«Как оруженосец царя предстоит ему всегда готовым: так душе должно быть всегда готовою противостать бесу блудному» ―Пимен Великий
Салем, Массачусетс, 1692 год
Огромный лунный алмаз освещал землю, окаймленный холодным блеском свечения рассекая небосвод на две половины и рассеивая светящиеся пылинки по ночному пространству. Высоченные сосны, периной из листьев крон укрытые, как ядовитые шапки грибов, доставали своими острыми макушками до краев небес. Сдвигаясь в одну сторону от порывистого ветра, пышные перья облаков потоком налетали на лунный блеск, по кусочкам. Сгрудившиеся на горизонте вороны, размахивая шелестящими на ветру крыльями цвета намокшей сажи, направлялись прямиком к одинокому дубу; их периодичные карканья эхом разносились на несколько миль вперед. Искрясь, мерцание звезд частично заливало поверхность воды в небольшом озерце, мерным переливом покачивающемся под воздушным покрывалом. Аромат листвы вперемешку с прохладным дыханием ночи создавал магической силы атмосферу. Туманная дымка дугой обвивала сокрытые во тьме цветочные стебли и ветви деревьев; призрачные фигуры испарением вздымались над сырой землей. Лесные зверьки попрятались в свои убежища, напуганные зловещим объятием пробуждающихся нечестивых духов. Столь явственное спокойствие служило лишь фоном для поистине мрачного городка, охваченного черной вуалью и цепкими лапами ереси. Салем никогда не спал, а жители его запирали скрипучие двери и ставни на окнах крепко-накрепко, до оцепенения боясь за свои души, которыми с легкостью могли завладеть посланники самого Сатаны. Облаченные в сутану, женщины прятали своих чад, накрывая их многослойными тканями и зачитывая молитвы, стоя на стертых в кровь коленях. Ангелы следили за детским сном, отгоняя от каждого из них нечистые силы. Но такая защита не отличалась надежностью: зло могло пробраться под крыши домов в два счета, не оставляя следов — только озноб и дрожь во всем теле. Боялись все, кроме двух озорных мальчишек, без спросу сбежавших из своих теплых кроватей в сарай, где в загонах храпели свиньи, убаюканные хриплым сопением сойки, щебечущей некогда на осыпавшихся с деревца листьях под окном сарая. Мальчики, будучи уверенными в своей взрослости, смело разгуливали в любое время, пока родители спали, не хватившись их пропажи. — Фрэнки, гляди, какая большая луна, — прошептал над ухом друга светленький мальчуган, нацепивший отцовскую шляпу, стащив ее с комода родительской спальни. Его глаза, озаренные лунной пыльцой, сверкали цветом оливы; а дыхание сбивалось из-за возбужденных любопытством вдохов и выдохов. Пальцы мальчишек были переплетены, пока они, крадучись, ползли по жесткому сену к окошку, наблюдая за луной. Их частые вылазки без разрешения были наполнены историями о призраках, коими они делились друг с другом, и объятиями, которые они дарили друг другу, чтобы избавиться от дрожи в коленях от злобных укусов ветра. Совсем юные, двенадцати лет от роду, они плевали на все городские запреты и комендантский час, не страшась столкнуться с салемскими ведьмами, о которых ходили слухи по всей округе. Да и рассказы про дьявольскую одержимость ничуть не пугали ребят. — Красота, — мечтательно вздохнул черноволосый мальчуган, сжав пальцы друга и опустив голову тому на плечо. Луна улыбалась им, выскальзывая из белесой пелены тумана. — Джи, ты веришь, что мисс Дастивезер была колдуньей? Она играла со мной на ярмарке… А тетушка Вельда?.. Они же не сделали ничего плохого! За что их убили?.. Фрэнки нахмурился и безнадежно вздохнул, надув губы и вспомнив сначала о том дне, когда на его глазах повесили тетушку Вельду; она была когда-то его няней. Собственный муж сдал ее на суд жителей, ссылаясь на то, что жена стала вести себя весьма странно: разговаривала с кем-то невидимым, раздражалась без повода и рычала по-волчьи. Мистер Годард вытолкал Вельду из дому и, схватив ружье, привел на центральную площадь Салема, позвав и шерифа Гуда, и проповедника, преподобного Эдуарда, и судью Бертрама. «Ведьма! Ведьма!» — вопили зеваки, собравшиеся вокруг; злые, напуганные, они поднимали над