идее, у него не имелось уважительных причин заявляться к ней на этаж всякий раз, когда ему скучно. Но разве Наруто могло что-то остановить? Он тайком приносил карты и развлекал её пациентов игрой в сундучки, а Сакура никогда не упускала возможность щелкнуть его за это по лбу. — Прекрати, — ворчала она на него. — Марш назад в свое отделение. Что ты вообще здесь забыл? Только путаешься под ногами. И, как ни странно, в последней фразе даже была кроха правды: Хината, всегда крайне собранная и внимательная, начинала путать анализы и карточки пациентов, стоило только Наруто пройти мимо. — Тебе совсем нечем заняться? Стащи леденец в педиатрии. — Ну Сакура-тян, — взмолился он. — Пожалуйста, можно я останусь? Я буду хорошим мальчиком, обещаю. Мы и так уже сто лет не виделись. Помнишь, как было классно вместе дежурить? Ты покупала нам с придурком лапшу в кафе, когда мы засиживались допоздна. Надо бы повторить. И Наруто улыбнулся — широко, радостно, так, словно вспомнил вкус любимого рамена. Откуда-то из глубины коридора донесся резкий грохот и жалобный голосок Хинаты: — Про... простите... Крепко сжимая кулак, Сакура с трудом сдержала огромное желание наградить Наруто своим коронным ударом.***
Саске увлекся бегом не потому, что спорт — это здорово, и не ради командного духа, а ради духа соперничества и, разумеется, ради победы. Каждый конкурент — это его персональный барьер, метка на шкале его личного прогресса. Конечно, Сакура узнала об этом не от Саске: он вообще не был склонен к пространным разговорам. Она сама поняла, в чем тут дело, потому что в свое время увлекалась психологией и, что даже более ценно, наблюдала за малышами в детском садике. Вообще, эта страсть к бегу была так несвойственна Саске, что решись Сакура проанализировать причины — у неё бы ушла не одна сотня страниц. Но она все равно приходила на его соревнования, хотя он ни разу об этом не просил, и регулярно оставалась на церемонию награждения вместо самого Саске. Он злился, когда выигрывал, а выигрывал он всегда. Начало весны выдалось морозным, и сидеть на железных трибунах было неприятно. Темнело тоже рано. Сакура сильнее куталась в шарф, но холод упрямо просачивался сквозь джинсы и куртку, уверенно подбираясь к телу в сгустившихся сумерках. Саске спрятал шиповки в рюкзак и направился к выходу со стадиона. Она с тоской провожала его взглядом: чересчур ровная спина, напряженная шея, плотно сомкнутые губы. Лицо словно светлое пятно в вечернем полумраке, и Сакуре неведомо, что за чувства его терзают: злоба, отчаянье, отвращение... Возвращаться мыслью к этим моментам прошлого всегда горько: отчасти потому, что она бессильна помочь Саске, отчасти потому, что он бессилен обогнать сам себя. (Эти воспоминания тоже не самые заветные. Сакура не питает иллюзий, будто может разделить его боль.)***
Анализ крови, который Сакура просила подготовить во вторник, показал значительное повышение уровня АФП, и она тут же внесла больного в очередь на компьютерную томографию. К тому моменту, как она просмотрела все бланки из лаборатории, за окном стемнело, а желудок уже ныл от голода. Сакура направилась в кафетерий. Она задержала лифт на этаже отделения акушерства и гинекологии и, быстро высунув голову из кабины, окинула взглядом коридор. Дверь в кабинет Наруто была закрыта, свет не горел. Что ж, придется угостить его раменом в другой раз. Сакура уже съела половину порции цукими удон, когда некто высокий и худощавый сел рядом. Она окинула соседа взглядом. Саске, разломив палочки, лукаво покосился на неё. — Так и не ешь яйца? — спросил он, указывая на тарелку. — Ммм? — она взглянула на свой рамен, в середине которого плавало, ярко сверкая желтком, яйцо пашот. — Нет. Хочешь? Вместо ответа Саске придвинул к ней свою тарелку с карри. Аккуратно выловив яйцо из мисочки, Сакура переложила его и подвинула тарелку обратно. — Спасибо, — робко улыбнулась она. Саске едва заметно кивнул, сосредоточенно перемешивая рис, карри и яйцо до состояния однородной кашицы. Сакура предпочла никак не комментировать эту картину. — Странно, зачем я постоянно беру цукими удон, если терпеть не могу полусырые яйца. Какой смысл? Пустая трата... — Угу, — безразлично хмыкнул Саске, и слова застряли у Сакуры в горле. Через несколько минут, покончив с едой, он сложил палочки и развернулся к ней: — Я просмотрел те снимки, которые ты вчера передала. — А-а-а, — удивленно проговорила она. — Ничего