Стрелки

Они снова сидят в баре, и Джозеф смотрит, как Себастьян опрокидывает в себя уже третий или четвёртый стакан виски и закуривает, окружая дымом себя и напарника, хотя в этом маленьком грязном заведении и без того уже нечем дышать. Лёд медленно тает за мутным стеклом, а за спиной хозяина громко тикают большие настенные часы — кроме них здесь сидят ещё два молчаливых одиночки, музыки нет, и слышно, как каждая секунда уходит в прошлое. — Может, всё-таки закажешь себе что-нибудь кроме колы? Тебе ведь давно уже не шестнадцать, — Себастьян изображает на лице что-то вроде усмешки, и плохо у него выходит вовсе не из-за алкоголя. Удивительно, но он всё ещё выглядит вполне трезвым, взгляд ясный и движения чёткие. Если бы Джозеф выпил столько виски подряд, он бы уже не встал. Наверняка. Он никогда не проверял на самом деле. — Я за рулём, если ты помнишь, так что не в этот раз. — Ты каждый раз за рулём, — голос Кастелланоса звучит недовольно, но Ода уверен почти на все сто процентов — ему всё равно. Всё равно, пьёт Джозеф или нет, сидит он здесь или нет, отвезёт он его домой после или... В последнее время детективу Кастелланосу всё безразлично, и Джозеф знает, почему, но говорить они об этом не будут. Ни сейчас, ни когда-либо ещё. И нет, в этом Ода не настолько уверен, но надеется изо всех сил. Он терпеть не может разговоры по душам. Себастьян выдыхает в потолок серый, как и вся его жизнь, дым, и секундная стрелка замыкает ещё один круг. — Наконец-то этот ублюдок Майерз окажется за решёткой, — говорит детектив и улыбается уже более естественно. — Теперь симпатичные студентки Кримсон-сити смогут спать спокойно. — И студенты, — замечает Джозеф, глядя, как его напарник давит уголёк в пепельнице. Себастьян всегда выглядит спокойным и немного мрачным, но это выходит у него почти нервно, и Оду тянет занести эту деталь в свой ежедневник, но Себастьян — не их свидетель или подозреваемый, все тонкости относительно него Ода держит только у себя в голове. — И студенты, — соглашается детектив и подаёт знак хозяину — ещё виски. — Кажется, его вообще не волновало, какого пола жертва. — Просто он эстет, — пожимает плечами Джозеф. — Мы бы не нашли его, если бы ты не записывал каждую мелочь, — Кастелланос кивает на ручку, которую Ода по привычке вертит в пальцах, затянутых в чёрные перчатки. Можно подумать, он боится прикосновений, но это не совсем так. Он сознательно их избегает, особенно если речь идёт о его напарнике. — Это всего лишь моя работа, — ровно отвечает Джозеф, глядя, как Себастьян большим пальцем стирает со стекла холодные капли, и нет, ему не нужна похвала, но когда его хвалит Кастелланос, ему приходится ненадолго задерживать дыхание, чтобы заставить свой голос звучать как обычно. Ода очень плохой лжец, и он боится, что однажды это сыграет с ним злую шутку, ведь Себастьян, хоть ничего не записывает, видит гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд. — Тогда за то, чтобы все выполняли свою работу так же хорошо, как и ты, — говорит детектив и выпивает очередной стакан. Джозеф лишь молча кивает и продолжает потягивать свою колу через ядрёно-зелёную трубочку, которая совершенно не подходит ни этому заведению, ни этой ситуации, ни её нынешнему владельцу. Её как будто украли из шумного и яркого ночного клуба, и теперь она здесь в плену серости, грязи и затхлого, пропитанного запахом алкоголя и сигаретного дыма воздуха. Они так же отстранённо продолжают говорить о работе, об этом маньяке, которого они ловили почти четыре месяца, и о том, что за ним придёт следующий, за тем ещё один и так без конца. А после, думает Джозеф, как насильники и убийцы сменяют друг друга, так и их с Себастьяном сменят другие детективы, и будут они лучше или хуже? Или, может быть, один из них умрёт при исполнении, может, нарвутся на психа с пистолетом, и тогда Себастьяну придётся ждать, когда ему поручат воспитывать нового напарника. Почему именно Себастьяну? Потому что Джозеф точно не даст ему умереть. Ода усмехается