Стандарт возмездия

Месть всегда казалась мне чем-то неправильным и абсолютно абсурдным. Она затмевает разум, делает человека уязвимым. Вкупе с застилающей глаза белесой пеленой ярости, она, пожалуй, — лучшее орудие твоего противника. Разве может месть изменить что-то? Нет. Тогда какой же в ней смысл? Так я рассуждал раньше, до определённого момента. Но с тех пор моё мировоззрение поменялось в корне. Нет, я не отрекаюсь от прежней парадигмы. Месть действительно ничего не меняет, я по-прежнему в этом уверен. Но, всё же, толк в ней есть: только она может принести мятежной душе умиротворение и покой. Покой, которого так недостаёт мне сейчас. Я больше не нуждаюсь в любви, материальном или духовном богатствах, о доме у моря или ещё о чём-то столь же бредовом, как достать рукой до звёзд. Мне просто до дрожи в кончиках пальцев хочется, чтобы один человек откусил от того же отравленного яблока, что и я. Когда я принял по-настоящему твёрдое решение, что отомщу всем этим ублюдкам из «Меркофф», у меня словно камень с души свалился. Месть стала моим новым идеальным курсом. Курсом, которого до всего этого дерьма у меня не было. Она стала спасительным светом маяка в тёмном море моей жизни. Раньше я просто существовал. Бросался из крайности в крайность, каждый раз надеясь, что пронесет. Жил от случая к случаю, питая ложные надежды. Но теперь, когда у меня появилась цель, я понимаю, что я жив. Жив по-настоящему. Ощущать это неожиданно приятно. Возможно, месть меня и погубит, но что-то подсказывает мне, что если это случится, жалеть я не стану. Хотя бы потому что моему жалкому существованию наконец будет положен конец. Меня тошнило. Тошнило так, как ни в одном ещё самолете или автобусе. И дело было даже не в том, что член Блэра вошёл в мою глотку так глубоко, что вызвал такие рвотные позывы, что я весь напрягался, лишь бы сдержать рвущийся наружу химус. Пусть это звучит ужасно, но к таким пыткам мой организм уже почти привык. Теперь дело было уже не в физических моих страданиях, но душевных. Я и не знал, что всё это так тесно связано. Когда мой рот заполнился отвратительно тёплой солоноватой спермой, я, не колеблясь, сглотнул её, стараясь не меняться в лице. Любой жест неудовольствия или отвращения, выказанный мною, мог сыграть со мной дурную шутку. Но, Боже, как же я ненавидел себя за это! За то, что я делал, за то, что не мог и не хотел противиться, за то, что не мог иначе… за то, что был слабее. — Ты что, уснул? — прорычал сверху голос Джереми Блэра, и я заметно вздрогнул, услышав недовольство в его надменном тоне, ибо его недовольство — это моя боль. Так было заведено. А недоволен Блэр был почти всегда. И так же всегда мне было больно. Я боялся боли, не мог её выносить. Я — трус и слабак, но таким уж я был рождён или воспитан. Никогда не мог идти против ветра. Меня затопила новая волна отвращения к себе, когда Блэр поднял меня на уровень своего лица, словно тряпичную куклу. Моего уха коснулся влажный язык. Через мгновение мои губы, измазанные в сперме, были предусмотрительно зажаты грубой и большой горячей ладонью, а в мочку уха силой впились острые зубы. Новая волна боли заставила меня задрожать, но вопль сдержала ладонь начальника. Мне только и оставалось, что жалобно скулить, тряпкой обмякнув в его руках, чувствуя, как по шее медленно течет липкая и горячая тонкая струйка крови. Блэр — чёртов извращенец. Садист. Он отбирает у людей всё, что может отобрать, в том числе и мужское или человеческое достоинство. Он самодовольный ублюдок, возомнивший, что может делать с людьми все, что ему заблагорассудится только потому, что у него есть такая власть. С другой стороны, я каждый раз открыто давал ему понять, что так оно и есть. От понимания этого ненавидел самого себя ещё сильнее. Хотя куда уж? Сумасшествие, наверное, ведь человек был создан таким, что он при любом раскладе будет хоть немного любить себя. Я же чувствовал одну только ненависть. К себе, к Блэру, к «Меркофф»… ко всем. Хотя, может, я и заблуждался, и то была не ненависть. Разве мог такой слабый телом и душой человек, как я, испытывать такое сильное чувство? Я не всегда был такой безвольной тряпкой в чужих руках. Однако человека, как известно, губит любовь. Любовь, привязанность, влечение, снова любовь… Всё это так пагубно для людей! И всё же бороться с этим сложно, практически невозможно. Я унижаю собственное достоинство не потому, что не могу дать отпор, а потому, что его не сможет дать Лиза. Ведь она — всего лишь слабая и хрупкая девушка, по ошибке небес попавшая в этот страшный, полный лжи, ужасов и предательства мир. Но в моих силах защитить её. Таким отвратительным и жалким способом, как мой, но все-таки защитить. Пускай она об этом и не узнает (она вообще вряд ли знает о моём существовании, хоть мы и работаем с ней в одной корпорации), но зато об этом буду знать я. Мне от этого чуть спокойнее. Некий стимул для меня. — Будь покладистее, иначе на твоем месте окажется твоя очаровательная возлюбленная, — словно читая мои мысли, вкрадчиво