Так мир сказал за нас

Их мифы о создании говорили разное, но все древние истории сходились в одном: бог-мех все еще существует. Перманентной альтформой Праймуса был сам Кибертрон. И если ты не можешь быть на родной планете, значит, ты должен оставаться рядом с Праймом, ведь он — олицетворение дома, протомасса и эндоскелет Кибертрона, его живая искра. Сейчас приближалось празднование события настолько редкого, что это был первый прецедент при жизни нового Прайма — Заключение Уз искр, более того, свою искру в этот раз связывал сам Прайм. За всю историю Кибертрона даже Коронаций было в сотни раз больше, чем Церемоний Уз, ведь планету населяли разные фракции и племена, каждое из которых короновало своих вождей. Церемония была окутана тайными ритуалами и песнопениями еще с тех пор, как Праймон, Бог-Прайм, отказался связать свою искру и вместо этого разделился. Он предпочел не смешивать свой код и материю с кем-то из низших мехов, передав собственную массу и искру новому индивидууму — Приме, Императрице. Прима была прямым потомком бога. Но прежде, чем для неё настало время связать свою искру, Прима умерла в родах. Заключение Праймом Уз искр никогда не было привычной данностью, к тому же мехи, носящие этот титул, были так непохожи друг на друга. Род Праймов будто навлекал на себя несчастья, и в любой момент линия потомков Праймуса могла быть прервана, исчезнуть, как сорванный грозой флаг. Все, что для этого могло понадобиться: удачное покушение, ранение на поле боя или смерть Матрицы. Все три угрозы нависали над Оптимусом Праймом подобно черным братьям. Хозяева давшей им приют планеты смотрели на грядущее празднество совсем другими глазами, а один из антропологов даже заметил: «Черт возьми, да это же королевская свадьба». Прайм не мог разобраться лавине заинтересованной болтовни и передаваемых шепотом слухов. Детали были неясны. Часто шептались о его неосмотрительности, гадая, что толкнуло его на такое поспешное и политически не просчитанное Заключение Уз. Прайм никогда не прислушивался к сплетням. Если всплывут какие-то факты, о них доложит Уилджек, а до бурчания нескольких тысяч мехов ему не было дела. Против него говорили не впервые. В самом начале правления Оптимуса Сенаторы вообще отрицали существование в нем Матрицы, но Понтифики, жрецы-боги Небесного Храма, быстро пресекли возможные сомнения. Дни после побега Старскрима слились в бесконечную череду, каждый следующий похож на предыдущий. Прайм практически не видел Миража, но это было частью ритуала Заключения Уз, обязательная разлука вплоть до дня церемонии. — Займи себя чем-то, — посоветовал Джаз, наблюдая, как Прайм, уставившись в небо, беспокойно бродит у входа в Арк. — С ума можно сойти, гадая, чем занят сейчас Обещанный тебе, о чем он думает. — Я это и так знаю. У Джаза хватило такта выглядеть виноватым: — Прости. Я забыл, что ты — Прайм, Оптимус. Но все равно, Заключение Уз это необычное событие, ты же понимаешь? Прайм гадал, как ему следует себя чувствовать: ошеломленным, раздраженным или обрадованным. На самом деле он был равнодушен, как и к большинству вещей после побега искателя. Он потерял свой стержень. Все дни были одинаковы. Жизнь утратила цвета. Когда он говорил, ему казалось, что собственный голос доносится откуда-то издалека. Даже расстояние между атомами казалось слишком большим. Придя к какому-то заключению или составив о чем-то мнение, Прайм автоматически думал о том, чтобы поделиться ими со Старскримом, лишь потом вспоминая, что Старскрима рядом нет, и это к лучшему. Джаз, должно быть, прочувствовал состояние Прайма, но он был не совсем — как сам сказал бы на английском сленге — в теме. — До того, как я связал искры с Проулом, я совсем измучил себя мыслями о нем, — продолжил Джаз. — Где он, чем занят? Что если он передумает, решит не заключать со мной Узы? Вдруг случится нечто, что разделит нас? — он бросил на собеседника беглый взгляд. — Я знаю, что был в списке кандидатов в твои Консорты. — Не думаю, что тебе стоило волноваться, — покачал головой Прайм. — Он любит тебя больше всего на свете. Джаз кивнул, и Прайм