Сны душ

Ганнаев обернулся, пытаясь понять происходящее, прислушиваясь к ощущениям. Нет, ни одно из чувств еще не вернулось, и он мог полагаться только на чутье духа. Хотя, надо отдать должное его природе — тело начало восстанавливаться. Слепящая белая пелена перед глазами стала мутнеть. Звон в ушах приобрел какой-то неуловимый, но определенно — ритм и тональность. Влага во рту стала иметь отдаленный признак вкуса. Крови. Металла. Ступни опирались на что-то — он больше не чувствовал себя так, словно ступает по воздуху. Но и боль вернулась. Ганнаев жил давно и долго и знал многое. Например, он мог понять, откуда пришла эта неожиданная боль и слепота, и глухота, и дезориентация. Его Дух видел многое и многих. И тех, кто это сделал — в том числе. Что случится, если этот эксперимент с ядерным оружием довести до конца? Кто выживет? Какая раса исчезнет с лица Фаэруна? Кто, кроме тараканов и три-кринов будет жить на поверхности? Кто изменится, мутирует? Ганнаев не мог пока видеть, передвигаться и слышать. Шаман Духа висел, скрестив ноги над землей. Спокойно сложив кровоточащие кисти рук на коленях, не вздрогнув ни единым мускулом, даже не почесываясь, когда оставшиеся от шикарной шевелюры волоски щекотали нежную, едва наросшую новую кожу на лице. Просто позволял горячему острому ветру постепенно уносить эти оставшиеся серые и белоснежные, окрашенные кровью и сукровицей клочки. Позволяя нещадно жариться лысому, лишенному даже кожи черепу, не трудясь накинуть капюшон на голову. Не восстановленные глаза были закрыты испекшимися и отмершими ошметками, что остались от век. Ганнаев, еще живой кусок мяса, висел над землей, тогда как... Ганн-из-Грез, сильный молодой мужчина с шикарным мехом дикого зверя на мощных плечах, с красными бликами пожаров, отблесками горящего мира в пепельных волосах, с равнодушным взглядом глаз, чей цвет не разобрать, и с мягкой улыбкой лжеца и предателя на полных чувственных губах — этот мужчина уверенно широко ступал по земле, глядя на всех и вся вокруг себя. Видя их боль, крадя робкую надежду и лишь изредка питая чьи-то сны... Шел, изучая результат. Генетики считали, что не выживет то, что непригодно к выживанию в агрессивной природе. Эльфы, люди, хафлинги... гуманоиды, не имеющие клыков и когтей, чтобы защищаться. Под вопросом были орки и гоблины, багбиры и огры, карговы отродья — гуманоиды, способные стать зверем, если надо. И так далее, вплоть до каждого представителя флоры и фауны. Эльфы погибли, да. Гномы, хафлинги, дварфы, генаси, полукровки всех мастей, гоблины и дриады. Почему-то и оборотни. Орки были живы. Гниющие туши кровавого и стонущего мяса, которое не в состоянии даже подняться и защититься. Карговы отродья погибли. Все, кроме одного единственного, который всегда был уникален в своем роде. Генетики погибли. Их защита не спасла. Хохотала в подземельях нежить. Готовились к вылазкам дроу. Матери домов требовали немедленного ответа — как можно защититься от слепящего света и жара, чтобы суметь заняться мародерством на всей поверхности раньше, чем это сделает кто-либо другой? Они требовали ответа, стуча по каменным столам в виде пауков кулаками, чьи кости начинали крошиться. Требовали ответа, кашляя кровью. Поглаживая облысевшие головы и лобки. Изнывая от желания, которое больше не проходило, не насыщалось. Истекая кровью между ног и желая, желая власти, секса, пищи и всего, что хоть раз приносило им удовлетворение в жизни. Испытывая непонятный зуд «потребностей» меж ребер в солнечном сплетении. Грабить же на поверхности было