головами кулаки и велели казнить Вельду. Отец вел в тот день Фрэнка домой с овощного рынка, а Джерард с мамой как раз находился на площади, отворачиваясь и зажимая уши, лишь бы не слышать жалобного скулежа тети Вельды и разгневанных соседей, разыгрывающих драму с ненавистными криками и всплесками на бедную женщину. Стоило только Фрэнку взглянуть на болтающиеся ноги тетушки, повисшей на дереве с характерным хрустом шейных позвонков, как сетчатая сумка с капустой выпала у него из рук; налитые жизнью карие глаза мальчика вмиг потускнели. Джерард же, завидев Фрэнка, вырвался из материнских рук и помчался к нему, чтобы ладонью закрыть глаза, прекрасно зная, как кареглазый любил тетушку Вельду. Кэрил Дастивезер, о которой теперь в ночной тиши, перебиваемой ухающим филином, говорили Джи и Фрэнки, была молодой девушкой, соблазняющей всех салемских мужчин своими огненно-золотистыми кудрями и зелеными кошачьими глазами. Жила она одна, потеряв мать, растившую ее без чьей-либо помощи и скончавшейся от оспы. Пуританка чистых кровей, следующая викторианской морали, Кэрил облачалась в длинные одежды, повязывая на волосы шелковые ленты и надевая накрахмаленный голландский чепец, и зарабатывала на жизнь пряжей, выставляя шерстяные изделия на продажу на местной ярмарке. Лучезарную улыбку Кэрил трудно было не заметить, а до блеска бледная кожа с разрумяненными щечками вызывала умиление у всех детей округи, так любивших играть с девушкой; пока родители присматривали ярмарочные товары, детям Кэрил давала спицы, и они накручивали цветные нити на пальцы, звонко смеясь. Но, все изменилось, стоило Дастивезер однажды по пути домой наткнуться на местную сумасшедшую Мануш. Родом из Барбадоса, темнокожая девица с густыми бровями и жесткими, заколотыми в хвост на затылке, косами являлась рабыней губернатора Роусона. Хоть африканка и слыла девушкой не от мира сего, семья Роусон была от нее без ума; ведь Мануш, обладая поистине золотыми руками, с душой подходя к делу, помогала не только по хозяйству на ферме, но и отлично ладила с тремя дочерями губернатора, приходя на помощь миссис Роусон, если та не справлялась с подрастающими кокетками. И, попавшись на пути Мануш, Кэрил Дастивезер сполна получила от нее пакостливых изречений и леденящих душу слов. Пригрозив девушке, сумасшедшая африканка открестилась и, поговаривали, набросилась на Кэрил, оцарапав ее бледно-персиковую кожу на лбу острыми ногтями, попытавшись вычертить видоизмененное подобие креста. При этом Мануш твердила, что в Дастивезер сидит нечистое, и что грядет непоправимое, если она не обратится к местному лекарю. Та встреча изменила Кэрил до неузнаваемости: из приличной девушки с невинной улыбкой она превратилась в обормотку, рядившуюся в драное старье и переставшую ухаживать за собой вовсе. Дети, опасаясь недобрых ухмылок когда-то любимой Дастивезер, прятались за родительскими спинами, едва ли на горизонте не показывалась еле передвигающаяся фигура рыжеволосой «пьянчужки», как стали называть ее жители. С ней творилось невообразимое. Живущие по соседству с Дастивезер люди пускали сплетни о том, что Кэрил запирается в собственном фахверковом домишке и днями не выходит оттуда; тогда как за стенами дома творится нечто жуткое, не поддающееся рациональному объяснению. Хриплые стоны, скрежет чего-то острого по стенам, завывающий гул, словно ветер разгуливает в четырех стенах, не имея выхода на свободу — вот, с чем приходилось сталкиваться соседям, сующим носы в чужой двор. Старики, те вообще, если и околачивались возле дома бедняжки Кэрил, молитвы читали вслух и качали головой; а то и впрямь отскакивая на невесть какое расстояние от дома, когда шум смолкал, а в окне виднелось смутное очертание сгорбленной старухи. Волосы у той даже будучи спрятанными во тьме ставней горели пламенем — как у Кэрил… Метаморфозы с девушкой не переставали происходить. Ясно это было из-за звуков, без конца раздающихся из ее дома. Поэтому, собравшиеся вокруг ее обители один раз соседи, привели Джорджа Милуолка к ее дверям — местного врача, промышляющего и целительными занятиями. Он