Два мира Донны Ноубл

But I want to see, I want to feel. I hear the wind blowing, don't tell me it isn't real. I'll climb out the window if you won't open the door. I'll do anything, I know there's got to be more. «The Room»

Донне иногда кажется, что она существует в двух мирах. Один — простой и понятный, с матерью, дедушкой, друзьями и работой, иногда скучный и унылый, но настоящий. Другой же — необычный и страшный, иногда грустный до отчаяния, наполненный странными существами, — живет в её снах, которых она не помнит. И знает она о нем только по тому чувству, с которым просыпается — чувству того, что опять упустила что-то очень важное. Впрочем, иногда ей снится что-то еще, что отчетливо остается в памяти. *** Ей снится, что она заперта в огромной комнате, из которой нет выхода. Она не одна — комната полна знакомых лиц. И все они утверждают, что так было всегда. Она отчаянно пытается не задохнуться в тесном пространстве комнаты — сами стены, кажется, нависают над ней. Она подбегает к двери, резко дергает ручку. Ей нужно выйти, нужен воздух, она не может здесь больше оставаться. — Донна, — останавливает её мать, — ты куда? Там ничего нет. Ничего… но она же помнит небо, и ощущение ветра на лице, и звезды… — Тебе это приснилось, милая, — грустно смотрит на неё дедушка. «Нет же, нет, я не могла так ошибаться!» Ручка двери не поворачивается. — Где ключ? Куда вы задевали мой ключ? Я хочу выйти! — кричит она и просыпается. «Это сон, да успокойся же, вот глупая!» Но ощущение того, что ей сдавило грудь, и она не может дышать, не проходит, и она выбегает на улицу (с облегчением открыв дверь и снова ругая себя за то, что на секунду ей почудилось, будто… но нет — вот он, двор её дома) — как была, в ночной сорочке. Холод окончательно пробуждает её. Она вглядывается в звездное небо с непонятной тоской. Всё в порядке. — Донна! Что ты здесь делаешь? — окликает её дедушка, возвращающийся со своего наблюдательного поста. — Просто… просто приснилось… — она не хочет вдаваться в подробности. Глупо это, по-детски — пугаться снов. Он смотрит на неё с грустью, но Донна не замечает этого. Этот сон повторялся несколько раз и стал для Донны привычным кошмаром. Впрочем, обычные ночные кошмары — с чудовищами, порожденными воображением — тоже были, но подробностей их она не помнила, только обрывки. Ей снились страшные существа, которых она точно не видела ни в одном фантастическом фильме — слишком реальные, слишком непередаваемые даже с помощью новейших спецэффектов. Огонь, пожирающий всех, но страшнее огня — пепел, погребающий людей под собой… И она каким-то образом в центре всего этого, и она является частью этого — неизменной частью. — Спаси хоть кого-нибудь! — она отчаянно кричит и просыпается от собственного крика. Она ничего не помнит, кроме этих слов — но кому они были адресованы? Как типично для снов — когда ты отчаянно пытаешься их вспомнить, они тут же прячутся, уходят в такое глубокое подсознание, что невозможно их оттуда выманить. И все же этот сон не оставляет тягостного ощущения в груди — просто обычный кошмар, и она даже благодарна за это. Гораздо хуже просыпаться с ощущением того, что ты только что находился именно там, где должен быть, посередине чего-то невероятно-прекрасного — просыпаться только затем, чтобы понять, что все это было сном. Ощущение потери было непередаваемым. Потери чего? Как можно тосковать по тому, чего не помнишь? К тому же в реальной жизни у Донны было все хорошо. Она недавно познакомилась с Шоном, устроилась на новую, наконец-то постоянную, работу — в общем, жизнь налаживалась. *** В первую ночь с Шоном, когда Донна засыпает, она обнимает его и думает, как ей повезло с ним. Она думает о том, насколько счастлива, и ждет счастливых снов. Но почему-то ее подсознание считает