вспомнил, как светилось его лицо в день церемонии, лазурную радость в его киберфлюидах. Помнил он и Старскрима, стоящего во время Заключения Уз искр в задних рядах, его сердитый взгляд и возрастающее с каждой минутой беспокойство. Очевидно, ритуал автоботов раздражал искателя. Прайм разрывался тогда, не зная: смотреть на Старскрима или нет. Он не хотел ограничивать свободу искателя, так будто тот все ещё был пленником, разрешив то же, что и каждому из солдат. Ему хотелось показать Старскриму большую часть своей жизни, а не только те моменты, когда они оставались наедине. Из-за всех речей и песен у Прайма не было возможности уделять Страскриму много внимания — тогда их связь все еще была в тайне. Краем оптики он следил за тем, как искатель разговаривает с Гирсом и перебравшим энергона Персептором, а потом уходит. Неужели именно в тот день он потерял Старскрима? Искателю надоело ждать Прайма, и он ушел в каюту Персептора? Обнажил ли он перед Персептором свою протоплоть? Неужели они трахались в тот самый момент, когда он вынужден был слушать болтовню окруживших его Сенаторов? Прайм вздохнул, пытаясь унять сопровождающую любое движение боль в экзоскелете. Каждые несколько минут предательская память возвращалась к нему. Он представлял: Старскрим отвечает на ласки Персептора, гладит его броню и красивое лицо, безупречно симметричное, как и у любого меха из касты альф. Ярость и отчаянье, отчаянье и ярость, Прайм метался между ними как маятник. Он намотал сотню кругов вокруг Арка прежде, чем остановился только для того, чтобы начать вновь. Даже неугомонный Джаз начал подозревать в волнении Прайма неладное и оставил его одного. Но хуже всего было ночами. Он думал, что плохо представлять Старскрима с Персептором, но теперь, когда представлять было некого, его мысли оказались пусты. Казалось, что его протомасса мертва, и от него осталась лишь пустая скорлупа. От этого не было избавления. Он решил пойти к Рэтчету. Медик знал о запрещенной связи между Праймом и отпущенным на свободу пленником с самого начала. Телосекс был для Прайма в новинку, и он боялся, что может нечаянно причинить вред себе или партнеру. Он хотел знать, существует ли как у людей риск заражения инфекцией, может ли автобот заниматься с десептиконом этим видом взаимодействия без риска повреждений. Медик любезно делился с ним информацией, пока не понял, кем был партнер Прайма. — Он же десептикон, Оптимус! — в ужасе проговорил Рэтчет. — Он даже думает не так как ты или я. Его схемы и логические цепи кардинально отличаются от наших. Прайм пытался найти рациональное оправдание: -Чтобы выиграть войну, мы должны как можно больше узнать о них. Мы должны понять насколько глубоко распространяется влияние десептиконов. Сердитый взгляд не исчезал из оптики Рэтчета. — Ты не должен опускаться до этого уровня, Прайм. Одна из причин, по которой автоботы осуждают телосекс, это связанные с ним проблемы. Ревность, ссоры, разбалансировка целых отрядов из-за этого обычая десептиконов. В искросексе нет секретов, и не вздумай говорить мне, что ты делил с ним и это. Прайм покачал головой. — Судя по тому, что я узнал, они не допускают между собой подобной близости. — Лучше узнай, как тебе не развлекаться со Старскримом. Ты слишком важен для нас. Пусть кто-нибудь другой потакает десептиконским привычкам Старскрима, если для тебя столь важно его хорошее настроение! Легко дать обещание. — Рэтчет, ты — хороший друг и мудрый мех. Я подумаю над этим. Но эти слова произносились при свете дня, а с наступлением ночи приходил Старскрим. Тьма напитывала горячими воспоминаниями плазму наночастиц: с губ Старскрима срываются слова вражеского языка, но те, которые не говорят врагам, дрожь сочленений при перезагрузке, острое, невыносимое наслаждение несущейся по телу электрической волны, спазм при освобождении электронов. Все это не мог дать Прайму ни один бот, только Старскрим. А позже, лежа в темноте, они говорили о разных глупостях, неподобающих Носителю Матрицы. О секретах, спрятанных в искре Прайма тысячи лет, о том, в чем он едва ли мог признаться себе самому, о