умел изготовлять из всяческих трав снадобья и лекарства, чем лечил больных жителей Салема, даже от оспы сумев спасти некоторых из них. Только вот Кэрил помочь не удалось. Дверь та естественно не отворяла, вот и пришлось сильным мужчинам ломать деревяшки, чтобы пробраться к «прокаженной». Все жители, преисполненные любопытства и страха одновременно следили за происходящим. Исход явился более чем печальным. Потеряв на ходу головной убор, лекарь выбежал из дома с ужасающими воплями: «Демон! Бегите!». Так и не распознав источник неведанной доселе болезни, не сообразив, что за хворь пожирает Кэрил, Милуолку ничего не оставалось, кроме как огласить ситуацию подобным образом. Бросившись врассыпную, наутек, кто куда, жители похватали ружья, чтобы нацелиться на вновь явившийся в Салем недуг под именем «ведьма». Несколько человек в предводительстве с преподобным Эдуардом вломились в дом к Дастивезер и, схватив ее, еле удерживая брыкавшуюся, вынесли на площадь. Казнь на глазах у всех — и взрослых, и детей. Нещадно. И способом уничтожения, чтобы наверняка «хворь» растворилась в воздухе, никого более не заразив, сам проповедник выбрал сожжение. Народ рукоплескал, когда языки пламени стали подниматься по ногам девушки, сжигая куски потрепанной ткани, словно все жители таким образом и сами заражались дьявольской болезнью, глядя на огненную дыру, скрипя зубами и скалясь, желая скорейшей смерти Кэрил. Мануш вопила громче всех, сбежав из губернаторского дома на казнь, чтобы своими глазами увидеть зрелище, убедиться в собственной правоте. Да вот только и африканку не пожалели. Заслышав, как та лопочет что-то вроде: «Я знала, знала это. Она не смогла себя спасти, не смогла спасти, надо развеять ее прах над озером Салема», жители тут же, отвлекшись от костра, на котором возвышалось тело ведьмы, обратили внимание на сумасшедшую. И одна из пуританок, ухмыльнувшись с присущей обожженным ненавистью злым языкам бесноватостью, схватила Мануш за запястье и не пожалела сил, чтобы подтолкнуть ее в компанию горящей Дастивезер. В тот злополучный вечер, когда над Салемом поднимался чернеющий купол дыма, разнося по округе запах жареного мяса, Фрэнк и Джерард прятались в лесу. Родители послали их за ягодами, и им повезло, что на их глаза не попались перекошенные ужасом лица Кэрил и Мануш. Зато душераздирающие вопли и возгласы скандирующих людей до их слуха донеслись особенно четко. Перед глазами мальчиков, которые на трясущихся от испуга ногах шагали вглубь леса, чтобы залезть на их любимое невысокое дерево и укрыться от насильственной правды, проносились иллюзорные картинки, на которых окровавленная голова Кэрил и обугленные ее конечности крутились по кругу, а в вышине раздавался зловещий смех… Мануш тогда усыпала проклятиями весь Салем, когда из грязно-оранжевых языков пламени уже виднелась лишь правая сторона ее смуглого лица, превратившегося в кусок угля. Вспомнив эти истории, затронувшие их тихий мирок, мальчики вздрогнули, теснее прижавшись друг к другу. Луна уж давно спряталась за темно-фиолетовым облачным дымом; хрюкающий храп свиней становился все тише, и пузатые звери заерзали на песке, зарываясь пятачками в поломанные стебли сена. Филин, прекратив ухать, внезапно вспорхнул, удаляясь в сторону леса, а перед окнами, чересчур быстро, показалась некая фигура, мгновенно скрывшаяся в ночной глуши. Забывшись в собственных фантазиях, мальчики встрепенулись, сглотнув и медленно покосившись друг на друга, как бы задавая немой вопрос: «Ты тоже это видел?..». — Пойдем отсюда, Джи, — едва слышно позвал друга Фрэнки, — а то светает скоро, и нас хватиться могут, — закончив, он потряс Джерарда за плечо и, скрывая явный страх, вызвавший мурашки, хихикнул сквозь зубы. Но светловолосый, неугомонный мальчуган остановил второго: «Стой. Давай завтра начнем свою охоту на нечисть, гм?». Губы Фрэнка тотчас приласкала улыбка и, отбросив нелепую боязнь теней и шорохов, он хитро прищурился и молча закивал в знак согласия. Смелости у мальчуганов было не занимать. Жаль, что скользящим мимо макабрическим теням затея ребят никак не импонировала.***