себе, Саске-кун, так быстро! В последнее время у вас там и так много работы. Мне жаль, что пришлось побеспокоить. Саске покосился на неё, в его взгляде читалось ясное: «Можно, я договорю?» — Ну, в общем, — пробормотала Сакура, — большое спасибо. Никак не отреагировав на благодарность, Саске продолжил: — Новообразование в почке внушительных размеров. Ты еще не делала биопсию? — Пока нет. — Неважно, это почти наверняка почечно-клеточный рак, — цокнув, Саске вытер губы салфеткой, смял её и бросил в пустую тарелку. — Лимфоузлы тоже увеличены. Стоит побыстрее сделать ПЭТ, потому что, похоже, опухоль быстро растет. Сакура прикусила губу, глотая вздох. — Думаешь, метастазы уже пошли? Саске лишь пожал плечами и, прихватив со стола поднос, встал с места. — Пришлешь мне результаты томографии и посмотрим, — он выпрямился, уже вот-вот готовый уйти, но потом вдруг глянул на её плотно сжатые губы, озабоченный взгляд и остановился. Тень беспокойства промелькнула на его лице. Несколько секунд он молчал, дважды открывал и закрывал рот, мучительно кривясь, разглядывал дальнюю стенку кафетерия. А затем наконец отрывисто проговорил: — Кажется, что лимфоузлы уже задеты, но... вдруг я ошибаюсь. Почечная вена вполне может быть в порядке. Попадаются и намного более тяжелые случаи. Сакура издала негромкий звук, не то усмехнулась, не то фыркнула. — Да уж, тяжелые случаи... это в порядке вещей. Почечный рак — коварная тварь... Она запнулась на полуслове, заметив, как Саске смотрит на неё, — до жути спокойным взглядом. — Да уж, — сказал он, разворачиваясь к выходу, и, удаляясь, бросил через плечо: — Скоро пришлю тебе эпикриз. — Ага, спасибо, — поспешно поблагодарила она, не только за эпикриз.***
За свою двенадцатичасовую смену на сестринском посту Ино успевала поглотить пугающее количество кофе и распространить не менее пугающее количество слухов. Большая часть грязных подробностей обычно касались «той похотливой стервы», имя которой, как правило, умалчивалось, но все понимали, что это Темари из отделения патологии. — Какого черта патологоанатому делать у Шикамару? — этот вопрос давно не давал Ино покоя. — Целый день только на пятые точки и пялится, лентяй хренов! — на этом моменте аудитория Ино послушно, но не слишком заливисто, рассмеялась, хотя глубоко в душе каждый слушатель искренне сочувствовал Шикамару — одному из самых одаренных врачей-проктологов. Лично Сакура считала Ино «маньячкой-сплетницей». Ино же в отместку называла Сакуру «мямлей-неудачницей». Лучшие подруги, называется. — Ну уж сегодня ты наконец призналась? — язвительно спросила Ино, когда Сакура остановилась у стопки с карточками пациентов. — Или еще пока не созрела? — Не твое дело, — отмахнулась та. — Так что помолчи. — Просто понимаешь, — гнула своё Ино, умело перебирая тонкими пальчиками папки с документами, — прошло каких-то несчастных восемь лет, Сакура-чан. Темпы развития ваших отношений действительно внушают «надежду» на лучшее. — Она извлекла нужную карту и, сделав в ней пару пометок легким движением руки, протянула Сакуре: — Палата сто шестнадцать. Сопливый малыш и его истеричная мамаша ждут тебя. Ничего серьезного, но мамаша уверена в обратном, так что, предупреждаю сразу: она тяжелый случай. Кстати, у неё худшее мелирование из тех, что мне доводилось видеть. — Ясно, спасибо, — Сакура выдавила из себя притворную улыбку, схватив было папку. Но не тут-то было, Ино держала её крепко. — Сакура, я серьезно, — на этот раз в тоне Ино не было ни капли злорадства. — Прошло восемь лет, ну ты же не можешь... — Я в порядке, — отрезала Сакура, вырывая у неё из рук карточку. — Кончай переживать, ладно? — Не ладно, — с нажимом парировала Ино, в её голосе явно чувствовались гнев и волнение. — Сакура, послушай. Карин сказала, ему пришло предложение из Ото. — И что? Клиники постоянно ему их присы... — Сакура, — горячо перебила её Ино, — Сакура, Карин считает, что теперь все серьезно. Это специальное предложение от Орочимару.***