прошипел Блэр, а я даже на секунду не сомневался в том, что он говорит правду. Он с отвращением отнял ладонь от моего лица и вытер мои слюни вперемешку с собственной спермой о мою рубашку. — И я заставлю тебя смотреть на это, понял? Не узнай он однажды, насколько сильны мои чувства к ней, то ничего этого, скорее всего, не было. Если бы не Лиза, то я бы скорее умер, чем стал подвергать себя такому унижению со стороны начальника. — Поднимайся. И грудью на стол, — коротко и властно приказал Блэр, зная, что я подчинюсь ему в любом случае. Потому что не впервой. Потому что у меня не было другого выхода. И мне ничего не оставалось, кроме как, стянув с себя штаны, следовать его указаниям и ожидать, когда он вновь примется врываться в моё тело, с довольной ухмылкой вслушиваясь в мои болезненные стоны и хрипы. Как вовремя на меня нахлынули воспоминания, чёрт возьми. Да ещё в таких отвратных подробностях — с ассоциативными изображениями, против воли всплывающими перед внутренним взором. Наверное, такое из памяти не стирается никогда. А вот должно ли? Думаю, кто-то скажет, что нет, потому что почти любое воспоминание служит либо каким-то напоминанием, либо предостережением от новых ошибок и просчетов. Не знаю. Может, они и правы. Время покажет. Когда это было? Полгода назад? Год? Или ещё раньше? Впрочем, плевать. Какая разница, если все мои полтора года работы в «Меркофф» были пропитаны лишь одним и тем же: болью, унижением, болью и снова унижением. А ещё ядом бархатистого, низкого, но до тошноты противного мне голоса Блэра. Но совсем скоро всё это закончится. Я не отступлюсь от своего. Он обязательно пожалеет. Теперь-то меня ничего не останавливает. Пускай Блэр сильнее, пускай на его стороне весь персонал «Меркофф» и разного рода правительственные лица. Наплевать Я умнее. Хитрее. Свирепее. И это он создал то, чем теперь являюсь я. Он привил мне все эти качества. Он обезличил меня, выпотрошил, опустошил, но в итоге… в итоге заполнил образовавшуюся в моём естестве пустоту чем-то новым, неизведанным прежде. Или просто дал свободу зверю, что сидел где-то внутри меня с самого начала. Так или иначе, но именно он сотворил из меня своего личного палача. Он, а ещё… К моему вящему неудовольствию, я не успеваю додумать свою мысль до конца, потому чувствую на себе чей-то изучающий взгляд. Не знаю, почему, но мне это чувство всегда доставляет немало дискомфорта. Такого ощутимого, что меня порой даже трясет. Поэтому я резко и даже раздраженно поворачиваю голову влево и тут же встречаюсь взглядом с знакомыми темно-голубыми глазами. Эдди? Как вовремя, милый. Ты-то мне и нужен! Всё пока идет в соответствии с планом. Как глупа вся эта хваленая система безопасности в Маунт Мэссив! Как она примитивна и хрупка. Стоит только щёлкнуть пальцами по одной костяшке — и вся она, подобно домино, обрушится. Красиво и неотвратимо. Я надеюсь только, что ты, Эдди, меня не подведёшь, потому что именно от тебя и зависит успех моего плана. Коротко киваю тебе и с невольной радостью вижу, как твои холодные безумные глаза сосредоточенно и осмысленно прищуриваются. Ты знаешь, что тебе нужно делать, верно? Не разочаруй. Я не мог ошибиться в выборе союзника. Жаль, что ты с выбором невесты, похоже, прогадал. В моих глазах все поплыло, и я потряс головой, надеясь, что зрение прояснится. Зря. Я по-прежнему ничего не видел из-за сильного удара по голове. Последовала секундная заминка, а за ней — новый удар. Я почувствовал, что заваливаюсь на спину. Осколки недавно разбитой бутылки дорогого белого вина больно впились в моё тело, причиняя очередную порцию острой боли и вызывая у меня ещё один болезненный стон. Может, я умру здесь, и все, наконец, закончится? Нет, я не имел на это права. У меня была цель, и я не мог от неё так просто отказаться. — Ты что-то сказал, Парк? — словно сквозь толстый слой ваты услышал я над собой холодный насмешливый голос. Отвечать этому голосу не было никакого желания, но я должен был. — Нет, мистер Блэр… ничего… — заученно прохрипел я, чувствуя, как на губах лопаются кровавые пузыри. Это было отвратительное ощущение. Вот только поделать с этим я ничего не мог. Да и нечего было, откровенно говоря. Краем уха, где-то на периферии собственного сознания, я уловил какой-то шум. А потом, всего одно мгновение спустя, я почувствовал, как Блэр придавил меня ногой к полу, из-за чего осколки ещё сильнее впились в мою спину. Я непроизвольно дернулся, но чужая нога только сильнее надавила на мою грудную клетку. Наконец-то я понял, что именно означает довольно известная фраза «дух вышибает», потому что в моих лёгких сейчас явно чего-то не хватало, причем чего-то очень важного. И это ощущение было так же болезненно, как и пульсация разорванного кровоточащего зада, разбитые в кровь губы, натертые самыми настоящими наручниками запястья и ноющие гематомы по всему телу. — Ладно, Джер, хватит уже с него, — вдруг раздался новый голос, а я, забыв о всей боли, что испытывал сейчас, распахнул слезящиеся глаза. Но с пола мне не удавалось