Последующие дни, дабы казаться послушными и примерными чадами, Фрэнки и Джи по утрам ходили в церковь, сопровождаемые родителями, помогали им на ферме и по дому, а по вечерам убегали в лес, обещая быть предельно осторожными. На самом-то деле они бродили поодаль от леса, высматривая какие-нибудь шевеления по окрестностям, надеясь, что им все-таки удастся встретиться с посланниками нечисти. А случилось все в тот вечер, когда удумали мальчишки пошататься по окраине Салема. Будучи городом весьма не многообещающих размеров, своими тропинками и протоптанными дорожками Салем вывел друзей к дому губернатора Роусона. Темнота постепенно опускалась наземь, приглашая сверчков и других ночных жителей выбраться из своих укрытий. Вовремя подоспевшее полнолуние, совпавшее с мертвенно-холодным поцелуем ветра, подгоняло мальчишек по тропинке вперед, освещая путь своими прозрачными лучами. Фрэнки то и дело теребил тесьму на своей льняной рубахе, кутаясь в вязаную короткую куртку, утопая в слишком широких панталонах на завязках и шаркая пыльными башмаками по песку; Джерард же таскал в руках с собой повсюду черную шляпу и озирался по сторонам, глядя в оба, чтобы присмотреть чего интересного. Резкий шум у забора губернаторского дома заставил обоих мальчишек вздрогнуть и замереть на месте. Источником шума оказался всего лишь сторожевой пес, дворняга с пятном на ухе и длиннющим языком, показавшимся во время широкого зевка. Усмехнувшись, они двинулись дальше, но откуда ни возьмись появившиеся пред лесом на небосклоне, огибая кроны деревьев, вороны вынудили мальчишек изрядно поволноваться. Хлесткий взмах крыльев птиц, казалось, слышался даже стоя на земле, а их хриплые переклички друг с другом, как старых мудрецов, делящихся философией жизни в просветах меж серой бородкой, рассеивали по ветру эхо, призывая и других существ из леса подать голос. — Эй, Джи, что это? Повисший в воздухе вопрос черноволосого и удаляющиеся за горизонт вороны с крыльями-угольками возвратили Джерарда, засмотревшегося на звезды, в реальность. Откликнувшись на голос Фрэнка, он уставился туда, куда указывал палец друга — внутри поселился неприятный спазм. Придвинувшись друг к другу и взявшись за руки, мальчики заметили недалеко от заснувшей губернаторской пятнистой собаки расплывчатую тень, как призрачный фантом, явно похожий на мисс Кэрил Дастивезер. Так ребята и остолбенели, побелев как снег и выпучив глаза, не в силах поверить в увиденное. Действительно, Кэрил, кружась на месте, придерживая подол своего платья, наклонялась и собирала цветы, помещая их в кармашек белоснежного передника. Из-под чепца ее выбивались завитые пряди огненной шевелюры, а сказочно-привлекательный голосок ее звучал в содрогающейся тишине. Девушка, довольная собою, что-то напевала себе под нос и наклоняла голову под разными углами, точно в ее плоскости была вовсе не кромешная темнота, а яркий солнечный денек, где она на призрачной поляне собирала ароматные соцветия. В воздухе, как вереница льдинок, почувствовалось хладное послевкусие. Никто из ребят не был в состоянии и слова вымолвить. В следующий миг, не успев толком ничего и понять, из глотки Фрэнка вырвался приглушенный крик, стоило ему ступить с ноги на ногу и зашуршать травой, а Джи лишь схватил друга крепче и сам еле сдержал приступа истеричного припадка из-за открывшейся их взорам картины. Видимо, услышав шорох, потревоживший ее безмятежность, Кэрил моментально обернулась, побросав цветы и, словно воспарив над землей, не имея опоры в виде ног, заверещала что было мочи, сверкнув испещренными гневом глазами на помешавших ее идиллии мальчишек. Она неожиданно для попавшихся на пути ребят обернулась злой старухой, едким смехом распыляясь по пространству. Закружилась, а глаза ее загорели пламенем огня — в зрачках плескались языки пламени, того самого, в котором ее приговорили к казни. Лицо ее покрылось обуглившейся коркой, а на лбу проступил знак перевернутого креста с полукругом наверху; одежда стала исчезать, объятая невидимым дымом, чернеющим и без того в зловещей темноте; морщинистые