***
— Чем бы ты пожертвовал для достижения цели? — раздается невозмутимый вопрос из тени. Изуна раздумывает над ответом; его волосы спадают на плечи, когда он преклоняет колено на холодном деревянном полу. В Ига-рю*, возможно, были достаточно заинтересованы в младшем сыне старейшего в своем роде клана, чтобы дать ему шанс проявить себя, но он был не настолько глуп, чтобы расслабиться. Впервые в своей жизни Изуна совершенно один, без поддержки Мадары, без второго шанса в случае неудачи. — Чем угодно, — наконец отвечает он. — В пределах разумного. — И каковы эти пределы? Изуна думает о старшем брате и верхушке клана, ожидающих от него полной отдачи, о крови, о калейдоскопах смертей. — Мои личные, — он отвечает спокойно. — Разве мы говорили не о целях? Изуне тринадцать, он здесь единственный представитель своего клана, и совсем недавно он опустился на колени под вдумчивым, изучающим взглядом мужчины, возглавляющего одну из скрытых деревень, смиренно выражая свое желание обучаться у их старейшин. В том, что члены его собственного клана сочли бы за предательство, он видит возможность. Изуна знает, что здесь, среди обычных, ничем не примечательных кланов, которые давно отреклись от даров Мудреца**, среди тех, кого чистокровный Учиха считает немногим лучше животных, есть тайны, которые его заточенному на дзюцу уму даже не снились. — Умный мальчик, — это не комплимент, и Изуна это понимает. Он чувствует себя полностью голым и беззащитным, и не потому, что на нем лишь пара свободных штанов, а потому что он вынужден обнажить свой разум перед тем, кого сам не может видеть. Следующий вопрос оказывается быстрым, неудобным и слишком проницательным: — Тогда чем бы ты пожертвовал ради своего старшего брата? Мадара бы так не смог: склонить голову перед теми, кого всегда считал низшими существами. Он бы бесился, требовал, угрожал. Он вообще не пришел бы сюда. Он в конце концов возглавит клан, и всякий Учиха будет восхищаться им, даже если ненавидит, а Изуна должен будет дополнять Мадару, стать достаточно сильным, чтобы защищать его, как никто другой. Теперь он знает, что мангёке никогда не даст ему эту силу. Он не может зависеть лишь от своих глаз — дара, которым гордятся многие поколения Учиха. Возможно здесь, в тени Ига-рю, он найдет способ видеть с закрытыми глазами. Изуна также понимает, что слишком затянул с ответом, слишком явно отразились мысли на его лице, и что победа в этой игре слов принадлежит спрашивающему. Он прибегает к тактике, которой научился у соклановцев низшего ранга: символической демонстрации покорности перед старшими. Руки на коленях, ладони открыты и беззащитны. Слегка опущенная голова — признание слабости. — Я здесь, — говорит он. — Не так ли? Услышав негромкий, довольный смех, он понимает, что ответил правильно.***
Хотя он еще слишком молод, чтобы объяснить свои мысли другим, Изуна потихоньку осознаёт, что жизнь — это переплетения взаимоотношений. Клана с его главой, шиноби с кланом, родителей с детьми, брата с братом, с друзьями, с врагами, с людьми, которых вы никогда не забудете, и с краем, на землях которого однажды довелось разбить лагерь. Тысячи невидимых нитей, привязанных к каждому, сплетенных вместе, образуют узорчатую картину жизни. Когда он впервые видит тень брата, острую и четкую по краям на пожелтевшей траве позади него, Изуна тихо подкрадывается к нему и садится рядом, с восторгом наблюдая, как его собственная тень сливается с тенью брата. Мадара оборачивается на оклик их кузена, не обращая внимания на всюду его преследующего младшего брата, и Изуна остается позади. Тихое возмущение перерастает в сердитый крик, потому что он еще не научился себя контролировать. А голос Мадары резок и нетерпелив, когда он ведет Изуну назад к матери. — Я не хочу с ним сейчас возиться, каа-чан! Настанут дни, когда Мадара будет отчаянно цепляться за него как за единственное, что стоит между ним и тьмой. В то время так будет правильно. Как бы то ни было, именно такие моменты определят его личность. Изуне восемь, он стоит на шаг позади своего брата, наблюдая за переговорами с Сенджу, которые ведет отец и несколько членов клана. Символ Учиха гордо красуется на плечах и груди. Ветер холодный, и Изуна