иначе. Мелодия, настолько грустная, что Донна понимает, каково это — когда сердце разбивается на куски… Песня, слов которой она не может разобрать, заставляет содрогаться от рыданий, и Донна шепчет: — Прекрати это, убери её, я не могу это слышать… Донна просыпается с этими словами на губах. Она не помнит, в чем дело, не помнит, кому она это говорила, но ощущение грусти не покидает её весь день. Шон замечает её состояние, но не задает вопросов. Впрочем, она бы все равно не смогла ему ничего объяснить, как и самой себе. *** Через несколько дней, заснув в постели Шона (она только этим днем перевезла вещи в его квартирку) и обнаружив себя в комнате управления ТАРДИС, она понимает, что это не просто сон и что она все помнит. — Почему я здесь? — Она делает шаг к Доктору, но тот не двигается с места. — Я что-то типа проекции? Хотя нет, подожди, — она проводит рукой по консоли, ощупывая поверхность. — Тогда бы я не могла ни к чему прикоснуться. — Скорее, что-то вроде телепатической связи на расстоянии, — наконец отвечает он. — Способности Повелителя Времени — к тому же, вкупе с человеческим разумом… Она перебивает его, поднеся ладони к голове: — Достаточно, это неважно. Часть моего мозга все еще связана с тобой… и с ТАРДИС, поэтому я могу быть здесь, когда на самом деле меня здесь нет. — Человеческий разум более восприимчив во сне. Тебя здесь нет, — он глядит на неё с грустью. — Только твой разум пробивается сквозь барьеры, все еще сражаясь с неизбежным. Это отголоски метакризиса, все должно скоро стабилизироваться. Донна кричит, потому что ей нужно, чтобы он услышал: — Черта с два ты что-то во мне стабилизируешь, марсианин! Он улыбается, но глаза смотрят серьезно. — Донна, послушай… Она не хочет слушать, она пытается заставить его замолчать… как же заставить его замолчать… она внезапно прижимает свои губы к его губам и целует. Его губы мягкие и податливые, и он легко раскрывает рот, пуская её внутрь. Она забывает все на мгновение, но потом отталкивает его. — Эй, что это было? — Шоковая терапия, — усмехается Донна. У него растерянный вид, и ей почти его жалко, но она не собирается сдаваться так легко. — И даже не надейся на продолжение, дорогой! Ты все равно не в моем вкусе! — восклицает она, хотя ей совсем не хочется его дразнить, просто так проще — скрыть за подколками и шутками свою боль. Она знает, что и для него так — проще. Потом она все же сдается и крепко обнимает его. Они стоят так какое-то время, просто стоят, и она хочет запомнить его, от запаха кожи до ощущения его рук на ее талии, и с горечью понимает, что все равно — проснется и забудет… — Пожалуйста, не давай мне проснуться, пожалуйста, — умоляет она. — Я просто хочу помнить все это, я задыхаюсь там, я не могу так больше! Эти сны… они убивают меня. — Скоро все пройдет, и ты будешь жить как прежде. — Я не хочу, как прежде! Она плачет и не может остановиться, и, просыпаясь, обнаруживает, что её подушка мокрая от слез. Шон смотрит на неё с участием: — Плохой сон? Бывает. Она хочет сказать, что у неё это бывает постоянно, но вместо этого просто кивает, прижимается к нему, стараясь забыть эту грусть. «Это сон, это не реальность, реальность — здесь…» Не помогает. Она целует Шона, и ощущение его губ и его языка у неё во рту странное, словно чужое. Она отчаянно пытается напомнить себе, что любит его, что ей ужасно повезло с ним. Донна толкает его на спину, он откидывается на подушку, и она усаживается на него сверху. Расстегивает пуговицы его пижамы, проводит руками по груди. — Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, — говорит она, закрыв глаза. — Эй, эй, детка, потише, не так быстро… Донна не останавливается, ей нужно ощущение того, что он — здесь, с ней, рядом, он может помочь ей перестать чувствовать эту пустоту… После она