руки покрылись волдырями, и Кэрил, гогоча, сокрылась вконец за огненной завесой, как за карминовой велюровой ширмой. Ее клич забился в голову Фрэнки с Джерардом, которые, окаменевшие, бездвижно стояли на том же месте, готовые под землю провалиться и просочиться в прослойки почвы, чтобы только не видеть того, свидетелями чего невольно пришлось быть. Из окна второго этажа на мальчишек глядели два вишнево-черных глаза Мануш, но никто из них не обратил внимания на ее силуэт, прячущийся за окном, занавешенным тонким тюлем… По обоюдному согласию, не сговариваясь, мальчики чуть пришли в себя после смертельно пугающей сцены, и собрались было рвануть оттуда подобру-поздорову и никогда больше не возвращаться. Как вдруг до них донесся судорожный вопль из дома губернатора Роусона. Молниеносно воззрившись на окно первого этажа, мальчишки впали в еще больший ступор: по ту сторону, по оконному стеклу сползала ладонь мистера Роусона, оставляющая кровавую дорожку за собой; мужчина медленно опускался вниз, его глаза, уставившиеся на незваных проказников, были выжжены. Переместив взгляд на окно второго этажа, на этот раз Джи увидел африканку — она со всей силы долбила по стеклу и надрывно смеялась, так же, как и мистер Роусон, оставляя после себя кровавые следы на окне. Загорланив что было возможности и сил в голосовых связках, ребята, яростно вцепившись друг в друга, помчались долой. Со всех ног они бежали по косой тропе, вскоре приведшей их к лесу. Только вот не туда должна была она их направить, ведь той же самой дорогой они преспокойно добрались из своих домов до жилища Роусона. Неведомые силы управляли мальчиками, запутывая их; устремляя взоры на небосвод, на ярко-горящую луну и мерцающие планеты, они крутились на месте, не имея представления, где находятся, словно что-то затуманивало их разум, как леший в лесу уводит заблудших далеко и глубоко во тьму… Сбивчивое дыхание и шорохи контрастировали со звуковыми галлюцинациями, приходившими к мальчишкам в виде детских голосов и продолжительного смеха колдуньи. — Готов поклясться, я видел сестер Роусон! — прохрипел Фрэнки осипшим голосом, подавляя в себе желание завыть нечеловеческим тоном, потому как страх сковал все тело — от головы до пят. Пытаясь утешить и подбодрить друга, Джи, вертясь на одном и том же месте, заметая песком свои же следы башмаков, поглаживал его по спине. А шляпу-то свою светловолосый давно выронил, предав ее объятьям промозглой земли… В голове Джерарда тут же промелькнула мысль о дочерях губернатора. Сабрина, Марта и Венди. Ходили слухи, что и его девочек скосила «хворь», и стали они вести себя неподобающим образом. Как будто по углам они прятались, волосы на себе рвали, царапали стены, а потом и вовсе поливая родственников словесной грязью и срывая с себя освещенные цепочки и крестики. Неприкаянные. Что с ними стряслось, никому известно не было. Но ведунья одна, постоянно посещавшая после напасти такой семью Роусон, уходила от них в слезах и ознобе. Мол, говорили, что Мануш, та сумасшедшая, после смерти своей, иль при жизни даже успела натворить страшных вещей, заговорить девчушек и наложить на них проклятие, до безобразия изменив все внутренние качества и стерев с лица земли их души, забрав с собой в огненную могилу. Роусона после этого все чаще стали замечать прикорнувшим на лестнице перед домом; плакал он, говорили, горькими слезами заливал ладони свои, что дочерей уберечь не смог, — доверился гадкой и оскверненной Сатаной при рождении африканке. И, что, опять же, никто не доказал, но слух шел закрепившийся: губернатор собственноручно, не желая больше видеть ежеминутных мучений дочек, поочередно задушил их, а хрупкие тельца схоронил за домом, под можжевеловым кустом. Не зная, что делать, Джерард и Фрэнк ринулись дальше, но каждый раз, стоило им пробежать каких-то десять шагов, нечто страшное возвращало их обратно, и они бились в отчаянной истерике, попрятав свою пресловутую «взрослость» по заплаточным карманам. Как рыбы, выплюнутые штормом на берег, они задыхались от непрекращающейся игры сознания, коим