Интерны уже давно шептались между собой, будто Учиха Саске никогда не улыбался, и Наруто делал все возможное, чтобы эти слухи не угасали. Сакура не вмешивалась, раз сам Саске не обращал внимания. Тем более, это было откровенной ложью. Саске улыбался и улыбался часто: когда он был прав; когда Наруто был неправ; когда Сакура злилась; когда Наруто второпях обжигался раменом; когда Сакура в подвальной лаборатории поджаривала над газовой горелкой подаренную на Белый день пастилу; когда ему удавалось избежать дежурства в клинике; когда сообщал больному, что у того ветрянка; когда в разгар непогоды кто-то забывал дома зонтик. Да, в его усмешке всегда сквозила изрядная доля злорадства, но это не значило, что улыбающийся Саске — что-то из области фантастики. Он улыбался и улыбался часто: угрюмо и с надрывом; как кровавые отблески заката на водной глади; как колючие сосульки на обнаженных ветках зимой; как шорох сухих листьев по мостовой; как одинокая луна в ночной тьме; как будто ему было больно.***
У Саске на этаже, как правило, было тихо, безлюдно, непривычно. Стены, полы и потолки, покрытые свинцом, казались тяжелыми и мрачными. Шумной суеты нижних этажей тут слышно не было. Вместо болтовни сестер и голосов пациентов до Сакуры доносились лишь мерный гул и негромкое жужжание медицинского оборудования. Отделение радиологии встречало гостей прохладно и равнодушно: блестящие полосы металла, темные кабинеты и ярко-освещенные коридоры, гнетущая тишина и отсутствие жизни. (На самом деле это была ложь, но в глубине души Сакура злилась на радиологию, за то что та украла у неё Саске.) Когда Сакура подошла к нужному кабинету, в дверном проеме возвышалась фигура Наруто, который с запалом вещал Саске, что «негоже увиливать от дежурства в клинике, бабуля просто в бешенстве, и я...» — Уж чья бы корова мычала, придурок, — презрительно парировал Саске. Заслышав приближающиеся шаги, он вскинул голову, отвлекаясь от разложенных на столе рентгеновских пленок. Сакура, осторожно нагнувшись, проскользнула под рукой у Наруто внутрь кабинета. — Здравствуй, — отозвался Саске в ответ на её приветствие. — Есть минутка? У меня тут несколько очень подозрительных МРТ-снимков смещения коленной чашечки. Саске перевел свой взгляд на неё. — С чего это ты вдруг озаботилась смещением коленной чашечки? — Ну, — Сакура замялась, посмотрела на Наруто и, скорчив рожицу, призналась: — Это для клиники. Шестилетний мальчик спрыгнул с дерева... Саске вновь углубился в изучение снимков на своем столе. — Нет, не могу. Занят. — Я гляну, — без промедления предложил Наруто, когда Сакура сердито посмотрела на Саске. Наруто подался вперед, заглядывая через её плечо: — Шестилетка, говоришь? — Придурок, если ты уже закончил свою пламенную речь, вон из моего кабинета, — приказал Саске, не поднимая головы. — Ничего я еще не закончил, ты сам виноват, что игнорируешь дежурства, — вновь завелся Наруто. — Да ты... — Очень занят, мы поняли, — спешно перебила его Сакура. — Увидимся на обеде, Саске-кун? Она послала Наруто строгий взгляд, когда тот вновь попытался возмутиться, что «еще не закончил». Саске неслышно проворчал что-то себе под нос — ответ сомнительный, но и не отказ ведь. Сакура научилась ценить любую мелочь. Махнув на прощание, она потянула Наруто в коридор. Он, привычно хныча, упрекал её в жестокости, она, не менее привычно, грозила ему коронным правым хуком — так они и дошли до лифта, по-дружески пререкаясь. Дверь в кабинет Саске осталась открытой, свет от настольной лампы — золотистый, теплый — лился в коридор. И это грело сердце — как предвкушение совместного обеда, легкий взмах руки на прощание, родная улыбка старого друга. (Да, Ино права, прошло уже восемь лет, но ничего страшного. Скоро они встретятся в кафе, Наруто закажет мисо-рамен, Саске — суши, а она — вагаси на десерт. А завтра надо будет отнести Саске результаты ПЭТ; и Наруто, без сомнения, придет поиграть в карты с её пациентами; сплетни Ино, смущенная Хината, Шикамару, каждый раз засыпающий на планерке. Прошло уже восемь лет, и Сакура всем сердцем благодарна за них судьбе. Ей есть что вспомнить.)***
Первые двадцать три года жизни Саске вполне могли бы послужить сюжетом успешной мыльной оперы: это была бы история о предательстве, мести и опасных приключениях с драматической перестрелкой в конце в лучших традициях якудза. Но настоящая трагедия, по мнению Сакуры, началась потом. Ведь это огромная беда — достичь всех своих целей в таком молодом возрасте и в качестве утешения довольствоваться ненавистными победами в марафонах. Последующие годы были для Саске трудными, как толчки, лишенные инерции. Сакура сама не решилась бы назвать их темными временами, но что-то общее у них было. И все же. Саске оставался Саске. Он по-прежнему бегал марафоны, вел себя резко, до сих пор иногда посещал лекции и читал в научных журналах статьи о суперпроводниках. Такой же, каким был всегда: молчаливый и грозно-неприступный. Все тот же Саске, который когда-то на семинаре с злостным упрямством отстаивал принцип «печального очарования вещей» Мотоори и в любой момент готов был сделать это снова. В конце концов, рука есть рука, пусть даже с переломом или рваной раной. Душевных ран у Саске накопилось много и заживут они нескоро, но он все равно останется тем самым Саске. А значит, Сакура будет Сакурой. Некоторые вещи постоянно меняются: биржевые котировки, погода осенним днем, строчки хит-парадов или девичьи мечты. Но с другими, наоборот, нет нужды прощаться.***