разглядеть того, кому принадлежал голос, потому я до дрожи напряг свой слух и замер, отчаянно надеясь, что мне просто показалось. — По-моему, ты достаточно его проучил. По крайней мере, на сегодня — точно. — Ты уверена? — Да ты погляди, он же тебе весь паркет изгадил своей вонючей кровью! — снова раздался этот голос, и я наконец-то понял, что не ошибся. Только не хотел верить. Мне нужно было УВИДЕТЬ. — И правда… — Я туда даже в обуви не стану теперь никогда! — послышался заливистый непринужденный смех, и тяжесть, прижимающая меня к полу, наконец-то исчезла. Через мгновение я, хоть и с большим трудом, сел, во все глаза уставившись на… Лизу. Мою любимую Лизу. Но что происходит?! — Что происходит? — передразнил меня Блэр. Кажется, последнюю свою фразу я произнес вслух — настолько сильно было моё потрясение. Я ожидал услышать в этом кабинете чей угодно голос, но не ЕЁ. И уж точно не с такой пренебрежительной интонацией, явно обращённой ко мне. — Знаешь, Лиз, мне кажется, это ничтожество убьёт себя. Теперь-то, когда оно знает правду… — Блэр ухмыльнулся, вальяжно присев на край своего дорогого стола. Лиза, пройдясь по комнате, как всегда невообразимо прекрасная, остановилась у него за спиной. Я переводил свой затравленный взгляд с одного на другого, ничего не понимая. Какую правду я узнал? О чем говорил этот ублюдок? Неужели меня все это время водили за нос? Неужели всё, что я делал, было напрасно?! — Даже жаль… Обидно будет лишиться такой замечательной, хоть и дешёвой игрушки. — Да ты погляди на него, он до сих пор ничего не понял! — обнимая Блэра за шею, снова засмеялась Лиза. Это было неестественно, дико, и этот её образ совсем не походил на ту Лизу, которую я любил. Я взглянул в её глаза, надеясь найти в них хоть частичку того, что заставило меня проникнуться к ней такими чувствами, но меня постигло разочарование. Это была только игра. Спектакль. Обман. — Что… что мне надо понять? Что вы спите? — тихо прохрипел я, напрочь забыв об осторожности. Впрочем, теперь, когда мне уже некого было защищать — судя по тому, как доверительно Лиза обвила руками шею Блэра, ей явно ничего не угрожало — мне нечего было бояться. Что мне грозило? Ещё большие унижения, ещё большая боль?! На следующей ступени всего этого Ада была одна лишь смерть, а её-то я уже давным-давно перестал бояться, спасибо Блэру. Она, смерть, была даже предпочтительнее того, что со мной творил Джереми на протяжении почти двух лет. Лучше уж мне умереть, чем мучиться, не в силах оказать сопротивление! — Спим? — Прекрасные глаза Лизы неожиданно полыхнули гневом, и, если бы мне было куда, я бы тотчас отпрянул. В следующий миг я был вновь придавлен ногой к полу, но теперь уже Лизиной. Окровавленные осколки снова впились в свежие раны на спине, но острая шпилька, давящая прямо в грудь, ощущалась даже сильнее. — Он мой брат! Брат! Это слово громким эхом отдалось у меня в сознании. Так громко и больно. Так резко, неожиданно, страшно и нерушимо ясно. Мой насильник и моя возлюбленная были братом и сестрой. Эта истина обрушилась на меня, словно снежная лавина или цунами. Я добровольно и едва ли не с радостью раз за разом отдавался в руки садиста, непонятно от чего защищая его собственную сестру. Блэр улыбался, глядя на нас, своей жестокой и безразличной улыбкой. В этот момент я понял, как сильно ненавижу его, как хочу срезать чем-нибудь острым его треклятую ухмылку и скормить её бродячим псам. — Думаешь, я не видела, как ты на меня смотришь, похотливое ты животное? — прорычала Лиза. Мне пришлось перевести влажные и красные от недосыпов и кошмаров глаза на неё. Мисс Блэр была в ярости. В следующий же миг я почувствовал, как она пнула меня по рёбрам, и инстинктивно сжался. Этот пинок был не так силен, как это по обыкновению своему делал Блэр. Разница, однако, заключалась в том, что Блэр — чёртов ублюдок, отравлявший мне жизнь, а Лиза… Лиза всё это время была для меня всем. Центром Вселенной, если угодно, как бы глупо это ни звучало. — Представлял ведь, как мы трахаемся, да? — с отвращением процедила тем временем Лиза, даруя мне ещё один пинок острым носком чёрной туфли, но теперь уже по шее. Я потряс головой, отгоняя очередные неприятные воспоминания, на этот раз месячной давности. Сейчас они не особо важны для меня и, в частности, того, что я собираюсь сделать. На данный момент есть только я и… они. Все, заслужившие всё то, чего не заслужил я. Все те, кто издевался надо мной только потому, что я был слабее. Снова бросаю мимолётный взгляд на Эдди и ловлю его ответный. Сжимая во вспотевшей от волнения руке флэшку, незаметно улыбаюсь, переводя взгляд на стоящего неподалеку Блэра, который что-то яростно втолковывает Трагеру, почти рыча. У него есть такая привычка — рычать, когда злится. Я давно это заметил: хоть и вынужденно, но всё-таки достаточно времени провёл рядом с ним. Не сомневаюсь, женщин наверняка это просто безумно заводит. Вот только их, этих самых женщин, в Маунт Мэссив раз-два и обчёлся. А те, что есть, Блэра буквально боготворят. Знали бы