дрожит. Он уже давно привык слышать то, что другие люди предпочли бы скрыть от него — с тех пор как мать объяснила, что это один из самых важных навыков будущего шиноби; но сегодня он не пытается быть ближе к отцу и главе клана Сенджу. Он наблюдает, как Мадара смотрит на сына Сенджу. Парнишка с густыми каштановыми волосами и гордо расправленными плечами смотрит на Мадару в ответ, и Изуна хмурится, переводя взгляд с одного на другого, и даже без своего едва проснувшегося шарингана видит тугую нить, связавшую этих двоих. Они плетут узор — его брат и этот мальчик — как настоящие враги, и Изуна отводит глаза, рассматривая людей в тени позади — его мать также рассказывала ему, что хороший шиноби должен видеть картину в целом. И он находит нечто в прищуренных глазах белобрысого ребенка, стоящего в шаге позади отпрыска Сенджу, который привлек внимание Мадары. У них есть что-то общее, думает Изуна, видя, как тот тоже смотрит то на Мадару, то на Сенджу. Вдруг мальчишка переводит взгляд на Изуну, и его глаза на мгновение расширяются, прежде чем вновь принять спокойное, расчетливое выражение. Будто отголосок церковных колоколов, через Изуну проходит дрожь, и он смотрит на брата, пытаясь понять, почувствовал ли Мадара то же самое, но тот сосредоточен на своем противнике. «Не смотри на него, — хочется сказать Изуне, но он молчит. — Тот, кого не следует упускать из виду, стоит позади. Он не боится нас — но, думаю, я немного побаиваюсь его». Но пусть его брат делает так, как считает нужным, а Изуну всегда учили, что хороший шиноби должен уметь держать язык за зубами, не досаждая другим советами. Они со светловолосым мальчишкой вновь встречаются взглядами и упорно сморят друг на друга, пока переговоры не подходят к концу и их отцы не уводят их. Не пройдет и полугода, как Изуна узнает имя своего молчаливого оппонента: Сенджу Тобирама. Еще одна нить.***
— Почему мы должны позволить тебе учиться у нас? — простой вопрос, в нем не чувствуется ни симпатии, ни неприязни. Разве что толика любопытства. — Ты же сам сказал, что вернешься в клан, так зачем нам делиться собственными знаниями, ничего не получая взамен? Изуна опускает взгляд, вспоминая свои тренировки с огнем: если его дыхание сорвется или пальцы дрогнут, потеряв концентрацию, он может сжечь свои руки и опалить губы. Сейчас он чувствует почти то же самое. Его глаза остаются темными; он знает, что малейший проблик красного в них помешает ему получить то, за чем он пришел, и ощущает себя неуверенным, уязвимым юнцом из-за этого. — Я, быть может, и молод, — тихо говорит он, — но мы оба знаем, что вам на самом деле не нужны ответы на эти вопросы. Говорят, Ига-рю никогда не покидает своих подопечных; сколько бы вы заплатили за потенциальную связь с кланом Учиха в моём лице? Изуна дает им шанс претендовать на него, не оставляя себе возможности уйти, и он не хочет представлять, что сейчас сказал бы Мадара, потому что это заставит его обжечь пальцы и потерять концентрацию — последний его козырь. Вместо этого Изуна фокусируется на полосе солнечного света, которая медленно, почти незаметно скользит по каменному полу. Иногда люди торгуют медью и золотом, шелками, зерном или драгоценностями. Иногда — верностью и мыслями, душами и идеями, шансом прожить будущие годы или сделать следующий вдох. Прежде чем услышать ответ человека, который сейчас решает его судьбу, Изуна закрывает глаза и мысленно говорит себе: оно того стоит, потому что просто надеяться недостаточно. Не здесь. — Я думаю, мы оба выиграем от нашего сотрудничества, — спокойно говорит он и этими простыми словами определяет свою судьбу на ближайшие два года жизни.***