чем никогда не решился бы сказать своим автоботам. Его враг, ненавистный десептикон, молча слушал: не было благодарности за оказанную честь, не было потрясенного или разочарованного шепота. Старскриму были чужды предрассудки о том, чем должен быть мех, носящий титул Прайма. Оптимус мог быть сильным, Оптимус мог быть слабым, для искателя это не имело значения. Прайм не мог лгать Рэтчету, но и всей правды не говорил. Да, он обдумает предложение медика. Он думал над ним каждый раз, когда быстрой тенью к нему в дверь проскальзывал Старскрим, чьи изумительные крылья расцвечивало бликами тусклое желтое освещение. Он вспоминал слова Рэтчета, когда Старскрим уверял его: «Нет никакой разницы, говорит с тобой Матрица или нет. Это все притворная вера автоботов. А ты настоящий». Возможно, Старскрим не знал, какой эффект на лидера автоботов оказывают его слова. Или знал, и говорил именно то, что могло поставить Прайма на колени. Я покорю его. И он покорил. Затем Старскрим вновь манил Прайма, приглашая прикоснуться к себе. Он раздвигал паховые пластины, обнажая протомассу, что была ни плотью, ни жидкостью, но застывшими в стазе частицами энергии и темной материей, сутью мирозданья и космоса. Прайм освобождал собственную протомассу в тесном пространстве между бедер Старскрима, с каждым толчком вскрикивая от облечения и благодарности. Он вспоминал слова Рэтчета в миг, когда тело билось в перезагрузке, а статическое электричество раскидывало радуги между антеннами его шлема. Прайм думал о них, прижимая к себе обессиленный корпус искателя, вздрагивающего от последних всплесков удовольствия. И причину нынешнего состояния Прайма Рэтчет видел в том, что тот испытал и потерял. Медик без слов понял все в тот самый миг, когда Прайм вошел в медицинский отсек. — Ты все-таки поступил по-своему. Я советовал тебе прекратить встречаться с ним, а ты не послушался. — Рэтчет, не усложняй. Из всех мехов, кого он знал еще с той поры, когда был просто Оптимусом, с Рэтчетом он был знаком дольше всех. Стоящий рядом с Альфой Трионом медик был первым, кого он увидел, открыв оптику. Позже он понял, что напряженное, измученное и тревожное лицо Рэтчета в тот день выдавало в нем меха, на которого оказывают огромное давление. Но медик редко подолгу оставался расстроенным или встревоженным. — Сделанного не воротишь, — вздохнул Рэтчет. — Он сбежал, а ты должен быть благодарен за то, что остался жив. Было бы гораздо хуже, попытайся он сделать нечто большее, чем выманить несколько секретов у тебя и Персептора. Прайм закрыл лицо руками. Поначалу Рэтчет демонстративно игнорировал Прайма, делая вид, что занят медицинскими шинами, но он мог оставаться отстраненным не дольше, чем расстроенным. — Да, я знаю. Да, болит. А я предупреждал. Если тебе повезет, это пройдет, если же нет… — Что тогда? Медик передернул плечами, собирая волю в кулак. — Хочешь знать? Хорошо, я скажу тебе. Я видел, как мехи умирают, потеряв любовника, с которым делили массу. Это редкость, но порой это может быть хуже, чем связь искр. Прайм стоял в медицинском отсеке глыбой инертного металла, поглощенный словами Рэтчета. — Вы никогда не делили искры, и ты знаешь, что он обманывал тебя. Прогноз положительный. Выздоровеешь. Он с трудом мог поверить в это, но в голосе Рэтчета не было сочувствия. — Ты говоришь так, будто я болен. — Ты никогда раньше не был заражен ложью, Оптимус, я ведь тебя знаю. Я уверен, он нашептывал тебе восхищенные слова, разбивая в прах догмы наших жрецов, заставляя тебя чувствовать то, что ты и представить не мог. Десептиконы поставили себе целью разгадать тебя. Он знал такие рычаги давления на тебя, о которых ты сам не подозревал. — Ты считаешь меня глупцом, Рэтчет? Ты думаешь, я не рассматривал подобный вариант? — Я думаю, что ты знал, на что рассчитывать, когда делил с ним массу. И это привело к тому, что мы имеем сейчас. — Ты медик, — тихо проговорил Прайм. — Сделай что-нибудь. — Что? — Заставь меня забыть. Рэтчет бросил резко и мрачно: — Сосредоточься на своей церемонии Заключения Уз искр. Что бы ты там ни говорил, это радостное событие.