овладела, наверняка, пакостливая, сгоревшая Кэлин. Стук мальчишеских сердец — в унисон — перебивал даже разошедшийся пыл ветра. В уголках их глаз даже слеза не могла проступить, заглушаемая перекрывающим все остальные чувства и эмоции состоянием — паникой. Теперь и Джерарду привиделись три сестрички Роусон, скачущие вокруг них и напевающие незамысловатые мелодии, пискляво смеясь и исчезая, как только мальчик тащил Фрэнка за руку назад. Одна из девочек-призраков — Марта — в белоснежном платье, отливающем позолотой, в два счета очутилась рядом с ребятами, дотронувшись ледяной ладошкой до плеча Фрэнка, от чего тот вздрогнул. Но, не успев и пискнуть, на этот раз он приложил усилие и, махнув рукой в надежде попасть по светящейся дымке в виде фигуры Марты, оттолкнул призрачную пелену и, вцепившись в Джи, подорвался в сторону леса. В его голове родился план: забраться на то самое дерево и переждать там до утра, чтобы все встало на свои места. Быть может тогда, думал он, все закончится, и весь кошмар канет в небытие. Ошибочно полагал. Преследуемые ехидными смешками и ни с того ни с сего раздающимися над ухом хлопками, ребята добежали наконец до леса, намереваясь спастись — и никак иначе. Они принялись гнаться за собственными тенями, потому как из-за темноты, еле освещаемой лунным светом, их тени на земле казались такими крупными, увеличиваясь в объеме и превращаясь в совершенно чужие силуэты — силуэты тех, кто поспешно покрывал своим дыханием и фантомами их следы. Без оглядки, не сбавляя скорости, Фрэнки с Джерардом бежали, почти бездыханные, еле перебирая одеревенелыми от нагрузки ногами, готовые упасть и распластаться по сырой земле — но нет: необходимо было добраться до спасительного дерева и уйти от теней загробного мира. Тропинка, до этого не отличающаяся запредельной длиной, казалась куда более долгой; мальчики бежали, бежали, бежали — и секунды превращались в вечную мерзлоту, потеряв природную способность двигаться и идти вперед, оставляя определенные моменты позади, в прошлом. На этот раз течение времени видоизменилось до неузнаваемости. То расстояние, которое не превышало и двадцати пяти шагов, под покровом ночи и призрачных видений перевоплощалось в широченную дорогу, ведущую все дальше и дальше, без видимости на спасение. Деревья и вовсе на пути вырастали, наклонялись, будто не давая проходу; на толстых ветвях практически каждого из них болтались висельники с высунутыми языками и выжженными глазами. Мальчики грезили о том, как бы зажмуриться и, услышав мамин родной голос, очнуться в собственных кроватях и понять, что эта ересь явилась к ним во сне, — никак не наяву. Увы, все это было чистой правдой. И мальчики не переставали гнаться к их потайному месту, как спасающиеся от хищников кролики. Вдалеке, к счастью, уже показалась макушка того самого дерева; даже легкая улыбка сквозь непробиваемый страх заиграла с уголками губ как Фрэнка, так и Джерарда. Пальцы мальчиков до боли продолжали сжимать друг друга; косточки хрустели. Внезапно сменившаяся поворотом прямая тропинка привела к далеко не приятному зрелищу: Фрэнк, споткнувшись о камень, растеряв налету башмаки, повалился плашмя на землю, потянув за собой и Джи. Оба мальчика стукнулись мало того что об мелкие крошеные крупинки камней, так еще и лбами друг об друга. Времени колебаться и охать от противного жжения во всем теле не имелось, поэтому Джерард, поднявшись первым, подал руку босому Фрэнку и в ускоренном темпе повел его дальше. Единожды он озирался — и плывущие фантомы по-прежнему не отставали, появляясь то справа, то слева, то сверху, то сбоку. Лица Кэрил, Мануш, трех сестер и бесчисленных повешенных и сожженных людей на деревьях мельтешили перед глазами, в головах у мальчиков не желал рассеиваться туман, густой и плотный. — Вот оно, сюда! — с нескрываемой радостью, озаренный толикой надежды, объявил Джи, кивая в сторону невысокого дерева, прячущегося меж величавых сосен. И Фрэнки, не осознавая даже сырости, путающейся под босыми ногами, затопал вслед за другом, с облегчением выдыхая. Голоса призраков потихоньку стихли, но