Годы идут, нити со временем затягиваются и ослабевают, расплетаются и забываются. Изуна и Мадара сближаются после смерти родителей, используя пробудившийся мангёке для того, чтобы удержаться в верхушке клана, раздираемого внутренними распрями и ослабленного интригами после кончины Учиха Таджиме. Так что, несмотря на свой возраст, Изуна оказывается в самой гуще конфликта, где большинство воинов, еще некоторое время назад с почтением служившие им, сейчас оставили Учиха и Сенджу рвать друг друга на куски, чтобы потом вернуться и поживиться на горящих руинах. Изуне нелегко даются дзюцу, и его совершенная форма не может выдержать Сусаноо, как, к примеру, Мадара, но он старается изо всех сил, его мечи-близнецы рассекают воздух стальными лезвиями, в глазах вращается черно-красный узор, за доли секунды запирая неосторожного противника в ловушку. Изуна злится на то, что ему приходится оставаться на расстоянии, потому что, несмотря на похвалы главы клана, он не может применять свои способности по полной, хотя он жаждет оказаться в самом сердце битвы, почувствовать в руке любимый арбалет и, используя преимущества невысокого роста и врожденную ловкость, сражать врагов одного за другим. Он знает, что Мадара тоже будет сердиться и, когда они закончат с поставленной задачей, будет ходить за ним по пятам, как кошка, разглагольствуя о том, что сам он бы и то лучше со всем справился. Он уже достаточно взрослый, достаточно сильный, и в скором времени клан будет считаться с ним. И только заметив в туманной дымке копну светло-серых волос, Изуна начинает понимать, что, возможно, и правда его место сейчас здесь. Если жизнь — это переплетения взаимоотношений, то стоит признать, что Сенджу Тобирама со временем занял второе по важности место после Мадары, главным образом потому, что он, по мнению Изуны, единственный представитель своего клана, которого на самом деле беспокоит, что лежит за рамками очевидного и что с этим делать. И, кажется, Тобирама то же самое думает об Изуне. С того самого холодного утра, когда они впервые увидели друг друга, и до сегодняшнего дня они неизбежно сталкиваются вновь и вновь. Это Тобираму ранил в спину Изуна, когда они впервые столкнулись в настоящей битве; Тобирама пришел на защиту медика Сенджу, когда Изуна напал на него; Тобираму, как и Изуну, клан чаще всего посылал вперед на разведку местности; Тобирама был тем, кто однажды, уже другим холодным утром, организовал странного рода перемирие, где они говорили и договаривались, отчасти настороженно, отчасти с радостью, все еще не до конца веря, что существуют единомышленники... И теперь Тобирама зло припечатывает его к стене, приставляя нож к горлу и рыча на ухо, чтобы он деактивировал свои глаза, и Изуна делает это, скорее от шока и усталости, чем из-за самого приказа, а затем задается вопросом, почему он все еще жив. Наполовину скрытых за кучей камней, их никто здесь не найдет. — Слушай меня, сюда слушай, — он никогда не видел Тобираму таким прежде: без тени своего обычного самообладания и сдержанности, с горящими глазами и голосом, срывающимся от ярости. — Я кое-что узнал об этих ваших глазах... Изуна чувствует, как сильно Тобирама прижимает его к скале, детально излагая три года своих тайных наблюдений. Грубым, злым голосом он рассказывает о страданиях, болезнях и помутнении рассудка, к которому может привести такая сила, а потом подробно описывает, что случится, если продолжать использовать мангёке, и когда его речь подходит к концу, нож у шеи Изуны уже почти что прорезает кожу до крови. — И я клянусь, если увижу, что ты снова используешь его, я убью тебя. Поверь, я сделаю это. Изуна не сомневается, что Тобирама говорит правду. Он сглатывает, прежде чем ему наконец удается ответить: — Почему ты предупреждаешь меня? — Потому что, — щелкает Тобирама, — ты единственный представитель своего проклятого клана, который способен думать, и я не позволю тебе потерять это только из-за того, что Учиха — чертовы заносчивые безумцы. — Очень благородно с твоей стороны, — холодно говорит Изуна, стараясь за злобой и презрением спрятать растерянность и спутанность мыслей; замечания Тобирамы до мелочей совпадают с его собственными, которые он собирал на протяжении многих лет. — Быть может, истории, в которых тебя называют сыном самурая***, правдивы. Выражение лица Тобирамы заставляет Изуну ликовать в душе, потому что бьет в самую точку, ведь он тоже не раз задавался этим вопросом. Но еще острее он чувствует настоящий момент, то что остается несказанным: жжение на горле от того, что нож Тобирамы наконец-то прорезал кожу, грубую поверхность скалы, гнев и нечто, отдаленно напоминающее страх, во взгляде Тобирамы, и его покореженную, наполовину сорванную с груди в битве броню. Воздух насквозь пропитан смрадом