Surging Memories

Советую читать под эту песню, а после просмотреть перевод строк. Она отлично дополняет работу, и ее слова много значат. Florence And The Machine – Girl With One Eye Тяжелые шаги отпечатываются на заметенной снегом тропинке глубокими, запинающимися следами. В этом году зима была слишком суровой, снегопад за снегопадом проходилась она по всему Корейскому полуострову, и это маленькое кладбище занесло чуть ли не полностью. Чжинхван нетвердым шагом направлялся прямо к колумбарию, который белокаменной вершиной выглядывал из снега. Красные кеды были полностью промокшими, и иногда, погружаясь в очередной сугроб, скользили по тонкому льду, спрятанному в этих снежных ловушках. Чжинхван не ругался с этими сугробами, не винил себя за то, что выбрал обувь не по погоде, не клял всех чертей из-за льда. Он просто шел. Грусть. Удушающая, перекрывающая баллоны с кислородом тоска резала грудь, прошивала ее толстой иглой и заставляла поверить, что эта игла была отравлена. Чжинхвану хотелось, чтобы она была отравлена. Он бы душу за это отдал, если уж совсем по-честному. Тяжелая деревянная дверь колумбария поразительно легко открылась, пропуская внутрь морозный воздух и хрупкого паренька. В его руках была початая бутылка вина, к которой он постоянно прикладывался, то ли чтобы согреться, то ли чтобы забыться. В это время суток работников почти не встретишь, поэтому он не боялся ругани за его вид. По сути, последний раз он чего-то боялся года полтора назад. Это было так давно. Четырнадцать шагов вперед, три направо, четвертый ящик сверху. А в нем большая фарфоровая урна с рисунком в виде трех желтых хризантем и фотография. Чжинхван знал этот путь слишком хорошо, и он был бы рад забыть его, но снимок с улыбающимися глазами и широкой улыбкой и чертовы желтые хризантемы, которые она так любила, не забываются. И никогда не забудутся, сколько бы он ни старался. - Привет, Сухён. Давно не виделись, — голос парня немного дрожал. Ему было как будто сложно разговаривать, и виной всему был вовсе не алкоголь. Слёз не было, он давно не плакал, постепенно умирая внутри. Стеклянная дверка открылась, а холодные длинные пальцы прижали к себе объемную урну, прижимаясь к стеллажу. Полы парки парень заботливо закрутил вокруг урны, чтобы ей не было холодно, и поднес к губам бутылку в очередной раз. Пальцы другой руки выделывали узоры на гладкой поверхности фарфора, согревая его, потому что она не любила холода. - Ты помнишь, как все начиналось? Ты сказала, мол, хочешь, чтобы я тебя защищал. А оно вот так получилось. Горький смех лезвием продирает окружающее пространство колумбария. Воздух в нем пропитан разными ароматическими маслами, свечами, запахом цветов. Даже из открытой дверцы теперь уже постоянного жилища Сухён доносится свежий, резкий и такой родной запах хризантем. Она была не единственной, кому в любое время года несли свежие цветы, но только от ее ячейки всегда там сильно пахло. Казалось, что все вокруг пропитано этим запахом хризантем. Этим запахом, который Чжинхван успел возненавидеть всей душой. Еще один глоток, и в бутылке пусто. Она тихо звенит, когда парень пинает ее мокрым ботинком и она отскакивает к противоположной стене. Руки еще крепче сжимают гладкий фарфор, стараясь его согреть, стараясь вернуть ее к жизни. К сожалению, что сейчас, что тогда это было невозможно. Он в который раз не успел. Хотя, если так подумать, он никогда никуда и не спешил. Всегда считал, что всему должно быть свое время. А потом времени просто не стало, оно замедлилось до своих пределов и выстрелило в него из огромной пушки, ослепляя и уничтожая. И теперь нужно как-то выживать с огромной дырой в груди, которая еще и