Ты меня слышишь, мама?

- Мама, скажи, ты же слышишь это? Я знаю, ты слышишь. Я знаю, что я пою далеко не идеально, но я надеюсь, что эти колыбельные помогают тебе спать крепче, еще чуть крепче, чем сейчас. Мама, спи крепко. Рокси судорожно вздохнула и заставила себя посмотреть на полный круг луны, который прикрывал свой лик облачком словно бы одеялом. Рокси всегда было немного интересно, как выглядит ее мама – там, после смерти, - если есть чему выглядеть, конечно. Ей всегда было интересно, слышит ли ее мама, как с ней говорит ее дочь. Наверное, да. Наверное, все мертвые слышат, просто не могут подать знак, хоть один маленький знак. Большая кружка какао с почти растаявшими белыми тельцами маршмеллоу уже не грела руки, и Рокси попеременно прятала их в карманы, дыша на них, пытаясь хотя бы вернуть потерянную чувствительность пальцам. Ночью всегда было прохладно, гулял давний знакомый ветер, разбрасывая обрывки былой цивилизации по улицам и крышам, иногда швыряя в окна и двери. Панцирники первое время боялись ветра и ночь, боялись, что это все – очередные проделки Ее Снисхождения, а вместе с ними боялась и Рокси. Она не выходила на улицу, и ей даже в голову не могло прийти, что когда-нибудь она будет так просто сидеть на краю крыши и петь колыбельную своей маме, которая, наверное, ни в какой колыбельной уже не нуждалась, но Рокси было приятно сознавать, что она поет своей маме и будущей дочке. Ведь дочка – это так прекрасно, это то, о чем Рокси мечтала, глядя на неряшливых панцирников, которые всегда нуждались в заботе и чутком присмотре. - Au clair de la lune Ветер, поднявшись до неведомых ему ранее высот, разносил неуверенную колыбельную по всему городу, и Рокси надеялась, что в конце концов песня достигнет ушей человека, которому была предназначена. - Mon ami Pierrot… Повсюду кровь, и Рокси не была уверена, что, потеряв столько крови, человек может выжить. Человек вообще может потерять столько крови? Немыслимо! Роуз пыталась вдохнуть, но вместо вдоха получилось лишь сипение, тихое и свистящее. Живые люди так не дышат. - Роуз? Рокси вдохнула полной грудью, намереваясь точно не плакать или, по крайней мере, скрыть свои слезы от еще живой матери и своей дочки. - Роуз, знаешь, я в детстве очень любила петь тебе колыбельную. Точнее, не тебе, моей маме, но вы же, наверное, одно и то же лицо, да? – Рокси путалась в словах, не понимая, что стоит говорить умирающему человеку. – И никто, наверное, эту колыбельную не слышал, но… Слезы хлынули из глаз раньше, чем песня. Прижав к себе плотнее Роуз, Рокси начала тихонько напевать уже давно зазубренный мотив старинной французской колыбельной, которую она услышала когда-то на записи и почему-то подумала, что это ей поет ее мама. Конечно, она никогда бы такого не спела, но так приятно было думать, что Рокси поет маме ее же колыбельную, утешая ее, даруя ей безмятежный и долгий сон. - Mais je sais qu'la porte Sur eux se ferma. Рокси заставила себя произнести эти слова, хоть ей и хотелось кричать в голос. Роуз уже не дышала, даже не вздрагивала нетерпеливо в агонии. Колыбельная все же успокоила ее. Навеки.