этой мысли едва заметно — звучит глупо, пафосно и почти по-детски, но он точно знает, если вдруг случится что-то подобное, он действительно сделает всё возможное, чтобы с Кастелланосом ничего не случилось, и не только потому что он его напарник и друг. Время тянется, минутная стрелка неохотно ползёт за секундной, и вскоре двое одиночек уходят, оставляя их наедине с хозяином бара, дымом от Себастьяна и новой порцией виски. Джозеф окончательно сбился со счёта, но последние сто грамм точно были за гранью, после которой Кастелланос перестаёт выглядеть трезвым. Все стадии, которые проходит его напарник, Ода знает наизусть, и он знает, что сейчас Себастьян ещё хорошо соображает, однако уже недостаточно хорошо, чтобы остановиться. Впрочем, изначально этого нет в его планах. Джозеф рад, что далеко не каждый раз, когда Кастелланос собирается напиться, он оказывается рядом, потому что смотреть на это с каждым разом становится всё больнее. Потому что сначала Себастьян выглядит просто как человек, который хочет выпить за удачное завершение дела, а под конец — как тот, кто готов выпить сколько угодно, лишь бы забыть о своём прошлом и настоящем и перестать думать о будущем. — Может, хватит? — без особой надежды на согласие спрашивает Джозеф, когда Себастьян в очередной раз подаёт знак хозяину. — В последнее время ты слишком много пьёшь. Ода знает, что этот разговор ни к чему не приведёт, но почему-то заводит его снова и снова, будто рассчитывает, что в этот раз Кастелланос окажется более отзывчивым и вменяемым. — Я сам решу, когда хватит, — резковато отвечает Себастьян, полагая, что на этом, как и в большинстве случаев, Джозеф остановится, но сейчас что-то идёт не так. — Что, если однажды это начнёт мешать работе? — Я себя контролирую, — детектив поднимает на Оду тяжёлый взгляд, и эта фраза эхом звучит в голове Джозефа, и почему-то именно она заставляет его перейти границу своей обычной сдержанности. — Это пока, а что будет дальше? — Дальше всё будет точно так же, — уверенно заявляет Себастьян, не без труда концентрируясь на карих глазах за стёклами очков. — А если нет? — холодно спрашивает Ода, выдерживая взгляд напарника и едва не забывая дышать. Сердце колотится где-то в горле, и вовсе не из-за того, что Кастелланос, кажется, того и гляди выйдет из себя. — Нажалуешься на меня управлению? — вопросом на вопрос отвечает Себастьян и горько усмехается, но эта пародия на улыбку тает, наткнувшись на серьёзное выражение лица Джозефа. Ода молчит, и старший детектив понимает, что не стоило спрашивать. Неловкая тишина заполняет бар, и только секундная стрелка упорно продолжает тянуть за собой минутную, громким тиканьем отмеряя свои шаги. Кастелланос делает большой глоток виски и прерывисто выдыхает, потому что пойло здесь не только крепкое, но ещё и крайне низкопробное, и когда он собирается поднять руку, чтобы в очередной раз подать знак хозяину, его ладонь обхватывают пальцы, затянутые в чёрную кожу. — Себ, — голос Джозефа звучит просительно и немного виновато, но настойчиво, так только он и умеет. — Себ, пожалуйста, давай поедем. Кастелланос бросает на Оду странный, нечитаемый взгляд, и вырывает руку из его пальцев, потому что он не имеет ни малейшего понятия, что для самого Джозефа значил этот жест, насколько тяжело ему дался такой длительный контакт, пусть даже через кожу перчатки. — Я не хочу домой, — равнодушно бросает Себастьян, так отстранённо он говорит только о чём-то действительно личном, и этот тон пригвождает Оду к его месту, и всё, что он может, это только отрицательно покачать головой, когда детектив добавляет: — Я тебя не держу, уезжай, если хочешь. Так они остаются сидеть и дальше, и Джозеф заказывает себе кофе вовсе не потому что хочет спать, а потому что хочет снова почувствовать себя живым. Теперь, когда он рядом с Кастелланосом, это становится всё сложнее, и Ода совсем не хочет думать о том, как было раньше. Не хочет думать о том, каким Себастьян был раньше, потому что от этих мыслей его