***

Позже у него было совещание с Проулом и Джазом, посвященное активности десептиконов. — У них тихо, — докладывал Проул, отчитавшись о состоянии обороноспособности автоботов. — Слишком тихо. Наши обычные информаторы молчат. Прайм сидел у консоли управления Телетраан Один, просматривая список просканированных частот в поисках всплесков активности десептиконов. — Что с Персептором? — он хотел спросить будто невзначай, но его тон выдал напряжение. Джаз ответил без промедления: — Если ты про этого сумасшедшего перебежчика, так он упрям, как и любой альфа. С тех пор, как его отправили на гауптвахту, он отказывается говорить. Я-то думал: придави этого фаната науки, и он запоет, как птичка. Но он отключил свой голосовой генератор и закодировал к нему доступ. Думаю, ему действительно небезразличен долбаный самолет. Проул кинул косой взгляд на Джаза, прикрывшего ладонью лицо. — Прости, Прайм, но мне он тоже нравился. Я знал, что он для тебя значит, — внезапно в его оптике вспыхнул вызов. — Я хотел, чтобы с тобой был он. — Джаз! — не выдержал Проул. — Но это правда. Я надеялся, что он искренен. Меня он тоже разочаровал, Прайм. — Значит, Персептор молчит? — Да. — Я хочу увидеть его. — Это разумно? — спросил Проул. — Он очень долго плел интриги со Старскримом. Он наверняка мог предвидеть собственный арест. — К тому же он — самый умный из наших мехов, — добавил Джаз. — Он знает, как вызвать сбой в схемах, просто поговорив с ботом. Прайм кивнул. — Несмотря на все это, его держали в камере три дня, не давая подзарядиться и не задавая вопросов. — Он поймет, зачем ты к нему пришел, — мрачно проговорил Проул. — Значит, мы поговорим открыто. Отведи меня к нему.

***

С большой неохотой, но приказ Прайма все же выполнили. Проул с Джазом последовали за ним в укрепленные секции в корме Арка, где была возможность удерживать мехов против их воли. Заключение под стражу было еще более редким среди автоботов, чем взятие в плен. Но война неизбежно влияла на процессоры и порой сводила с ума программы. Иногда боту необходимо было остыть и перезапуститься. Обычно для этого предпочитали стаз, но устройство для введения меха в это состояние и удержания в нем изобрел как раз Персептор, и он наверняка знал, как самостоятельно выйти из стаза. Все, что они могли — это поместить Персептора в камеру побольше. Когда они пришли, у камеры стоял грустный Уилджек, чья оптика была еще печальнее, чем могло бы быть лицо. Кроме него здесь был Мираж. Как любой высокородный автобот, Мираж подошел к Прайму степенно и важно, собственническим жестом положил руку ему на грудь. Но такое проявление близости не нужно было Прайму сейчас, когда он пытался исцелиться. — Полегче, — рыкнул Прайм. — Мы пока еще не связаны. — Что тут, Уилджек? — спросил Проул. Тот встрепенулся: — Он в трансформе. Я пытался поговорить с ним, но он… — В этом нет твоей вины, — заверил Прайм, глядя на несчастное лицо Уилджека. — Я знаю, что вы с ним были близки. — Он мой… он был моим другом. — Возможно, он хочет поговорить с кем-то конкретным. Верно, Персептор? Сторонний наблюдатель мог видеть лишь камеру с укрепленными стенами, в которой находился некий научный прибор. Если