мальчишки не заострили на этом внимание, будучи занятыми куда более важным делом. Подталкивая друг друга, они вскарабкались в итоге на свою воображаемую крепость и, ухватившись покрепче за сучья, задержав дыхание, стали выглядывать из-за листьев и смотреть по сторонам, под ноги, чтобы понять, куда делась вся нечисть. Луна перестала греть своими улыбками ребят, затемненная прибывшими посредством сильного ветра облаками. Припав к плечу Джерарда, Фрэнки едва ли не заскулил; его затрясло — больше от пережитого ужаса, сковавшего горло и ребра ржавыми цепями, чем от холода, щекочущего ступни. «Все хорошо, все хорошо», — как заведенный, повторял Джи, чуть покачиваясь, успокаивая тем самым Фрэнка. Сняв с себя верхнюю хлопковую рубашку, оставшись лишь в нижней, Джерард накрыл ею ноги друга и заботливо поцеловал его в висок, при этом настороженно оглядывая расстилавшийся перед ними с высоты покров лесной глуши. Ни шорохов, ни голосов — все стихло. И все же это наводило на подозрение, что грядет что-то куда страшнее. Буханье сердец ребят не унималось; горло саднило от сумасшедшей пробежки ради спасения шкуры. — Ч-что это б-было, Джи?.. — заикаясь, просипел Фрэнк, цепляясь за рукава его рубашки, как за кулек с кислородным наполнителем. — Как д-думаешь, к утру всё… испарится?.. — и, осекшись, тут же замолк, среагировав на пролетавшего мимо ворона. Его затрясло вновь. Джи лишь покачал головой и, произнося тихие «тшш», обнял Фрэнка крепче, как грудного ребенка, точно боялся за его жизнь больше всего на свете; так ведь и было. Так они и заснули, прикорнув друг к дружке, — и мирно посапывая, пока светало и лес, который кишмя кишел происками дьявола, приобретал привычные очертания и запахи.***
На следующее утро весь город был поднят на уши родителями двух несносных мальчуганов. Фрэнк Айеро и Джерард Уэй без вести пропали. Жители Салема дружно прочесывали всю округу, пытаясь отыскать негодников, не имея представления, каким образом можно затеряться в таком маленьком городишке, где каждый друг друга чуть ли не досконально изучил. Матери мальчиков, обнимая друг друга, старались стереть с лица взрывные слезы и продолжить, поддаваясь материнским инстинктам, искать родных кровинок. Отцы же, вооружившись, проделывали тщательную работу, шаря по лесу и заглядывая буквально в каждый куст, за каждый ствол дерева, лишь бы найти детей. Повсюду разносились кличи «ау», но никто не отзывался. Еще одна весть, повергшая в шок всех до единого, была таковой: чтобы сообщить о пропаже ребят, родители с соседями отправились в дом к губернатору, но никто не встретил их, как полагается, на пороге — лишь завывающая тишина и скрип половиц по ту сторону двери. Решено было выломать дверь, что, собственно, и сделали. Одна из соседок потеряла сознание, остальные же молча, не в силах что-либо произнести, смотрели на зверскую картину. Посреди комнаты, утопая в лужи крови, лежал губернатор, рядом с ним — его жена; вокруг их тел кровью был начертан крест с полукруглой выемкой наверху — как тот самый знак, что накарябала Мануш на лбу у Кэрил. А по всем тринадцати ступеням лестницы красовались три пары детских следов, будто кто-то невидимый, поплескавшись в крови, выбрался из лужи и засеменил по-хозяйски по дому. На окнах — что на втором этаже, что на первом — были выцарапаны латинские неразборчивые слова, и четко прослеживалась кровавая дорожка, оставленная чьей-то ладонью. Жители не могли найти в себе сил даже на то, чтобы переглянуться друг с другом и немым вопросом посмотреть в глаза. — Глядите, что я нашел! На крик одного из мужчин все резко обернулись. Мистер Нилман, запыхавшись, в руках нес черную шляпу. Увидев свою вещь, мистер Уэй потерял дар речи, дрожащими руками вызволив из цепкой хватки Нилмана, казалось бы, обычный кусок скроенной специальными тканями вещицы, который в тот миг значил абсолютно все для любящего отца, чье сердце налилось кровью, в глазах потрескались воспалившиеся сосуды, на лице проступил пот и прожилки с синими венами. Он готов был выместить на обидчике своего сына всю злость, собранную в кулак, лишь