Зимняя пора. Падающие с неба снежинки, голубоватые в ранних сумерках, собирались в пушистую кучку на подоконнике за окном кафетерия. Сакура купила привычный цукими удон и зеленый чай из автомата. Саске сидел один за столиком у окна, с головой поглощенный чтением философского трактата Огю Сорая. По старой привычке он периодически откладывал палочки в сторону и, беря в руки красную ручку, быстро делал пометки на полях. Осторожно заглянув через его плечо, Сакура поинтересовалась: — Вносишь последние правки? Несколько параграфов на листе были целиком выделены красным, рядом убористым почерком приписаны критические замечания. — Или мстишь этой книге? Он скривился, ни на секунду не прерывая своего занятия. Сакура опустила поднос на стол и присела рядом. Свободной рукой Саске подвинул тарелку немного ближе к ней — едва заметный жест, которому можно не придавать значения. Сакура аккуратно достала яйцо из своей мисочки и положила в его, мимоходом отмечая, что сегодня Саске взял кацудон вместо карри. Она вернула ему тарелку с тихой благодарностью. За их столиком воцарилась тишина: она ела удон, он читал главу. Наконец Саске закрыл книгу, и Сакура решилась спросить: — Когда твой рейс? — На следующей неделе, — ответил он, доедая. — Во вторник. — Может, тебя подвезти? — Наруто уже вызвался. — Ясно, — кивнула Сакура. Вот и все. Все хорошо. Она глубоко вздохнула. «Сегодня ты признаешься? Признаешься?» — любила спрашивать Ино. И Сакура сдалась. Ей не хотелось быть обузой. Да, все это время они делились едой, он терпел её влюбленный взгляд. Она не боялась сознаться — это вовсе не страшно, повторяла она себе, искренне веря в это, — ей вовсе не страшно. Ей просто... — Знаешь, — начала Сакура с улыбкой, — я очень... — Знаю, — ответил Саске. И молча, слегка склонив голову, посмотрел на неё тем самым странным взглядом. И вдруг от души сказал: — Спасибо. Она много чего могла еще сказать, он вряд ли захотел бы все это услышать. Ей хотелось сказать... «Можно я поеду с тобой?» «А просто навестить?» «Ты будешь мне писать?» «А можно я тебе напишу?» «О любви». «Я уже по тебе скучаю». «Почему ты уезжаешь?» «Останься». Она сглотнула подступивший к горлу ком и проговорила: — Ладно, неважно. (И это не была ложь. Сакура никогда не врала о Саске, даже себе. Просто правда бывает разная — большая и маленькая. Это была маленькая правда. Вот еще другая маленькая правда: иногда Сакура его ненавидела, ей хотелось увидеть его боль, его кровь, его страдания, хотелось увидеть, как он наконец сломается, перестанет быть таким холодным, неприступным, высокомерным. Сакура считала его подонком, идиотом, трусом. Эмоционально отсталым импотентом, у которого вместо сердечной мышцы по ошибке вырос кусок железа. Он был жалкий и жестокий, и он заставлял её страдать. Но была одна большая правда: он стоил всех страданий.) — А я... — Сакура устало гоняла ложкой по бульону стрелку зеленого лука. — Можно я тоже приеду? Я не умею прощаться, как это делают в кино, но хочется напоследок тебя увидеть... — Глупая, — отозвался Саске. Тарелки тихонько звякнули, когда он собирал их на поднос перед уходом. — Я же не навсегда уезжаю. К чему такая суета? Надменность Саске была непрошибаемой и в то же время привычной. На мгновение Сакура почувствовала вспышку злобы, которая вытеснила внезапную растерянность. — Ото далеко, ясно? Что, уже нельзя даже прийти попрощаться? — огрызнулась она. Пожав плечами, Саске поднялся с места и, заткнув книгу за пояс брюк, взял в руки поднос. Уже повернувшись спиной к столику, он бросил через плечо: — Если будешь плакать — я тебя не знаю. Пожалуй, вот и все «признание», на которое можно рассчитывать после восьми лет знакомства. И несмотря на то, что в аэропорту она все же не сдержала всхлипов, Саске не отвернулся от неё. В общем... Ничего страшного.