кто-то спрашивал Персептора, какова его альтформа, он отвечал просто: микроскоп. Неважно, что подобный ответ мог означать что угодно: от прибора МРТ до сканера компьютерной томографии или даже сканирующего туннельного микроскопа. Часто Персептор использовал хитрость в общении с людьми, прикидываясь перед ошарашенным руководством университетов спонсорским пожертвованием дорогостоящего оборудования только для того, чтобы, собрав всю необходимую информацию, уйти. Прайм оперся о решетку: — Я знаю, что ты ждешь меня. Персептор трансформировался. Пластины прибора, переместившись, сложились в невысокого крепкого меха. Конструкция Персептора не была военной, он происходил из касты альф. Как и Миражу, ему была присуща симметричная старинная красота. Прайм наблюдал за Персептором еще несколько мгновений, и на ум пришла мысль о нем и Старскриме, незваная и нежеланная. Что у них было? Искросекс? Телосекс? Испытывал ли Персептор тот же наплыв неконтролируемых эмоций, вторгаясь в плоть Старскримя, глядя на искателя в спазмах перезагрузки? — Ты так и будешь смотреть на меня или скажешь хоть что-нибудь? — угрюмо бросил Персептор. — Я думаю, нам необходимо поговорить. — Кстати, поздравляю с Заключением Уз искр. — Сомневаюсь, что ты искренен. Челюсть Персептора напряглась. — Пожалуй, та прав, — он взглянул на Миража. — А ты всегда будешь помнить, что первым, к кому пришли Сенаторы, был я. Мираж и Персептор уставились друг на друга сквозь прутья камеры. От взаимной неприязни гудел воздух, и скакали искры. — Между прочим, как Хаунд? — ядовито спросил Персептор. — Я слышал, он не останется на Церемонию. — Замолчи, предатель, не тебе говорить о… Прайм толкнул Миража локтем. — Хватит. Не вмешивайся. Сложив руки, голубой автобот нахмурился. Прайм обернулся к заключенному: — Ты знаешь, почему ты здесь? Пауза, словно обдумывание ответа. — Нет. Сомнительно, ведь Персептор был умным мехом. Прайм решил сыграть в эту шараду. — Неужели тебе никто не сказал? — О, мне говорили, что я имею какое-то отношение к интригам десептиконов, задавали странные вопросы. Но последний год я просидел на этой базе, ковыряясь в образцах земной породы, — он снова кинул взгляд на Миража. — Хаунд привез мне несколько из Ирана. Поэзия. Шумерская любовная лирика, записанная на глиняных табличках. — Прекрати, — прорычал Мираж на диалекте альф. — Ты не понимаешь… — Довольно, — Прайм встал между двумя мехами. — Персептор, можешь перестать притворяться. Мы знаем про тебя и Старскрима. О чем вы говорили и что замышляли. Отразившийся на лице шок Персептор прогнал поспешно, но не достаточно быстро. Его оптика подозрительно сузилась. — Ты не знаешь ничего. — Уилджек, — проговорил Прайм. — Прокрути записи. Бормоча извинения, Улджек кинул в сторону Персептора затравленный взгляд. — Перси, я не хотел, но Мираж приказал. — Уилджек! — рявкнул Мираж. — Просто прокрути их, — вздохнул Прайм, уставший сверх всякой меры. Персептор стоял неподвижно, слушая собственный говорящий на ломаном десептиконе голос: «Я помогу, ведь я люблю тебя… мы найдем поддержку. Есть те, кто хочет заключить с тобой союз, те, кто хочет перемен. Они признают твое превосходство над остальными