они, что с животным его роднит не только рычание. Но ещё немного, и он мне за всё ответит. Как миленький. За всё. Если повезет, то я и сестрицу его отыщу. Но главное сейчас — выждать правильный момент. Сажусь на стул перед одним из лабораторных компьютеров и усиленно делаю вид, что пытаюсь устранить маленькую неприятность, которую я сам же и устроил в прошлый раз. Это было так легко. Всего-то и понадобилось, что пара незаметных движений рукой с зажатой в ней мышью, несколько строк в командной строке и клавиша «Enter». И, самое главное, я смог это сделать под взглядами сотрудников «Меркофф», а они так ни о чем и не догадались. Ослы. Возомнили, что если они сильнее, то, несомненно, одновременно и умнее. Как бы не так! Но для того, что сейчас задумал сделать я, нужно кое-что покруче, чем командная строка. Для этого мне нужна моя флэшка со всем её содержимым. А ещё — Эдди. Я брел по длинному широкому коридору в крыле пациентов, стискивая зубы от боли, сковывающей все моё многострадальное тело ниже пояса. Каждый шаг давался мне с огромным трудом. До смерти хотелось завалиться где-нибудь спать, поскольку сон обычно всегда приносил некоторое облегчение. Но этому желанию не суждено было сбыться. Впрочем, как и многим другим. Бесспорно, моё решение устроиться на работу в лечебницу Маунт Мэссив — худшее решение за всю жизнь. То, что произошло потом и происходит сейчас — лишь поганые, отвратительные последствия, вытекающие из этого самого решения… как сперма Джереми Блэра, регулярно, после встреч с ним один на один, вытекающая из моей задницы. Меня передернуло от проведённой мной же аналогии. Так, что захотелось в очередной раз пойти в туалеты и проблеваться. Хотя, с другой стороны, меня теперь не особо это волновало. После того, как мне открылась вся правда о Блэрах, я чувствовал себя совершенно растоптанным, и в душе моей уже навсегда поселилось какое-то ноющее чувство пустоты. Пустота эта отчаянно требовала заполнения, но я ничего не мог сделать. Раньше мысль о том, что посредством своей жертвы я спасаю Лизу, согревала мою душу, даруя блеклый, но столь желанный свет в царстве беспросветной тьмы, жесткости и насилия, которые окружали меня на каждом шагу. Но сегодня… сегодня конструкция, удерживающая меня на поводке, с грохотом рухнула, оставив после себя лишь жалкие обломки. Я осознавал это ужасающе ясно, словно мне кто-то сказал об этом этими же словами. Мне хотелось рвать, метать и грызть глотки. — Дорогая, что случилось? Ты плачешь? — знакомый голос тихой волной пронёсся по блоку для буйных пациентов и затих где-то в самой его глубине. Неосознанно проведя тыльной стороной ладони по своей щеке, я осознал, наконец, что действительно плачу. — Оставь меня в покое, Глускин. Оставь. Хотя бы ты… — тихо пробормотал я, минуя его камеру. Признаться, я всегда срезал свой путь в медпункт через это крыло, и сегодняшний день не был исключением. Честно говоря, я не так уж и жаждал исцеления, просто шёл туда, где могли облегчить мои физические страдания, чисто на уровне инстинкта. Я, не останавливаясь возле его камеры, медленно брёл вперед, чувствуя себя, словно потрескавшаяся снаружи и изнутри потрепанная временем фарфоровая кукла. — Не плачь, дорогая! Мне тоже тяжело и больно, но я держусь, — словно бы не услышав мои слова, пробасил Эдди, прижимаясь лбом к холодным прутьям решётчатого окошка. — Скоро мы поженимся. Вот увидишь, будет легче! Я позабочусь о тебе. Я всегда буду о тебе заботиться! Я, не оборачиваясь на него, невесело и тихо рассмеялся. Да уж, миром действительно правит любовь! В то же время мне почему-то захотелось подойти, силой выбить из ближайшего охранника ключи от камер, а потом разбить лицо этому жалкому психопату, который уже давно отчего-то решил, что я его невеста. Что называется, чем бы психопаты не тешились… И ведь не поймешь, о ком это я — о себе или Глускине. Я даже остановился и полуобернулся к Глускину, словно намереваясь воплотить в жизнь то желание, что обуяло моё существо. Хотелось хоть как-то выплеснуть агрессию. Хоть на ком-нибудь. Правда, мысль эту пришлось тотчас же отбросить, ведь я даже в нормальном физическом состоянии и относительной целостности организма никогда не отличался высокими силовыми показателями, что уж стоило говорить о том, каков я мог быть в драке сейчас? Да из меня даже десятилетний мальчишка всё дерьмо бы повыбивал, если бы вдруг появилась причина или возможность! Едва подумав об этом, я ещё ниже опустил голову. На бетонный пол упала крупная солёная капля. Я, оказывается, всё ещё не мог унять слёз. На меня снова накатило, так не вовремя, то самое отчаяние, которое я впервые почувствовал в тот момент, когда услышал голос Лизы в кабинете Блэра. Ради чего, спрашивается, я добровольно, как самая настоящая шлюха, позволял Блэру творить с собой… такое? Ради ЛИЗЫ? Лизы, которая, оказывается, просто хотела проучить меня за то, что я, видите ли, как-то не так на неё смотрел?! — Ты всё ещё плачешь, дорогая… Что же случилось? Так не хочу видеть твои слёзы, — словно