Живи для меня

Прохладная светло-серая кожа под пальцами, гладкая, сухая; чудовищно раскуроченная спина - к нему одному, наверное, Саймон доверчиво поворачивается спиной, разрешая смотреть на зияющие темные провалы, на торчащие кости, на металлический блеск штифтов. Кирен аккуратно, на пробу, касается губами лопатки, не сумев сдержать улыбки. Кирен чувствует. Чувствует. Еще вчера была только боль - затягивались порезы на запястьях, какие-то мелкие увечья, о которых Кир и не знал, болела голова, как будто нервные окончания разом решили взбунтоваться, заработать в полную силу. Еще до этого все было постепеннее - свет начал немного слепить глаза, захотелось съесть что-нибудь, Кирен совершенно забыл о том, какое оно - чувство голода. Оказалось, в данных обстоятельствах, просто волшебное. Хотелось плакать, но слезные железы еще не восстановились, и Кир смешно щурился, вжимаясь лицом в шею Саймона, обнимающего его осторожно, будто хрустальную статуэтку. А вчера была боль - вся вселенная была болью, сам Кирен был болью, и только Саймон был ангелом, ангелом с прохладным влажным полотенцем в руках, ангелом с сильными объятьями, неуловимо обеспокоенным лицом, с ангельским терпением. Его личным апостолом. Его личным спасителем. Кир жмется губами к сухой коже, ощущая ее легкую шершавость, и тихонько всхлипывает от накатившей нежности, улыбается, подтягиваясь выше, стараясь не коснуться неровных краев раны, прижимается носом под ухом, жмурясь. Саймон делает вид, что еще спит. Саймон надеется, что Кир, вымотанный вчерашним, тоже скоро успокоится и задремлет. Саймону не нужен сон. Саймон боится проснуться. И не потому, что Кирен чувствует, а он нет. Монро боится проснуться в мире, где он будет чувствовать. Саймон боится боли, потому что даже не может себе представить, что на самом деле произошло с его позвоночником, и насколько вообще возможно, что эта рана закроется. У Кирена - несколько порезов на руке, но Монро никогда не забудет его искаженное болью лицо с сухими, неспособными на слезы глазами. Саймон боится проснуться в мире, где он будет прежним собой - обдолбанным полудурком, зомбаком, которым он и был большую часть своей “живой” жизни, оживляющимся лишь при упоминании дозы. Саймон боится проснуться в мире, где он не нужен Кирену. В мире, где его светлый мальчик пойдет дальше, улыбаясь, быть может, немного грустно. Потому что Саймон не сможет, Саймон балласт, Саймон недостоин его, просто не может быть достоин; даже если он будет умирать за него раз за разом, ту грязь, что въелась за годы, не очистить, не стать таким, каким он может быть нужен Кирену. - Ты глупый, Монро, - Кирен, кажется, касается губами уха. - Ты такой умный и такой идиот. Я знаю, что ты не спишь. Я знаю, о чем ты думаешь. Прикосновение тонких пальцев к щеке Саймон чувствует скорее как давление, не как касание кожи к коже. - Думаешь, всегда много думаешь. Мыслитель, - Саймон молчит, скашивая взгляд, следя за пальцами Кира, блуждающими по его лицу. - Я люблю тебя. Перестань. От облегчения хочется разрыдаться, но этой роскоши у Саймона нет и, наверное, не будет еще долго. Потому что Кирену невозможно не верить, он не может ошибаться. Он не может солгать. Это же… Это же Кирен. - Перестать думать? - может быть, улыбка выходит слишком ехидной. А может и нет. Кирен все равно ее не видит, но может угадать по интонации. - Угу, - Кир зарывается носом в волосы, и с усилием тянет воздух в легкие. - Перестань думать о том, о чем не захочешь рассказать мне... Нет, запахов еще почти не чувствую. Как думаешь, наш гель для душа хорошо пахнет? Саймон пожимает плечами. Наверное, хорошо. На этикетке нарисована морская волна. На Кирене любой запах будет божественен. - Наверняка хорошо, - мурлычет Кир, водя носом по волосам, жмурясь от удовольствия. “Саймон, Саймон, Саймон...” - бормочет тихонько, улыбаясь абсолютно счастливо, когда Монро, сдавшись, переворачивается на спину. Кирен смотрит на его губы. Так, будто до этого ни разу их не целовал. Саймон смотрит на него из-под ресниц. У Кирена красивые светлые глаза, а зрачок почти ровный, лишь чуть-чуть звездчатый. Очаровательный. Саймон и сам не знает, откуда ему известны такие слова. И светлые, пушистые ресницы. Мягкая, осторожная улыбка. У Кирена кожа цвета слоновой кости, Монро знает, потому что Эми так говорила про кого-то из живых, и Саймон, будто зная, что пригодится, запомнил и оттенок, и определение. Идеальный. - Хочу тебя нарисовать, - Кирен улыбается, касается губами подбородка. Что-то такое отражается на лице Саймона, потому что Кир смотрит обеспокоенно, и даже кажется, что светлую кожу трогает румянец. Рыжие вообще легко краснеют. Саймон поднимает руки, вплетая пальцы в растрепанные пшенично-рыжие вихры, и успокаивающе-удивленно тянет: - Меня? Кир улыбается, обхватывая ладонями его лицо. Саймон не чувствует, но помнит, как это должно чувствоваться, и он придумывает прикосновения Кирена, придумывает для себя его тепло, его запах, но сам прекрасно понимает, что на самом деле Кир еще прекраснее, чем Монро может себе представить. У Кирена даже улыбка теплая. Нежная. Саймон закрывает глаза, и Кир наклоняется, целуя. Он восхищенно стонет, и дыхание сбивается, а пальцы сильнее давят на щеки. Саймон перебирает его волосы. Саймон целует его. Саймон счастлив. С ним. Для него. Кирен ласково и многознающе улыбается. Кирен спасет тебя, когда ты будешь метаться, воя от боли. Кирен спасет тебя от тебя самого. Кирен делает тебя лучше, Саймон Монро, Кирен делает тебя другим.

***

- Я умру за тебя, Кирен Уолкер. - Не надо. Не умирай за меня. Живи для меня.