сражения, пота и крови; Тобирама так близко, что Изуна чувствует его дыхание на своем лице и, пользуясь моментом растерянности противника, выкручивается из чужого захвата, выбивает из руки нож, который с громким лязгом падает на камни. Тобирама реагирует молниеносно, даже не глядя, Изуна знает, что в другой руке у него еще один нож, и пытается выбить и его, но не успевает повалить Тобираму на землю, и тот, хватая его за шею, со всей силы сжимает руки — это больно и дико, и, задыхаясь, Изуна наконец понимает, кто они на самом деле — заклятые враги, которые хорошо изучили друг друга за долгие годы. Кровь бешено несется по венам, и Изуна борется с желанием вновь активировать шаринган, чтобы противостоять Тобираме, пытающемуся его задушить. Он не знает, что делать с уязвимостью, которую проявил минуту назад, но помнит взгляд Тобирамы. Это удивительно похоже на любовь. Изуна поворачивает голову в сторону и кусает его. Тобирама сдавленно шипит и отдергивает руку — этого достаточно для Изуны, чтобы вырваться, схватить свои мечи и убраться отсюда обратно на поле боя, позволяя схватке и проклятым шиноби вновь разделить их. Тяжело дыша и изнемогая от усталости, он из последних сил пытается сосредоточиться и отыскать Мадару. В битве произошел переломный момент, и теперь фортуна на стороне Учиха, а Мадара самозабвенно сражается в первых рядах, заставляя Сенджу Хашираму отступать шаг за шагом. И Изуна присоединяется к нему.***
— Отец хвалил тебя сегодня. Изуна слегка кривит рот в гримасе, рассматривая содержимое одного из своих карманов. — Правда? В последний раз он сказал мне, что я сражаюсь как шестилетний ребенок. Шимура Хисока опускается на траву рядом с ним. Окинув товарища взглядом, Изуна отмечает про себя особенно серьезное, совсем взрослое выражение его лица. Несмотря на различия в их воспитании, Хисока постепенно стал ему хорошим другом. Правда иногда Изуне кажется, что природа совсем обделила его чувством юмора, но, скорее всего, отец Хисоки — будучи главой клана — так его вышколил. С начала своего обучения в деревни Ига Изуна ни разу не видел, чтобы Хисока улыбался. — Это было вчера, — говорит Хисока. — Сегодня он ничего не сказал. Это значит, что ты справился. Пусть отец Изуны уже мертв, но они оба удостоились чести родиться сыновьями лидеров своих кланов. Хисока часто задает вопросы о кланах шиноби, наделенных уникальным геномом. Изуна, в свою очередь, старается реже говорить об Учиха и чаще — о других кланах, с которыми сталкивался в своей жизни. Он не без удовольствия, которое тем не менее старается не выдавать, наблюдает, как Хисока одновременно жаждет побольше узнать о других культурах и противится этому, опасаясь неодобрения отца, но, в конце концов, смиряется со своим любопытством, видимо, посчитав это просто одним из способов получения информации, которая, не исключено, пригодится в будущем. — Мой отец, — легко отмечает Изуна, — не поскупился бы на похвалу, если бы посчитал, что я хорошо поработал. Но в Ига-рю все иначе. Он мысленно захлопывает дверь в своем сознании, крепко запирая проем, чтобы не поддаться чувствам, что до сих пор живы в глубине души, и пытается сконцентрироваться на настоящем. В Ига-рю не принято открыто выражать эмоции, даже в присутствии близких. Этого достаточно, чтобы заставить Изуну тосковать по интригам и драмам родного клана, даже самым трагичным и неприглядным, хотя раньше они его только раздражали. Он снова думает о Мадаре. Вот еще одна причина, почему его несдержанный, беспардонный старший брат никогда бы не пришел в Ига-рю. Как и ожидалось, Хисока, будто не замечая тона Изуна, воспринимает его слова всерьез. — Они очень разные, — после некоторого молчания говорит он. — Но, знаешь, однажды я слышал, как мой отец сказал, что Учиха Таджиме был одним из немногих, — Хисока на мгновения замолкает, и Изуне кажется, что он ищет подходящее слово, наверняка более корректное, чем то, что употребил его отец, — владельцев дзюцу, которых он уважает. Хотя шансы на это стремились к нулю, он до последнего надеялся встретиться с ним в бою. — В самом деле? — спрашивает Изуна, удивляясь самому себе. Это было так непохоже на отца Хисоки, который много раз повторял, что боевые навыки второстепенны