сквозь толстый слой ваты донесся до меня голос Глускина, а меня тотчас вновь бросило в ярость от одного его незатейливого «дорогая». Дело было даже не в этой приторно-сладкой интонации; не в том, что Глускин обращался ко мне исключительно как к женщине. С другой стороны, Эдди, пожалуй, был единственным относительно вменяемым человеком во всей лечебнице, кто относился ко мне не просто нейтрально, но даже положительно. Тем не менее, я не смог заставить себя подавить ярость, которая обуяла всё мое существо. Меня бесило всё — и сейчас, в первую очередь, сам Эдди. — Я могу как-нибудь помочь? Я могу, наверное… Я попытаюсь. Я сделаю всё, лишь бы больше никогда не видеть твоих слёз. Ты будешь самой счастливой невестой! Ты… — продолжал самозабвенно бормотать Эдди. — Что? — тупо повторил я, перебивая его, однако наконец-то прислушиваясь к его словам. Кое-что меня в них заинтересовало. — Ты будешь самой счастливой невестой, — покорно повторил Эдди. Его глаза загорелись лихорадочным, но крайне довольным светом. Но это было не то, что мне хотелось услышать, поэтому я только нетерпеливо отрицательно махнул рукой. В моей голове только что зародился по-настоящему гениальный план. План, способный накормить родившегося (проснувшегося? воскресшего?) зверя в моей душе. — Нет… ты сказал, что мог бы помочь? — спросил я, не сумев скрыть надежду в собственном голосе. Я увидел, как Эдди просиял. — Я сделаю ради тебя всё, что угодно. Кто тебя обидел, дорогая? Только скажи, и я запихну ему в глотку его собственное дерьмо! — Приторно-сладкий голос так резко сменился на грубый бас, что я даже вздрогнул, однако сумел взять себя в руки. Невыплеснутая обида, злость, ненависть и унижение — всё, что копилось во мне на протяжении полутора лет, придало сил. Лишь коротко зашипев от резко нахлынувшей боли в поврежденном сфинктере, я проковылял к камере Глускина. Тот, трепеща, замер, заглядывая мне в глаза, точно влюблённая девчонка из младшей школы. Хотя, откуда мне было знать, как это бывает? Он ведь, по сути, был первым, кто смотрел на меня так. — Ты можешь помочь мне, Эдди, — тщательно подбирая слова, негромко сказал я мгновение спустя, прищурившись. О, Эдди, да, ты можешь помочь мне, действительно можешь. Я уже точно знал, что нужно говорить дальше. План разрастался в моей голове с поражающей воображение скоростью. Вот что мне всегда нравилось в себе: что я мог за несколько мгновений продумать почти всё, что угодно. А застарелая ненависть к Блэру и новорожденная злоба к Лизе подхлестывала меня не хуже раскаленного хлыста. — Если ты хочешь быть со мной, ты должен сделать то, что я скажу тебе. Только тогда мы сможем воссоединиться. И я выйду за тебя, Эдди, — вставая на цыпочки и приближая лицо к решетке, вкрадчиво прошептал я. Я не сомневался, что Эдди поддастся на мою уловку. Я всегда хорошо актерствовал, а чтобы обмануть психопата, возомнившего меня своей невестой, много ума или мастерства было не нужно. Во всяком случае, так я полагал. Наши лица теперь находились всего в паре дюймов друг от друга, и разделяла их одна только решётка. — Ты ведь хочешь этого, да? — Я прижался ещё ближе к решётке и томно выдохнул, опаляя своим дыханием губы Эдди. — Я — безумно. Хочу быть с тобой, Эдди. Хочу стать твоей. Навечно. Это сработало. До ужаса легко. Суровое лицо Глускина озарило выражение детского восторга и иступленной радости. — Конечно, дорогая! Ах, неужели мы и правда сможем по-настоящему быть вместе? Сможем быть счастливы? — Конечно, Эдди, милый. Я обещаю. Я буду с тобой в горе и в радости, но только если ты сделаешь всё в точности так, как я скажу. А если это сработает… — Я сделаю всё! — ни на секунду не задумываясь, горячо пообещал Эдди. Я знал, что он и правда сделает это. Примерно через десять минут после того, как санитары привели Эдди, я одними губами шепчу ему: «Пора». В тот же миг он, сверкнув безумными голубыми глазами, вырывается из рук санитаров и кидается на ближайшего с яростью дикого зверя, мгновенно его нокаутируя. Оба охранника, стоящие у входа прямо за моей спиной, бросаются на помощь перепуганным врачам, которые не могут справиться с внезапно вырвавшимся Глускиным и испуганно жмутся к прозрачным стенкам. Ожидаемо поднимается паника, а я понимаю, что вот он — момент! Только и остается, что хватать его за рога и… В следующий миг я уже вставляю флеш-накопитель в ноутбук и всего парой быстрых кликов запускаю составленную мной программу. Включается сирена, но тут же замолкает. В то же мгновение, когда во всей лечебнице на долю секунды гаснет свет и повсюду вышибает пробки, мир вокруг, к моему величайшему удовольствию, мгновенно тонет в панике и хаосе. Я даже отсюда, из подземной лаборатории, словно бы слышу преисполненные злобной радости вопли пациентов, камеры которых внезапным образом открылись. Всё взрывается в оре и криках, приказах и звуке топота множества ног. Но в следующее мгновение моя лёгкая эйфория от этой маленькой большой победы идет на убыль, потому что в свете экранов переходящих в режим экономии ноутбуков