откатывается вбок, обнимает его и прижимается крепче. Ощущение близости, того, что она не одна, успокаивает. Она не спит, лежит рядом и слушает его дыхание. Когда она, в конце концов, засыпает, ей опять снится комната, и в этот раз Шон рядом с ней, обнимает её и гладит по волосам, утешая. — Пожалуйста, давай уйдем отсюда, — говорит она ему. — Там ничего нет, милая, — он преображается, и вот уже она видит вместо него мать, и упрямо говорит ей: — Я тебе не верю, не верю, не верю, я там была… *** Доктор стоит перед ней, и она замечает, что что-то не так. Его взгляд страшит её, хотя она видела не раз, как он смотрел на врагов, и это её не пугало. Но сейчас в его взгляде нечто… — Я сделал то, чего не должен был делать, — говорит он. — Я внезапно понял, что могу все поменять. Я — победитель. Не правда ли, странно, что это не приходило мне в голову раньше? Он улыбается, но от этой улыбки у неё по телу пробегает дрожь. — Что ты натворил на этот раз, марсианин? — требует она. Он морщится, словно она его ударила. — Я… Он качает головой, потом внезапно подносит к её вискам руки. Образы заполняют её: гибнущие люди, превращающиеся в чудовищ, вода… ужас и отчаяние. Ощущение неизбежности, которую он попытался обмануть. — О, решил поиграть в Бога, не так ли? Ну и как, получилось? Раз ты теперь всемогущий, верни мне память! Слышишь? Верни мне меня! Я не хочу этого, я хочу помнить! Тебя… — она кричит со слезами на глазах. Он словно замирает. — Я не могу, Донна, — он говорит это с горечью и внезапно смотрит на неё совсем по-детски. — Прости, я… я не смогу тебя защитить, ты умрешь, твой мозг сгорит… — Тогда не говори, что все тебе подвластно. Он молчит. — Я не смог её спасти… Аделаида… она покончила с собой, — внезапно произносит Доктор. — Это меня остановило. «Кто-то должен тебя останавливать», — проносится у неё в голове. Она уже не сердится, просто обнимает его, принимая свою судьбу. — Есть вещи, которые от нас не зависят, Доктор, — грустно говорит она. — Обещай мне… Она не знает точно, чего просит от него. Чтобы он не забывал этого? Чтобы не был один? Чтобы помнил её? Но он словно понимает, что она имеет в виду. — Да, — говорит он твердо. И она улыбается. Донна просыпается и чувствует, что опять забыла что-то важное. «Ну что ж, такова жизнь. Всегда проходит в стороне от меня» *** В брачную ночь Донна, уставшая после торжества, вырубается, едва дойдя до постели. Она слишком устала, чтобы видеть сны. Но она ощущает огонь — не от пожара, а внутри, словно все внутренности охвачены пламенем, он сжигает её, но не убивает… Она видит его, объятого этим пламенем изнутри, и понимает, что пришло время прощаться… Она хочет сказать, что прощает ему все, что хочет лишь, чтобы он остался, чтобы она продолжала видеть его и быть такой живой, что она согласна даже на сны, которые, как она понимает, более реальны, чем её жизнь, что она не хочет отпускать… но может вымолвить только: «Прощай». И просыпается с чувством опустошенности, словно часть её ушла. «Вот дура, — говорит она себе. — Ну что за дура — расстраиваться из-за снов». После свадьбы все меняется. Все действительно меняется к лучшему. Её перестали мучить кошмары, и ушли сны, которые оставляли после себя тоску о несбыточном. И все же иногда она ловит себя на том, что ждет чего-то, что не связано ни с Шоном, ни с новой жизнью, которая растет внутри неё, — то есть, все это есть, и это настоящее счастье, — но иногда она чувствует, что есть что-то еще… впрочем, как и всегда, это проходит мимо неё… — Помечтаем? — спрашивает Донна, присаживаясь рядом с дедушкой и наклоняясь к телескопу. — Ну и что там, в небе, сегодня? Все еще ждешь своих инопланетян? — А что бы ты хотела увидеть? — тихо говорит Уилф, уступая ей место. — Не знаю… — Донна задумывается на секунду. — Я не знаю…