и главное совсем не это. Хисока кивает: — Он рассказывал мне, что однажды ему представился шанс. Он был на службе у дайме, когда тот решил разрушить один из опорных пунктов Учиха в отместку за смерть своего сына. В восточных горах Страны Огня, кажется. Многие погибли, но части клана удалось спастись, так что они с Таджиме не встретились. Рука Изуны замирает, сжимая рукоятку одного из ножей, которые он разложил на траве, и на мгновение ему кажется, что он вновь слышит топот ног над головой и голос своей матери, поведавший ему историю его рождения и едва не свершившейся сразу смерти. Вот они, связи, думает он. Нити, которые скрепляют души и кланы, переплетаясь на протяжении многих лет, пока не порвутся или не сольются воедино. Это всего лишь еще одно доказательство, и нет причин для восхищения, но на миг дыхание Изуны срывается, и он изо всех сил пытается понять, каким образом судьба подвела его к этому моменту, к этому знанию. Наконец взяв себя в руки, он наклоняется ближе к Хисоке. — Спасибо, что рассказал мне, — говорит он спокойно. — Я не знал.***
Мадара, скрепя сердце, наконец выпускает его из объятий, остальные же члены клана, наоборот, предпочитают держать дистанцию; Изуна вежливо улыбается, склонив голову, его глаза темны как ночь. Именно благодаря Мадаре и его теперешнему положению, никто не произносит такие слова, как «предательство» и «дезертир». Но есть другие слова, которые по сложившейся традиции любой старший Учиха может использовать в разговоре с младшим — особенно если дело касается недавно вернувшегося в клан брата этого самого младшего, — поэтому еще много дней Мадара то и дело огрызается и ворчит, когда они остаются наедине. Прикрыв глаза и внимательно прислушиваясь к его голосу, Изуна то кивает, то качает головой, в зависимости от того, согласен он или нет с тем или иным утверждением. Когда Мадара заканчивает монолог, то начинается серьезный разговор, и вот тогда уже Изуна может высказать и свои собственные наблюдения. В глубине души он задается вопросом, где сейчас Тобирама. В последнее время они не пересекались ни в бою, ни за его пределами, и, вполне возможно, парень из клана Сенджу вообще не знает, что Изуна вернулся. За время своего пребывания в Ига-рю Изуна только больше укрепился во мнении, что Тобирама представляет для них очень серьезную опасность. Вспомнить хотя бы, как легко он может добыть любые сведения об их клане, а ведь Учиха в своей массе слишком высокомерны, чтобы принимать во внимания такие, на их взгляд, мелочи и даже сейчас отказываются верить. Изуна уверен: для такого проницательного человека, как Тобирама, последние два года не прошли даром. На миг ему кажется, будто он снова чувствует грубую поверхность скалы за спиной, прерывистое дыхание Тобирамы на лице и вновь слышит его слова: «Если увижу, что ты снова используешь его, я убью тебя». Что-то ему подсказывает: есть определенный набор эмоций, которые настоящие враги могут испытывать друг к другу и Тобирама явно переступил черту, но, каковы бы ни были причины такого поступка, он сделал его вдвойне опаснее в глазах Изуны. Это, в свою очередь, наводит Изуну на мысль, что в последние месяцы Мадара слишком часто упоминает имя Хаширамы и это не может не беспокоить. Изуна никогда не считал Мадару достаточно рациональным, а уж тем более сейчас, после пробуждения мангёке, надежды на то, что старший брат сам сможет установить границу в отношениях, поубавилось. — Нии-сан, — внезапно перебивает он Мадару, и тот, замолкая, смотрит на него. — Что? Как и семь лет тому назад, на переговорах двух кланов, Изуна размышляет, что же сказать. Он сразу отбрасывает фразы вроде «они опасны, потому знают, кто мы есть на самом деле, видят нас насквозь» или «их сила в том, что мы всегда считали их слабостью, и именно поэтому Сенджу стоит бояться». Он также отметает «любовь для нашего клана подобна смерти, и у меня такое ощущение, будто скоро что-то пойдет не так». Мадара не примет ни одного из подобных объяснений. Ему нужна простая, прямая и точная формулировка. Если он сам не установит для себя ограничения, Изуна сделает это за него. Поэтому Изуна колеблется, прежде чем взглянуть Мадаре в глаза и произнести: — Не доверяй Сенджу.