я вижу, как кто-то на другом конце зала волочет за собой Джереми Блэра, слегка оглушенного, похоже, тем, что только что случилось. Я чувствую, как мои губы растягиваются в неестественной для меня плотоядной ухмылке. Нет уж, никуда эта тварь теперь не денется! Сегодня, чёрт возьми, явно не его день. Через секунду я уже вылетаю в ту же дверь, через которую прошли только что охранник и Блэр. Но они явно быстрее меня, поэтому вскоре я отстаю от них на добрых пятьдесят или шестьдесят футов. Когда я, ругаясь в полный голос, выскакиваю на первый этаж непосредственно самой лечебницы, то спотыкаюсь о чье-то обезглавленное тело и падаю ладонями в лужу крови. Через полминуты с трудом распознав в бедняге охранника, я, не дрогнув, с трудом переворачиваю его тушу и достаю из кобуры, прикрепленной к его форме, пистолет. Проверяю магазин — полный. Как удачно! В следующее же мгновение я слышу вопль, а затем — низкий вскрик Блэра. В тот самый момент, когда я добираюсь до коридора, Блэр стоит над телами охранника и какого-то пациента, а в руках его зажата окровавленная острая доска. В его, бесспорно, красивом, но вместе с тем отвратительном лице отчетливо читается самая настоящая паника и страх, и я на мгновение замираю, чтобы всласть насладиться этим великолепным зрелищем. Правда, долго торжествовать мне не приходится, потому что в следующее мгновение тот отрывает взгляд от мечущегося в конвульсиях пациента и поднимает голову, глядя на меня так, словно призрака увидел. — Парк?.. — шепчет он, а я думаю, что не так уж он и глуп, когда замечаю в его глазах резко вспыхнувшую искру понимания. Пусть это будет ему уроком: не стоит оставлять на псарне собаку, взращенную среди волков, как бы она ни виляла хвостом. — Да, мистер Блэр. Я, — с кривой ухмылкой отвечаю я, наконец-то чувствуя себя полноправным хозяином положения. Моя рука, не дрогнув, поднимает кверху пистолет, и вот уже Блэр, не успев даже вскрикнуть, валится на пол с простреленным насквозь коленом. В следующий миг первый этаж лечебницы заполняют его истошные вопли. Должно быть, боль просто адская. Страшно даже подумать. Хотя нет, конечно, мне-то как раз не страшно. Мне это чертовски нравится. — Сука! — орет он, зажимая рукой кровоточащее колено, а я с холодным любопытством подхожу и рассматриваю его с высоты своего роста. Сейчас, в луже собственной крови и с искаженным от боли и отчаянно скрываемого страха лицом, он не выглядит ни сильным, ни властным. Жалким — да. — Ты поганая тварь, Парк! Ты, блядь, ответишь за это, ублюдок! Отвечу? О, если и так, Блэр тому свидетелем вряд ли станет. Потому что сейчас я намерен распрощаться с ним навсегда, так или иначе. — Нет, мистер Блэр. Боюсь, отвечать теперь придется Вам. Неожиданно, правда? Как жаль, что из-за его грёбаного хера моя задница до сих пор болит так, что я даже не могу толком ударить его ногой под дых. Однако, судя по скривившемуся в весьма странной гримасе лицу, ему все-таки больно. Неужели. — Что ты собрался делать, тупица? — ломано выкрикнул Блэр, все ещё прижимая ладони к колену. — Отомстить?! Или, может, решил трахнуть меня, как я трахал тебя все эти полтора года? Хорошая идея, конечно, но трахать этого ублюдка желания не возникало у меня никогда. Да и временем я особенно не располагаю, учитывая, что сейчас, похоже, все пациенты из Маунт Мэссив вырвались на волю, а я, так или иначе, являюсь сотрудником организации, что управляет этой лечебницей, поэтому все это для меня было сопряжено с определенным риском. — Чего ты добиваешься? — Я склоняю голову и изо всех сил, что у меня были, пинаю Блэра в простреленное колено, вызывая с его стороны такой вой, что у меня даже в первое мгновение чуть ли не закладывает уши. Когда вопли того немного утихают, я продолжаю: — Ты все равно покойник. Мог бы попытаться как-нибудь умаслить меня. Может, я бы помог тебе выбраться отсюда, как считаешь? — Иди на хуй, Парк! Тебе не привыкать! — Да, — я киваю, стараясь улыбаться как можно более безмятежно, — ты прав. Спасибо, что напоминаешь мне об этом. Поднимаю ногу повыше и пяткой ударяю по пальцам руки Блэра, с удовлетворением понимая по тихому неестественному звуку, что сломал их. Тот уже не орёт, к несчастью. Видимо, боль в колене всё-таки сильнее. А мне так нравились новые интонации его голоса… Но зато он шипит, даже рычит от боли. Это действительно заводит, только не совсем так, как нужно. — Джер! — вдруг слышу я женский визг прямо за своей спиной. Идиллия разрушена. Через секунду я реагирую чисто машинально, не успевая даже сообразить, что делаю, да и двигаюсь как-то инстинктивно, резко оборачиваясь на сто восемьдесят градусов и выпуская пулю прямо в шею появившейся словно из ниоткуда Лизы. И мисс Блэр, будто натолкнувшись на невидимый или стеклянный барьер, неуклюже останавливается на полном ходу и с грохотом заваливается на спину прямо там, где остановилась. Я перевожу дыхание и прищуриваюсь, вглядываясь в её почти неподвижное тело. Она лежит всего в нескольких метрах от меня, и я могу видеть, как подрагивают