нечего. Разве что добраться до Рашемена и прикоснуться к парящему над землей, живому, восстанавливающемуся телу. Выслушать над ухом мягкий и соблазнительный смех молодого мужчины, поддаться его сладким уговорам и лжи. Отдать ему свой сон, свой дух... свои силы. Позволить ему побыть вампиром грез, быть полезным ему и встать, наконец, рядом с ним в виде телтора. В виде того, кто теперь только и будет населять Поверхность. Они. И Он — он один. Один посреди красной пустыни. Один, свернувшись комочком в торчащем из песков куполе храма Латандера. Один, лаская крупной ладонью гранитную налитую грудь богини Сьюн в храме, который теперь находится в глубоком подземелье. Где на грязных шелковых подушках возлежат скелеты, а запах разложения заменяет прекрасной деве духи. Один, ступая в светящиеся озера и реки, чтобы смыть с себя радиоактивный песок. Один, пережевывая сухой, едва проросший в тени развалин гриб. Но не один, когда поймал случайного путника. Не один, когда погружается горячо и влажно в тепло умирающего или мутировавшего существа. И больше не один, когда случайно наткнется на последнюю человеческую пару. Мужчина и женщина, что мутировали и не могли больше умереть. Их трое — любовники друг другу. Старый Ганн парит над землей, слегка улыбаясь про себя. Его изношенная, покрытая морщинами и обвисшая кожа сгорела. Но растет новая. Его седые поредевшие волосы улетели, смешавшись с красной пылью и пеплом. Растут новые — белоснежные. Его дух тянет силы и жизнь везде, где может найти, и новый мужчина скоро разогнется, опустится на землю и зашагает в поисках обещанных двоих... Старый Ганн, упрямый дух, вздыхает тяжело, глядя перед собой. Стоило ли просыпаться ради такой мерзости? Хотя, пойди пойми, где хуже. Здесь зелень плесени вокруг и давно не милое, сгнившее, спрессованное, изуродованное лицо Фарлонг. От ее старого друга и вовсе почти ничего не осталось — он давно где-то в ногах у них двоих. Даром, что этот Бишоп и Ганн, будучи связанными с нею, оказались все вместе. Связанные ею. В одном месте. Она давно молчит. Новые души поступают, но Ганн разучился понимать их. Язык изменился, и больше никто не говорил на старом рашеми. Разве что пара гнилых камней откуда-то снизу нет-нет, да прошепчет знакомое словечко. Ганн был упрям и все еще жил. Остов гуманоидного существа, плесень в виде человеческой фигуры — вот кто он. Но он был упрям и видел сны. Наслаждался ими, хоть больше и не делал разницы между грезами и воспоминаниями, желаниями и кошмарами. Стена сожрала это его умение. Кто-то давно наблюдал за ним. Кто-то изредка даже говорил с ним равнодушно: — Ты бахвалился богу мертвых, что разрушишь эту стену изнутри. Но ты ведь только видишь сны. Ганн думает про себя, что хотел бы знать, что за сон он только что видел. И равнодушный, звенящий серебром правосудия голос вдруг говорит: — Сколько ясновидящих заточено в стене, Питающийся Снами Душ? Сколько пророчеств ты уже увидел и забыл? Ты видел конец мира и забыл о нем. Ты видел начало конца и скоро о нем забудешь. Ганн не понимает того, что ему сказано. Слишком много слов. Он просто засыпает снова. Ганн-из-Грез, дух молодого мужчины, приоткрывает глаза, глядя на огромную Стену. Только что из нее выпал маленький заплесневелый камушек размером с фалангу пальца. И тут же истаял. Стена — это души. Душа — это грезы и страхи, любовь и мечтания, злоба и боль. Душа — это сон. Лакомство для Питающегося Снами Душ. Чем еще питаться в Стене? Ганн-из-Грез, ухмыляющийся лжец — не бахвалился. Старый Ганн спал, видя и забывая будущее.