новое

В куске льда, брошенном в стакан, заморожена хвоя. Свежие зеленые иголки, застывшие в мутной воде, похожи на насекомых. Затянутые золотистой вязкой смолой янтаря, напоминающей мед, как если поднять пахнущий деревом кусочек над головой, чтобы тот пропускал солнце. Когда лед тает, иголки остаются только в прозрачной воде. Они похожи на длинные корабли, которые утонут, если повести рукой, растревожив воду. Люди с кораблей опускаются в глубокую темноту океана, задыхаются, борются, а затем безразлично умирают. Океан мал, но глубок: рыбы сожрут людей, обглодав носы и уши. Обточат кости, а вода выбелит их тела. Уилл непроизвольно касается своего лица. Оно бледное, а взгляд усталый и тяжелый, режущий как острый нож, который вот-вот воткнется в спину. Чтобы человек истек кровью, нож надо вытащить. Ганнибал смотрит на Уилла. Он не соприкасается с лезвием, ходит по краю, подставляя подошву дорогих ботинок. Между ними вечность, освещенная синими всполохами метронома. Между ними всего несколько шагов, разделительная полоса — лишь щедро накрытый стол. Ганнибал смотрит, как Уилл учится есть по-новому. Он открывает рот, обнажая белые влажные зубы и розовые десны. Хочется коснуться пальцами мясистого языка, проникнуть глубже в горло, так, как еще никто никогда не делал. Ганнибал смотрит на двигающееся при глотании горло, наполовину скрытое рубашкой. Через пищевод проскальзывает мясо. Имя "Уильям" на языке ощущается пресным, но только сперва. Его нужно распробовать, распаковать, как что-то дорогое, сверкающее глянцевой бумагой, что продается в Рождество. Когда реальность теряется за вспышками метронома, Уилл тянет за красную нить, обвитую вокруг шеи себя прежнего. Она тонкая, но прочно перетягивает дергающийся кадык. Рыбы задыхаются, если их вытянуть на лед, зацепив крюками нежные жабры. У рыб скользкая чешуя, они бьют хвостами, разбрызгивая воду. Смуглая кожа переливается перламутром, заканчивающимся на розовеющих буграх шрамов. Их можно трогать с нажимом, задевая ногтем, чтобы светлые рубцы наливались кровью, становясь похожими на нарывы. Уилл новый, незнакомо-приятный, но чересчур торопливый с его неловкими пальцами и уже проскальзывающим на секунду почти прежним взглядом, если ведешь слишком мягко или слишком жестко, неаккуратно сломав границу. Ганнибал, конечно, берет его неторопливо, абсолютно правильно, будто душит новую жертву. Уилл трепещет, живо бьется в руках. Он похож на мотылька со сгоревшими от жара свечи синими крыльями. Все происходит слишком по плану, он даже сам подает руку, когда они сидят в темноте, глухие и немые, как статуи на пьедесталах. Уже потом Ганнибал лежит, ощущая как его запястье стиснуто чужими пальцами, его будто поймали за руку, заляпанную кровью. Он кладет жесткие ладони на нежное горло Уилла, чувствуя мерное биение пульса спящего человека. Возможно, что где-то внутри он еще сломан, или же уже не верит, что может быть что-то хуже. У Ганнибала впервые дрожат руки, когда он убирает их с шеи, задевая мягкие волосы.