её губы, а грудная клетка рвано вздымается. Она не движется, но всё ещё жива. Скорее всего, парализована, я думаю. Но вряд ли это значит, что ей не больно. На деле, я метил в лицо, но стрелок из меня, прямо говоря, настолько хороший, что я даже стреляя в упор умудрился промазать. С другой стороны, это мой первый опыт обращения с настоящим огнестрельным оружием. Мне простительно. — Лиза… — слышу я хрип Блэра и коротко усмехаюсь, поворачиваясь к нему. Надо же. Кто бы мог подумать, что есть в этом мире человек, имя которого Джереми будет произносить ТАК? — А твоя сестренка очень вовремя, — тихо замечаю я, кивая головой в её сторону. Двух зайцев одним ударом? Сегодня и правда мой счастливый день. Сам Господь, похоже, послал Лизу в это крыло лечебницы! — Я тебе кишки выпущу, сука! Только тронь её! — рычит Блэр, по-прежнему силясь казаться сильным и несломленным. Но я-то вижу болезненный блеск страха в его глазах, его ужас перед надвигающейся смертью в моем лице. Да уж, он явно не ожидал, что дело примет такой оборот. Но так оно есть. Пора бы ему уже смириться и перестать быть таким упрямым бараном. — Зачем? — деланно удивляюсь я, чуть помолчав. — Она и так уже испытывает такую боль, которая, возможно, тебе и мне даже не снилась. Если я что-то сделаю, то прекращу её страдания. А это будет слишком просто. Так что пусть лежит. Мучается. Платит… Блэр что-то хрипит в ответ, но я уже не могу разобрать, что именно. Мне очень скоро наскучивает его болтовня. — Заткнись ты уже! — рявкаю я в полый голос и, занеся ногу, с силой ударяю его ногой в челюсть. Мне тут же аккомпанирует её мелодичный хруст. Как это оказалось просто! Кто же знал, что люди могут быть настолько хрупки! Блэр вопит и извивается на полу, изрыгая нечленораздельные проклятия. Мне это так нравится, что я склоняю голову к своему плечу, чтобы насладиться этим зрелищем под более удобным ракурсом. Когда мне это немного надоедает я, недолго думая, снова поднимаю пистолет и, на сей раз очень хорошо прицелившись, стреляю Блэру прямо в яйца. Оказывается, тот вопль, под который я прострелил ему колено, был тихим всхлипом по сравнению с тем, что исторглось сейчас из глотки Блэра, когда по ткани его серых брюк расползлось темное, почти черное пятно крови. Интересно, какой болевой порог у этого ублюдка? Можно бы и проверить. Вынесет он ещё одну порцию боли? Едва подумав об этом, я выпускаю ещё одну пулю в его колено, злорадно улыбаясь. Надо же, у него всё ещё есть силы так громко вопить. Зверь, а не человек. Я, скорее всего, давно бы уже потерял сознание от боли. Пару мгновений спустя, даже не взглянув на Блэра, я подхожу к его сестрице и сажусь перед ней на корточки. С удивлением отмечаю, что она все ещё жива. Она неподвижна, как изваяние, только глаза, затянутые пеленой боли, устремлены на меня. Я с сожалением думаю о том, что она всё равно прекрасна… Даже несмотря на то, что я теперь знаю, какая она на самом деле тварь. Не говоря ни слова, я подавляю в себе желание плюнуть на неё, поднимаюсь на ноги и бреду к противоположному выходу из коридора. Убивать Блэров я и не подумал. Нет, не из благих намерений, совсем нет. Просто так их смерть будет долгой, и, вероятнее всего, очень мучительной. К тому же, умереть, истекая кровью в стенах, где ты считался хозяином и даже богом — вот она, истинная ирония жесткой жизни… Может, если мне повезет, их постигнет ещё более страшная участь: найдет их какой-нибудь пациент, вряд ли питающий теплые чувства к персоналу лечебницы, и всласть с ними порезвится. С другой стороны, если Я отсюда не уберусь как можно скорее, и меня может постигнуть подобная участь. Но в моей душе, супротив логики, почему-то нет страха. Одно только спокойствие и долгожданное умиротворение. Я знаю, что за моей спиной медленно умирает Лиза и корчится от боли Джереми. Они будут мучиться не так долго, как мучился я, однако их боль в сумме, может, всё-таки сравнится с моей. От осознания этого мне становится так легко, что хочется петь и танцевать. Но я просто иду вперёд по давно знакомым коридорам, прямо к выходу. Вскоре на меня один за другим налетают в край обезумевшие пациенты, а я отстреливаюсь от них оставшимися в магазине патронами. Я не целюсь — просто стреляю в самый последний момент, утыкаясь дулом пистолета в их шеи, животы, лица. Их тела служат отличными глушителями, а мои руки уже сплошь покрыты липкой, остро пахнущей кровью. Не очень приятно, но я продолжаю это делать. Болезненные вопли пациентов оглушают меня, и с каждым таким «налётом» звон в моих ушах всё усиливается. В один момент я вторично поскальзываюсь и падаю в то, что осталось от ещё одного из охранников. Он буквально выпотрошен, его внутренности валяются тут же, рядом с моими ладонями. Зрелище отвратительное, все органы бедняги просто в фарш… Я против воли задерживаю на них взгляд на лишнюю долю секунды, но этого вполне хватает, чтобы в ту же секунду меня вывернуло. Когда весь завтрак оказался рядом с потрохами охранника, я, утирая лицо от желчи, с трудом поднимаюсь на