Обман

Обман, обман, кругом обман. Он сам — обман. В стенах Гондолина таится тьма, и имя ей — Маэглин. Чему только не научился он за свою жизнь: лгать, скрывать, выспрашивать — но до сих пор не падал ещё так низко. Впрочем, о чём речь — какие могут быть сравнения, когда он продался Морготу? Нет, не с чем это равнять, нечем измерить глубину бездны, в которую он пал теперь. Стоит ли удивляться тому, что тьма обмана заполнила собой всю его душу? О, нет. Он и не удивлялся. Заменив свою сущность обманом, прекращаешь делать что-либо иное, кроме как обманывать. Вот он и обманывал. Тургона, короля и дядю — сперва любимого, затем ненавистного, о да, ненавистного куда больше прочих. Всех этих бессмысленных жителей города — их он обманывал и ненавидел тоже, но лишь потому, что так было нужно, а в нём самом скопилось слишком много ненависти. Сильнее же, чем дядю, он ненавидел только его дочь. Потому, что сильнее любил. И обманывал её ещё больше, потому что любил. И чернее чёрного становились его глаза, когда он смотрел на неё. Она, бедняжка, читала ненависть в этом взгляде — и потому не догадывалась о лжи. Высокий и тёмный свод — как мрачное небо над ненавидимым Гондолином. Даже в собственном доме не было покоя Маэглину, лжецу! Он смотрел в потолок. Сжимал и разжимал кулаки. Терпи, терпи! Недолго осталось уже, недолго! Когда-то он пытался обманывать и Моргота. Тогда он всё ещё оставался собой-прежним, в ком ложь только начинала пускать корни. Но Моргот быстро показал, что с ним придётся быть откровенным — чего только не показал ему Моргот... Если злобу переплавить в хитрость, она станет много полезнее. Если желание перековать в дело, можно многое получить. Маэглин не знал кузнецов лучше себя. Он добьётся. Он получит. Вот что истинно, а всё другое вокруг него — лишь обман. Так значит и он имеет право обманывать! Он получит. Нужно лишь ждать, ждать, ждать! Он сделал все приготовления, какие велел ему Моргот, он позаботился, чтобы у жителей проклятого Гондолина не было шанса! Нет, они не избегнут своей участи. А он — он не лишится своей награды. Но пока — не время! Пока ещё он не может заявить свои права... Он должен смотреть на неё и не прикасаться, глядеть ей в глаза лишь затем, чтобы опутывать ложью. Почему его чары не могут быть так же сильны, как чары его отца? Проклятье, почему Эол не научил его?!! Когда он в отчаянье выкрикнул это Морготу, тот лишь посмеялся... И сказал: то, чего тебе не дал твой отец, дам тебе я... Но иначе, иначе. Силой оружия ты добудешь Идриль, колдовством очаруешь её, вот тогда она будет твоя. Слушай меня, мальчик, слушай! И ты достигнешь цели! И Маэглин слушал, и слышал, и повиновался. Но прежде, чем пустить в ход оружие, нужно было дождаться его. Маэглин злился, Маэглин понимал, что время течёт медленно. Словно он вновь оказался в Нан Эльмоте, где движение времени было сковано, где годы превращались в столетия под рукой Эола! Но он понимал и то, что это иные оковы. И хозяин у них иной. Не Эол, но Моргот сейчас держит время за горло. Как держали Маэглина, когда он оказался в плену. То орки, впиваясь когтями — так, что кровь текла, сперва чертя по коже тонкие линии, а потом размазываясь и расплываясь мерзкими пятнами. То кто-то из майар — поднимая пленника в воздух одной рукой и сжимая хищные пальцы на глотке. Они ждали, пока он не потеряет сознание, а потом разжимали хватку и швыряли его тело на пол клетки. Он был почти мёртв тогда. Но вовремя решился. Бросил попытки солгать повелителю Тьмы — и был отпущен... Но отметины на горле остались до сих пор. Маэглин ещё тщательнее, чем прежде, стал завязывать высокий ворот рубашки, Маэглин никуда не выходил без плаща. Это тоже был своего рода обман. Не позволить им увидеть то, что есть на его теле, — о да, это часть стратегии. Не позволить узнать, не позволить догадаться, не позволить даже подумать, что он отлучался из города на большее время, чем следовало! И порой Маэглин смеялся от того, как легко это выходило. Воистину, имя его — Дитя Сумерек. Словно сумерки скрывали всё настоящее, что было в нём, творя вместе с ним обман. А порой он открывал глаза и целый день бродил в растерянности, едва имея силы, чтобы выйти из дома и взглянуть на других. Он признался себе: он просто боялся, что дрогнет и выдаст правду. Ничем не измерить бездны, куда он пал, но падение всегда сопровождает страх. И Маэглин страшился почти до паники. Как тогда, когда впервые почувствовал, что лежит на холодных камнях, что его руки скованы и что пахнет кровью. Порой ему снился плен... Но время слабости проходило быстро, и он снова сжимал руки в кулаки, удерживая свой гнев, и снова криво улыбался Идрили, и зло-равнодушно проходил мимо Эарендила, мальчишки с дурацким именем и слишком светлыми глазами. Маэглин старался не смотреть на него — был отчего-то не в силах его обманывать. Маэглин много смотрел в зеркала. И одежды его, чёрные, как беззвёздная ночь, в отражении казались ещё черней. А глаза, горящие яростью, казались ему самому похожими на уголья. И недолго, совсем недолго оставалось, чтобы им раскалиться... Как же сложно было удерживать этот блеск и этот гнев внутри! Порой хотелось кричать и бить кулаками хотя бы стену, если не тех, кого он ненавидел. Но недолго, совсем недолго осталось обманывать их всех. Недолго обманывать во имя смерти. А потом он будет творить обманные чары лишь ради любви, лишь для неё одной. Как же так вышло, что только Моргот сумел открыть его истинную сущность? Он — сам обман. Мать как будто защищала его от него же. Теперь это казалось смешным и глупым, а раньше — сколько слёз он пролил над её могилой? Сколько проклятий обрушил он на отца, пока она умирала, когда отравленная ядом кровь изливалась из раны? Та рана тоже была обманной, обманно-лёгкой! А Маэглин испугался того, как легко и искусно его отец плетёт ложь... Не пугаться, но учиться должен был он! Почему для того, чтобы понять это, понадобились пытки и избиения? Маэглин разжал ладонь, в которой лежало что-то, и звон от падения разнёсся по маленькой комнате. Он не стал смотреть, что это было, и вышел вон. Только гнев владел им — и ещё одна мысль. Почему так поздно? Почему он не понял раньше, как... как может получить Идриль? Почему лишь Моргот смог вложить эту истину в его разум? Он не находил ответа, и это было хуже всего. Обманывал он — и всё равно чувствовал себя обманутым! Он обрёл свою сущность, когда понял, что должен был делать. Когда он узнает всё остальное — что обретёт тогда? Свободу от гнева и гнёта? Покой? Но что-то всё ещё было неправильно. И если он знал, когда достигнет своей цели и получит Идриль, то больше не знал ничего. И даже это знание порой терялось: сливалось с тьмой, что его окружала. Падало вместе с ним в бездну, ещё глубже, чем он сам. Оставалось только ждать. И — обманывать дальше.