"Undertaker". Монолог гробовщика

Под этой вывеской хранилось многое. Скошенные буквы, череп, привлекший внимание необычным проломом ровно посередине. Немного жаль, размолоты в пыль кости правой стороны затылочной части, но эстетический вкус он удовлетворяет полностью. Немного обработки, чтобы не ломался и не изнашивался, не стачивался под водами кислотных дождей и не горел от огней пожаров. Его не опознали, да и вообще найден он был самостоятельно – приволокли не будущие клиенты, а сам скатился под ноги во время очередной прогулки по городу, еще сохранивший остатки гнили и запах трупного смрада. Костей для украшения поблизости не нашлось, ну да ничего: несколько ничейных ребер валяется в углу комнатки, украсят наверняка. А то что же, «Гробовщик» - и ни одного атрибута смерти над дверью? Под этой вывеской хранилось многое. Вот гроб, собственноручно сколоченный из старой, потрескавшейся сосны. Чуть кривоват, да не страшно, тело-то уже не чувствует приятно впивающихся опилок и стружек, использованных вместо подстилки. Ну, небогатые, бедные, нищие совсем клиенты, так что, родственнику быть не похороненным как подобает? Что, не забрать пленку с воспоминаниями?.. Ах, да, Уильям. Странненький, смешной стажер, первое задание – уж как старался! И по правилам все, по правилам. «Подцепим один конец – не торопитесь, пленка остановилась, не поцарапайте…» Хотя что ей сделается – вон, хоть вода, хоть огонь, если душа осталась! Многие вообще не цепляют – цык, и все дела. И в папку. Отчетность бы не запороть, главное… А тот смешон, чего уж ни говори. Молоденький, да уж больно серьезный. Грозит ему продвижение по службе, работяге… Дотянет, из шкуры лезть не будет, а дотянет до уровня высшего пилотажа. Жнец. Жнецок. И тихое хихиканье в текучке дня… А то еще серьезный, дубовый гроб закажут – и все тебе чин-чинарем, и подушечку, и каемочку, и на крест из золота выложат… Да только что деньги? Чин-чинарем – это правильно, у всех чинара, священное дерево жизни, за спиной тихо тикает, время отмеряет таким мерным голосом: «Чи-на-ра, чи-на-ра…» Вон, лежит ваш богатей с суровой, сурьезной миной, а тьфу! – там же, дядечка. Упитанный, с-собака, а что ему его упитанность уже, а?.. Вот скажите, а?!.. И чуть не силком в гроб – дай ему по башке гвоздодером, олуху, дай!.. Прожил свою жизнь, а пленку смотришь – хъ, тьфу!.. Умялся, ужался весь человеческий род, совсем-совсем ужался. За свою территорию – полметра грязи – ан нет, псы охранные, окаянные, ворота расписные, да куда все это?! Душонки б на полгроша хватило, а все туда же, все смотрят на твой смех вылупленными, как курица из яйца, глазами, ну куда там? Да гробовщик, гробовщик, давайте, показывайте болезного, чего подправить в тлене надо. Осень моя дождливая, ну что ж не любят клиенты этот гостеприимный кров?.. Под этой вывеской хранится многое. У кошек, часто бывающих перед порогом мертвой обители, странные вкусы. Они радуют. Находя по паре удушенных крыс с утреца, невольно хочется улыбнуться. Признали, свой, запах мертвечины уже давно не достигает ноздрей под шитым шрамом на заскорузлом лице, не нравится клиентам, учит кошек. Свой для них – блаженство, а кто еще пожелает послушать ушедшего на покой жнеца, прокисшего страхом и болью людских сердец? Мальчишка только этот, Грелль, еще вьется да разгоняет однообразие гробов и смертей, даже не успевших надоесть, и ладно. Пара слов глупого обожания не привыкшей к лести косе, знающей свое место, сейчас не помешают. Юнец этот не научился еще пить соль с водой, питаться отбросами и равнодушно провожать никому не видимыми глазами чужую, пока что живую, существующую роскошь, милостиво зная, что, может, уже следующим днем привезут этого вельможу представить и тебе ко двору… Глупая жизнь и глупая роскошь. Демон-дворецкий, закупорь-ка пока свой дивный дьявольский блеск в глазах. Да не упусти своего мальчонку-графа, поверь мне, старому, живому ходячему трупу, тебе с ним есть что терять. Не проворонь душу. Сильна, слишком сильна, чтобы оказаться в одном из сколоченных мною ящиков, начинок для кладбищенской земли, чтобы ее цапал кто-нибудь подобный этому красному молокососу, что сейчас впервые пьет соль и морщится, даже не стараясь скрыть эмоции. Бери, бери, разлюбезный, не подавись да не поминай лихом. Всякому жить и мучиться дано, всякому. *** - …Идем, Себастьян, - граф поправляет шляпу и выходит. Улыбающийся дворецкий кланяется и закрывает за ними дверь. - Хихи, а у нас еще один гость… - гробовщик, напевая себе под нос, перемещает взгляд с кривящегося над чашкой жнеца на свежий труп. – Идем-ка, помощничек, - и проходит за пыльную линялую занавеску, - вызвался помогать, прибери-ка тут да возьми инструменты. Красноволосый с несчастным видом встает со служащего скамьей закрытого гроба и проходит следом. *** Под этой вывеской хранится многое.