и осмелятся бросить вызов Старейшинам… ты победишь…». Уилджек перевел разговор на автобот. Его голос прерывался, будто обвиняемым был он, а не его товарищ. — Ох, — прошептал Персептор. – Ох. — Есть еще записи, — проговорил Проул и, не выдержав, сорвался на крик. — Почему, Порсептор? Ты же наш коллега, друг? Что подвигло тебя на подобное? Да еще и с десептиконом? — Ты думаешь, я неправ? Ты думаешь, я не говорил Старскриму, что он сошел с ума? — оптика Персептора вновь обратилась к Прайму, настолько горячая, что, казалось, могла плавить металл. — В конце концов, он убедил меня. Его аргументы были логичны. Нам действительно необходимы перемены. — Почему? — прохрипел Прайм с разбитой искрой. Почему Персептор, почему из всех мехов именно он, отрекшийся от собственной касты, для того, чтобы стать автоботом? Персептор сделал шаг вперед. — А ты не спрашивал об этом у Старскрима? — Конечно, мы задавали ему этот вопрос! — выкрикнул Мираж. — Предатель просто улетел. Но разведчики прочесывают долину… — Мираж! — рявкнул Прайм. Мираж замолчал. — Ты когда-нибудь разговаривал с ним, Прайм? — спросил Персептор тихо и угрожающе. — Или ты всего лишь использовал его тело, как вместилище всего того, о чем никогда не осмелился бы попросить автобота? Когда-то он был лидером, сейчас же он не может требовать к себе даже уважения. Ты никогда не заслуживал Старскрима. Пальцы Прайма, вцепившиеся в прутья камеры, напряглись, и раздался скрежет сминаемого металла. — Все, что мне нужно знать — это то, что вы замышляли, Персептор, — ответил Прайм, сцепив челюсти, сдерживая крик. — Что ты рассказал Старскриму о нас, и что он собирался делать, когда вернется к своим. Странная эмоция пересекла лицо Персептора: моментальное озарение пополам с крахом надежд. — Что мы планировали. Теперь понятен смысл всего этого. — Говори, Персептор, чтоб тебя Праймус проклял! — даже сдерживаемая, ярость Прайма была ужасной. Персептор обвел их пренебрежительным взглядом. — Хочешь знать, не так ли? — Персептор позволил ускользнуть части своего ученого достоинства. Он тяжело вентилировал, оптика широко распахнута и полна возмущения. — Скажи мне: каковы были твои первые слова после того, как ты заявил Старскриму, что наш план раскрыт? — Он сказал ему, что тот — предатель! — влез Мираж. Прайм с трудом удержался от того, чтобы вытолкать его за дверь. — Я сказал ему, что разочарован, — рык Прайма состоял из инфразвука и битых фонем. — Я сказал, что дал ему убежище, и не понимаю, как он может требовать большего. Страдание исказило лицо Персептора. — Несчастный мой Стар, — он поднял на Прайма холодную оптику. — Думаю, ты заслуживаешь то, что случится с тобой. — И что же это? — не выдержал Мираж. — Узнаешь. После Церемонии. И еще, Прайм, когда ты узнаешь, то поймешь, как мало знал о нем, неважно сколько раз ты проливал в его тело свою массу. Присутствующие мехи вздохнули, услышав оскорбление Персептора. — Как можешь ты, — зашипел Мираж. — Говорить о подобных извращениях! Но прежде, чем Прайм успел потребовать у Персептора дальнейшие разъяснения, ученый трансформировался в цилиндр магнитного металла, в котором видимой жизни было не больше, чем в камне.