холодность тает, как лёд в стакане старшего детектива. Пар от кофе смешивается с дымом от очередной сигареты, и Ода боится говорить что-либо, когда у Себастьяна такой страшный остановившийся взгляд. Будто он снова переживает что-то, и Джозефу хотелось бы не угадать, что именно. Но, судя по тому, как Кастелланос сжимает губы, он угадывает, и тогда ему становится действительно неуютно, потому что такого лица у Себастьяна он ещё не видел. И был бы счастлив не видеть никогда больше. Пепел забытой сигареты падает на стол, и Джозеф мягко вынимает окурок из пальцев напарника, потому что ещё чуть-чуть, и уголёк обжёг бы его. Себастьян едва заметно вздрагивает от этого невесомого прикосновения, и, будто очнувшись от кошмара, потерянно смотрит на Оду. И говорит тихо и ровно: — Она умерла. Джозеф замирает, роняя непотушенный окурок в пепельницу, и он продолжает одиноко дымиться, а Себастьян говорит снова: — Она умерла, Джозеф... — брови Кастелланоса болезненно и почти жалобно сходятся на переносице, и он смотрит на Оду так, будто тот может что-то исправить, будто тот может сказать ему, что это неправда. Джозеф молчит и смотрит куда-то в стол, а Себастьян продолжает, и голос его звучит всё более отчаянно: — Моя Лили... её больше нет. Ода чувствует, как волосы от этого голоса встают дыбом, и когда он поднимает взгляд на своего напарника и друга, внутри у него всё обрывается. Никогда, ни за что он не хотел бы видеть Себастьяна таким слабым, таким беззащитным и таким больным. — Её больше нет, — шепчет Себастьян, и Джозеф знает — это и есть момент осознания, полного, окончательного и бесповоротного, ему кажется, будто он наяву видит, как руки беспощадной реальности душат Кастелланоса, и Ода знает, с этого дня Себастьяну по утрам больше не будет слышаться детский смех. Джозеф, не успев подумать, что он творит, пересаживается к Себастьяну и, всё так же ничего не говоря, обнимает его, когда Себастьян поднимает на него свой полный горечи взгляд. Кастелланос, вместо того, чтобы его оттолкнуть, утыкается лбом в его плечо, и Ода чувствует, как сминается на спине его жилетка под пальцами Себастьяна. Ода чувствует, как всё внутри скручивает от жалости, когда ткань на его плече намокает, а Кастелланос чуть вздрагивает в его руках. Джозеф вовсе не считает, что плакать недостойно мужчины. На самом деле, он бы сам разревелся как девчонка, но сейчас один из них должен оставаться сильным, и обычно это Кастелланос, но сегодня всё происходит не так, как всегда. Поэтому Ода сжимает зубы и изо всех борется с желанием взять лицо Себастьяна в руки и целовать его солёные от слёз щёки до тех пор, пока тот не успокоится. От одной только мысли об этом сердце начинает биться в два раза быстрее, и Джозеф тут же чувствует к себе непреодолимое отвращение — думать так о Себастьяне в такой момент слишком грязно, все подобные мысли не должны покидать пределов квартиры Оды, как и было до этого дня. Всё, что Джозеф может себе позволить — гладить Себастьяна по волосам, как ребёнка, и ждать, когда тот придёт в себя. Ода выпускает Кастелланоса из рук, едва почувствовав, как тот разжал пальцы, и смотрит в его лицо, стараясь, чтобы в его собственном взгляде не сквозила жалость. — Как ты? — глупо спрашивать о таком, но Джозеф должен сказать хоть что-то, и должен понять, будет ли Себастьян избегать его после этой сцены. Будет ли ненавидеть за то, что Ода видел его таким. — Нормально, — хрипло произносит Кастелланос, залпом допивает оставшийся виски и смотрит на Джозефа прямо, открыто и почти благодарно. — Пойдём отсюда. Себастьян встаёт, накидывает куртку и направляется к выходу. — Дерьмовое место, в следующий раз найдём что-нибудь получше. — Ага, — соглашается Ода, не особо вслушиваясь, всё ещё чувствуя руки Себастьяна на своей спине, всё ещё представляя вкус его слёз. Джозеф выходит из бара вслед за детективом Кастелланосом, бросив прощальный взгляд на неодобрительно качающего головой хозяина и большие часы с остановившейся секундной стрелкой.