ноги и снова продолжаю свой нелегкий путь. У самого ресепшена на меня налетает ещё один пациент. Я останавливаю свой палец на курке лишь в самый последний момент, когда узнаю в нем Глускина. — Дорогая! — радостно восклицает он, заключая меня в объятия. Сначала я не сопротивляюсь, но после, поборов дрожь отвращения, отталкиваю его от себя и направляю пистолет прямо в лицо, замечая, как выражение исступленной радости от долгожданной встречи со мною сменяется гримасой полного непонимания. Что ж, Эдди, пора и тебе доподлинно узнать, что любовь, симпатия и все прочие к ней синонимы — штука очень жестокая. — Я не хочу тебя убивать, — тихо и безразлично говорю я, неотрывно глядя прямо в его голубые глаза. И я в этот момент я говорю чистую правду. Мне действительно не хочется прерывать его жизнь после того, как именно он помог мне добиться этого прекрасного чувства умиротворенности в моей душе. — Ты помог мне, и я это ценю. Теперь просто уйди с дороги, иначе мне придется выстрелить. Я не угрожаю, а просто констатирую факт. Пока в моих руках есть оружие, я чувствую себя сильным. Возможно, расставшись с пистолетом, я стану прежним: слабым и покорным всему Вэйлоном Парком, которого каждую неделю упоенно трахает в зад начальник и получает в ответ только слёзы и молчаливое повиновение. Вот только что-то в моей душе подсказывает, что Блэр уже определенно покойник. И его сестричка, ко всему прочему, тоже. Кое-что все-таки поменялось. Пешка в моем лице определенно изменила масть. Это… воодушевляет. Зря, может быть. Я не знаю. Я давно уже запутался, очень давно. Плохо ли это? — Ты… я думал, ты другая, — очень печально произносит тем временем Эдди, и я, качая головой, крепче сжимаю во вспотевшей ладони забранный у мёртвого охранника пистолет. Судя по выражению лица Эдди, уходить с моей дороги он явно не собирается. Что ж… наверное, так суждено. Но я ведь дал ему шанс. — А ты… такая же, как те шлюхи. Ты… ПРЕДАТЕЛЬНИЦА! Последнее слово яростно прокатывается по стенам лечебницы, а у меня самого едва ли не лопаются барабанные перепонки. Во всяком случае, мне так кажется, ведь я понятия не имею, что чувствует в такой ситуации человек и могут ли они вообще лопнуть, эти самые перепонки. Всё происходит слишком быстро. Настолько, что я ничего не успеваю сделать. Эдди налетает на меня с мощью бульдозера, одним яростным движением отбрасывая меня к столу регистрации. Я больно ударяюсь об него спиной и тут же чувствую тяжесть тела Эдди, который меня к нему прижимает. Моя рука с пистолетом все ещё находится между мной и его животом. Я медлю лишь секунду — и эта секунда через мгновение оценивается моей собственной кровью и уже всепоглощающей вспышкой боли. — Но я все равно тебя люблю, дорогая, — где-то на периферии моего сознания раздается низкий глубокий голос Эдди, ибо все, что я сейчас способен почувствовать — это холодное лезвие самодельного ножа, входящего в мой живот. Я дожимаю наконец спусковой крючок, и последняя пуля из пистолета попадает в Эдди — и тоже в живот. Сам я не кричу от боли, потому что уже закалён ею. Или потому что у меня больше нет сил кричать. Может быть, все, что можно и нельзя, я уже выкричал в кабинете у Блэра. Не знаю. Я ясно ощущаю в себе лезвие, но в моих глазах темно, а в голове — пустота. Даже умиротворение куда-то исчезло. Просто… пустота. Нож, запоздало понимаю я, способен убивать не только тело, но и душу. Я знаю, что умру здесь, в окружении горы трупов, лежащих исключительно на моей мертвой совести, но мне почему-то не страшно. Я уже говорил, что давно готов к собственной смерти. — Всё равно… я… — Эдди продолжает вжимать меня в стол регистрации, а я рефлекторно цепляюсь за его рубашку, уткнувшись лицом ему в плечо. Наши с ним раны сейчас на одной высоте. Колотая и пулевая. Смертельная и… смертельная. Так или иначе, нам двоим помощи ждать неоткуда. Кровь смешивается. Почему мне в голову лезут такие глупые мысли, когда я всего в одном шаге от смерти? Наверное, я и правда окончательно сошёл с ума. — Да… — хриплю я, словно нечто само собой разумеющееся. И откуда только у меня такое смирение? — Ты говорил. Эдди не выдерживает первым — его рана все-таки сквозная. Он заваливается на спину. Я делаю всего один шаг вперёд, но ноги совсем ослабли, а голова жутко кружится — и я падаю рядом с ним, но с той разницей, что я — лицом вниз. Кровь из моего живота пульсирует теперь совершенно свободно — прямо на пол, ей ничто не мешает. Я не думаю о том, было ли мое решение совершить всё то, что повлекло за собою такие последствия, правильным. Я просто принимаю всё так, как оно случилось. В конце концов, хоть умиротворение покинуло меня с ударом ножа в мой беззащитный живот, оно пробыло со мной достаточно долго для того, чтобы я не жалел. И мне этого достаточно для того, чтобы не сопротивляться столь нежным и вместе с тем жёстким объятиям Смерти, утягивающей меня вслед за собой. Куда? Я не знал. Перед тем, как полностью потерять сознание, чувствую лишь, как пальцы Эдди стальной хваткой сжимают мою ладонь.