бы только найти еще хоть какой-то след. Несколько часов жители Салема бродили по лесу, не отыскав нигде в городе ребят, решив, что вариант остается только один. На тропинках виднелось полно следов, оставленных явно не ногами взрослого человека. Родители Фрэнка и Джерарда, держась вместе, шли по следам, всеми окольными путями, пока не наткнулись на башмак. Затем, через несколько шагов, еще один… Миссис Айеро стало заметно хуже; она билась в истерике, хватаясь за грудь и прижимая башмаки сына к себе, убаюкивая. Мать Джерарда, нервно сглатывая, старалась абстрагироваться от любого рода звуков, чтобы самые удручающие мысли не настигали ее. Надежда не покидала ее доброго сердца, всей душой желающего вернуть того, кого она девять месяцев вынашивала внутри себя. Параллельно с поисками, разворачивающимися в лесу, на одном из деревьев вот-вот, сладко потягиваясь, проснулись мальчишки, успокоившись и чуть взбодрившись. Только отныне в том мире, в который они попали, не сразу догадавшись об этом, царила кромешная тишь, а землю перманентно застилал туман, вздымающийся над озером и разбредающийся по всему пространству. Распахнув глаза, поморгав несколько раз прежде, чем окунуться в реальность пробуждения, Фрэнки ткнул Джерарда в плечо и затряс его. — Эй, Джи, просыпайся! Пора спускаться, уже утро, мы живы! — мальчуган рукоплескал и буквально светился от счастья. — Что, если нам и вправду все это приснилось, а? — отчеканил он, хрустнув пальцами и шеей, после чего принялся лезть с бурными и бодрыми объятиями к сонному другу. Почесав затылок и зевнув, Джерард, разлепив веки, уставился на Фрэнка и заулыбался, переварив им сказанное. Взглянув вниз, где разгуливали сгустившиеся полосы тумана, светловолосый мальчуган нахмурился, сдвинув брови и хмыкнув; его явно обеспокоила такая картина нарисовавшейся невесть откуда сильной сырости. Резво спустившись с дерева, мальчишки привычно взялись за руки и побрели вон из леса, чтобы поскорее оказаться в теплом доме и попросить у родителей прощения за такую выходку. По пути Фрэнки подобрал с земли свои башмаки, обулся и, довольный, подмигнул Джерарду — и они пошли дальше. Казалось, они и позабыть позабыли совсем о ночном происшествии, не поддающемся логике, точно память начисто их стерлась. Вокруг все выглядело непривычным их глазу — какое-то все окутанное белесой пеленой и дымом было. И, что самое удивительное — ни души. Как-то зябко стало Фрэнку, и он вновь прижался к другу, чтобы получить хотя бы толику человеческого тепла, потому как воздух обдавал морозной свежестью, словно вот-вот с небес посыпались бы снежные гроздья. Мальчики шли долго, пока не добрались до дома и не увидели, что там никого и нет. Решив, что все давно уж в церкви на утренней молитве, они свернули к сараю и, примкнув к излюбленному уголку с сеном, уселись на корточки и стали развозить песочную грязь пальцами по деревяшкам. Так и не понял ни Джи, ни Фрэнки, что их давно обыскались родители, и что прошла не ночь, а гораздо, гораздо больше… Для них, беззаботных и улыбающихся новому дню, существовала своя вселенная, в которой они продолжали держаться за руки и пересказывать друг другу страшилки. С тех самых пор, как бесследно исчезли два мальчугана, и родители, отчаявшиеся, спустя полгода, а потом и вовсе год, опустили руки, Салем навеки прослыл городом проклятых. И еще не одну ведьму сожгли на страшном суде. Даже спустя столетия, в современном Салеме, люди по-прежнему становятся очевидцами паранормальных явлений. И где-то в лесу, если верить салемским жителям, до сих пор по ночам можно услышать огражденные ото всех параллельных миров голоса двух мальчиков, которые перешептываются, смеются и даже понятия не имеют, что пугают тем самым жителей нашумевшего небылицами, проклятиями и охотой на ведьм городка. Если приглядеться, говорят, и худощавые силуэты мальчишек — светленького и темненького, — тесно примкнутые друг к другу, видны. Словно и не происходило тех страшных событий злополучной ночью. Их души, души салемских смельчаков, навеки связаны друг с другом — и нет замка крепче их рук.