Шарф

Черной дырой во лбу звезда, Жизнь превращается в чудеса - Это последняя высота, Которую я не сумела взять. Черной звездой во лбу дыра И затяжная война внутри… Мало ли кто подарил мне страх? Мало ли кто мне что подарил?! Сопротивление. Столько лет Обоюдоострый поиск. Это рефлекс – Превращать себя В поле боя. Микаса прекрасно помнила, как этот красный шарф оказался на ее шее – прекрасно помнит тот день, когда ее маленький тесный мирок, в котором все было идеально, начал расходится по швам. Прекрасно помнит, алую вязкую жидкость, озером растекшуюся по полу, искаженное страхом и отчаяньем лицо матери. Прекрасно помнит лицо каждого из тех подонков. Каждого, до малейшей детали. И вообще, тот день она помнит поминутно. Помнит так же и Эрена, который был таким же маленьким ребенком, каким и была она. Она помнит, как та же вязкая жидкость потекла по полу той хибары, в которой ее содержали, но тогда это уже было таким же нормальным и естественным, как будто так и должно было быть. Помнит, как на ее шею повязали красный шарф, который красной нитью связал ее с Эреном. Прекрасно помнит все это, и сжимает красный кусок ткани, сглатывая соленые слезы, от которых в горле уже пересохло. Микаса сидит так уже около двух часов. Сидит, и не поднимает лицо, ведь ей страшно взглянуть куда-то, кроме последнего алого спасительного островка ее надежды. Эрен пропал, пропал около недели назад. Весь отряд вернулся, а Эрена не было. И это точно было не нападение титанов – все бы тогда сложилось, как в Тросте. Эрен просто пропал. Пропал, и последние песчинки его жизни словно проскальзывали мимо ее пальцев, как бы она не пыталась их удержать. Сначала она злилась, злилась на тех, кто позволил ему пропасть. Потом – начала сама искать, заглушая все другие чувства этой несбыточной целью, и стараясь как можно меньше времени тратить на сон и еду. А после, сдалась. Сдалась, когда его ключ нашли где-то в лесу, далеко за пределами стен. Сдалась, и уступила место боли, выплескивая ее способом, забытым очень давно. Армин суетился, пытался подобрать слова, но Аккерман все делала с сумасшедшим напором – и тренировалась, и оберегала Эрена, и глотая слезы, умирала в душе. Саша садилась рядом с ней, и клала руку на плечо, горестно вздыхала. А в последний раз вообще обняла, и присоединилась к этой беззвучной симфонии страданий. А Микаса все сидела и сидела на скамье, напротив его комнаты, и так же молча сжимала шарф, игнорируя все приказы, слова и речи. Лишь когда приходила Сашка позволяла себе поплакать в голос, да и то, потому что та постоянно шептала что-то о будущем, о том, что все будет хорошо. Не будет уже ничего Хорошо. Ничего уже не будет. Красные нити, сшившие ее мир, снова обрывались с чудовищным треском , от которого Микаса толком и не слышала ничего. А к утру, обессилев от собственных страданий, задремала на скамейке, свернувшись и все так же сжимая шарф, мокрый насквозь от слез. И снилось ей детство. То детство, в котором они с Эреном ходили по улицам, оберегали Армина. В котором, мечтали увидеть внешний мир, в котором жили без боли и страхов. И в ее сне, ее Родители были живы. Мать также учила ее шить, а после приходили ребята и они все шли играть. Снился Эрен, который возмужал и стал врачом, как и отец. Снился Армин, который вырос в исследователя. Снилась сама она, в легком летнем платье, накрывающая на стол для своих друзей. Снилась, как в ее родном городе звучит смех, и по улицам гуляют люди, которых сожрали на ее совсем детских глазах. И тогда, на ее красивом лице появится некое подобие улыбки, и она побудет счастливой. Побудет счастливой настолько, насколько в ее сердце живет любовь к этому взбалмошному зеленоглазому мальчишке. Насколько она еще верит в его спасение и в то, что он жив. А потом ее сны вновь окрашиваются в мрачные тона – на их воскресный ужин вламывается ефрейтор, и внезапно, на самых дорогих ее мужчинах появляются приводы, и они скрываются за зданиями, а сама она стоит среди тел родителей, и Карлы. Стоит, и сжимает в руках шарф, к которому пришита нашивка. И просыпаясь в холодном поту, она снова рефлекторно потянется к кабуре, но сейчас она без УПМ, и руки, хватающие несуществующие рукояти, успокаиваются и проверяют шарф, до сих пор мокрый. А после этого она видит Армина, с не менее заплаканными глазами, но с улыбкой. И на немой вопрос Аккерман, он отвечает кивком, а та сразу же срывается и бежит в сторону госпиталя. И уже в этом госпитале видит Эрена – потрепанного, с ссадинами и гематомами, но живого. Живого, дышащего и совсем не эфемерного. И пускай тут он менее взрослый, более замкнутый и серьезный, одетый в рваную куртку, грязные форменный брюки, но он живой и настоящий. А главное – сам Леви сидит подле него, такой же потрепанный, разве что чистый. И не приказывает Эрену нестись на встречу опасности, не приносит ему привод и не разлучает их. А наоборот, в реальности он привез Джагера домой. И пускай «Дом» давно разрушен, его детали стерлись в памяти и стали похожи скорее на детские мечты. «Дом там, где твоя семья, и где тебе хорошо» И Микаса улыбается, пускай не так невинно, как во сне, и не так, как любая другая шестнадцатилетняя девушка. Она улыбается с болью, с горечью, совсем уже взрослой улыбкой. Улыбкой солдата. Но даже так, она улыбается и, кажется, почти счастлива. А когда к ее шее тянутся трясущиеся руки и поправляют шарф, она готова снова расплакаться, но в этот раз от счастья. И Микаса снова улыбается. Самой нежной улыбкой, на которую способна. А шарф, красной нитью связавший ее с взбалмошным зеленоглазым мальчишкой, продолжает вести ее. На смерть, на страдания, на мучения. На радость, на счастье, на жизнь.