гноилась, саднила и ныла на промозглую погоду, растравливая сквозняком оголенные участки нервной системы. Ким очень сожалел тому факту, что вино закончилось, огромная дырка снова начала нестерпимо ныть, и ее хотелось заткнуть. Пальцы почти не слушались, сжимая уже теплую урну, а где-то в горле ухало тяжелыми ударами сердца о спину. И если бы у Чжинхвана были силы удивляться, он даже отметил тот факт, что оно у него все еще есть. Надоедливый телефон засыпал уведомлениями в самый неподходящий момент – когда парень ставил урну обратно на полку, из-за чего руки чуть дрогнули и не выронили дорогой фарфор на холодный, бетонный пол. К счастью, парнишка смог удержать и поставить на место урну. Ящик был захлопнут, продрогшие пальцы нашли в большом кармане парки смартфон. Короткий код блокировки, всего четыре цифры, и на Чжинхвана со всех сторон посыпались сообщения. «С днем рождения, брат!» «Удачно там повеселись и много не пей, чувак! Будь счастлив!» И еще около сотни простых сообщений, уведомлений в ленте твиттера, инстаграма и сообщений на фейсбуке и вейбо. Аккаунтов у него было много, хоть он и не заходил туда очень давно. Настолько, что даже забыл о своем дне рождения, дне, когда ему стукнуло полных двадцать шесть. В голове сами по себе всплыли картинки прошлого праздника с сумасшедшими улыбками, бутылками алкоголя, танцами, которые больше походили на ритуальные пляски, с одеждой, наполненной запахом красного апельсина и с огромными, как две вселенные, глазами, пропитанными любовью, счастьем и бесконечной теплотой. А потом в голове возникли другие картинки: бесцветные глаза, в которых натянулась серая поволока, разбитые в кровавое месиво губы и перерезанное горло. Ее нашли под утро той вечеринки. Чжинхвана затошнило этими воспоминаниями и скользким чувством вины, которое так и просилось вон из желудка на людской суд. «Если бы, если бы я тогда не стал спорить, если бы я тогда позвонил Чанхёку, всего этого можно было избежать. Как она могла столько лет мне верить?» — готовые вырваться слезы скребли горло и кусали язык, выпуская яд в и так переполненный отравой организм. Парень зажал рот раскрытой ладонью, и вылетел вон из колумбария, прямо в огромный сугроб, стоявший левее от старого здания. Очередной звонок, спокойная мелодия которого заставила вывалиться из снега обратно на свежий воздух и приложить смартфон к горящему от холода и снега уху. - Да, Чанхёк. - Ты опять там? - Как узнал? - Значит там. Мне нужно заехать к тебе, забрать ее вещи… Дыхание парня перехватило. На том конце связи голос ее брата задрожал, когда он захотел произнести ее имя. Не смог. Чжинхвану не за что было его винить, потому что он сам бы ни смог ничего сказать. Для Чанхёка прошло слишком мало времени, а для Чжинхвана оно вообще остановилось, забирая с собой все эмоции. Теперь в этом мире остались только они друг у друга, иногда пересекаясь около ее ячейки с неизменными желтыми хризантемами, или иногда растравливая душу короткими звонками по поводу и без. - Да, конечно. Ключ у тебя есть, заезжай в любое время. - Чжинхван. - Да? - С днем рождения. Короткие гудки и голос, под конец пропитанный болью, ядом и обвинениями заставили завыть парня в голос, зажав рот рукой с телефоном. Слез не было, просто грудную клетку кто-то располосовывал здоровенным тесаком, напевая детскую песенку про десять обезьянок. Чжинхван прямо почувствовал, как орда маленьких мясников у него внутри напевала «10 обезьянок на дереве сидели, потом одна упала, и их стало девять», опуская на воспаленную плоть лезвие, раз за разом. Он резко поднялся на ноги, и побежал как можно быстрее отсюда, в спасительное тепло алкоголя. На большее он не был способен.