***

— Они замышляют предпринять что-то во время Церемонии, — Проул мерял шагами отсек для военных совещаний, руки сцеплены за спиной, оптика нахмурена. — В этом есть логика. Твоя искра будет обнажена и беззащитна. Так же, как и Матрица — впервые вне стен Небесного Храма… для них это будет беспрецедентной возможностью. Десептиконы очень долго хотели от тебя избавиться. — Да, — вяло согласился Прайм. — Я слушаю твои предложения. — Я думаю, следует отложить Заключение Уз искр, по крайней мере, до тех пор, пока мы найдем Старскрима или заставим заговорить Персептора. Мираж был вне себя: — Мы не можем отложить Церемонию. — Дело не только в нас, — заметил Джаз. — Приглашены люди. Если будет нападение или взрыв, они могут пострадать. — Тогда не приглашайте людей, — Мираж вскочил на ноги. — Церемония ведь не для них. Прайм облокотился на консоль Телетраан Один. — Мы делим с ними планету, Мираж. С нашей стороны будет неучтиво, если мы не пригласим человеческую делегацию. — Тогда вернемся на Кибертрон. Мы свяжем искры в Великом Зале Древних, в Небесном Храме. — Нет, — отрезал Прайм. — Это не обговаривается. — Тогда заставь заговорить Персептора! Вторжение в искру может дать необходимый результат. Уилджек покачал головой. — В его теперешней трансформе Персептора придется разбирать по кусочкам, чтобы добраться до искры, которая может погаснуть в процессе. — Мы попали, — буркнул Джаз. — Возможно, нет. Персептор не стал бы рисковать без надобности, учитывая всю хранящуюся в его памяти информацию. — Уилджек постучал себя пальцем по лбу. — Для нас, ученых ботов, информация бесценна. Мы не станем подвергать себя риску, если он может уничтожить нашу память. — И о чем это говорит? — Проул прервал свою бесконечную ходьбу. — В чем бы ни заключалась угроза, она будет наиболее незначительной, если мы проведем Церемонию здесь. В любом случае, через несколько часов кибертронцы начнут прибывать по космическому мосту, и нам лучше перестать волноваться и приготовиться. Прайм оставил их обсуждать достоинства и недостатки места проведения Церемонии, про себя удивляясь, насколько мало его волнует то, что рядом с его открытой искрой может случиться взрыв. Будет ли это такой трагедией? Возможно, вернувшись к Всеискре, он будет свободен. Мираж едва ли заметил его отсутствие, ведь причиной его волнения был не Оптимус, а Церемония. Как и для любого из альф, которые считались элитой, завоевания высокого статуса в кибертронской иерархии было для Миража одной из самых важных целей в жизни. Ему было особенно тяжело присоединиться к автоботам. Прайм жалел альфу, чувствуя с ним определенное родство: оба разочаровали тех, чьим мнением дорожили. Он даже не обращал внимание на его отношения с Хаундом, передовым разведчиком автоботов, в то время как подобное осуждалось многими. Сейчас же Хаунд оказался отвергнутым, и Мираж вернулся в ряды альф. Прайм гадал: каково быть Связанным с кем-то, для кого любовь значит столь мало, а амбиции — столь много. Наверное, никак. Он станет таким же автоматическим как робот на одиноком карнизе часового. С рассветом начнутся первые обряды, и личность Прайма смешается с чужой индивидуальностью. Помещения его каюты казались голыми. Койка зияла пустотой там, где однажды сплетались два тела, где горело желание Прайма, а Старскрима выгибался в перезагрузке, царапая крыльями стену. Тактильная память все еще саднила: руки, вцепившиеся в его спину, бедра, сжавшие его пояс, и голос десептикона, взвинченный до предела, повторяющий «Оптимус» так же, как Прайм выкрикивал имя своего мертвого, забытого бога. Прайм ушел. Старое ранение в плече болело. Он брел по главному коридору, мучаясь от желания. Найдя альков, укрытое от глаз место, он прижался лбом к металлической шкуре Арка. «Праймус, Страскрим», — шептал он, уткнувшись в стену. — «Мне плевать, любил ты меня или нет. Того, чтобы просто быть с тобой, было довольно». — С кем ты разговариваешь, Оптимус? Вздрогнув, Прайм обернулся и увидел под ногами человека. Сканируя территорию на предмет мехов, а не органики, он не подозревал, что находится здесь не один. — Спайк… Час был поздний, и молодой человек не должен был бродить по переходам Арка в одиночестве. — С кем ты разговаривал? — повторил вопрос Спайк. — Здесь кто-то еще? Мираж? Невидимость и камуфляж были обычным делом для некоторых мехов. Человеческие глаза видели лишь броню, и искродитя оставалось невидимым для органического взгляда. Прайм покачал головой. — Иногда, когда мы взволнованы, мы говорим сами с собой. — Ты взволнован? — Как и всегда, — ответил Прайм. — Таков удел лидера. — И того, кто собирается заключить Узы искр. — И это тоже. — Это как готовиться к свадьбе. Ну, это то, что делаем мы, люди. Прайм выдохнул, не желая исправлять юношу и объяснять, что это совсем не одно и то же. — Где твой защитник? Спайк вытер пятнышко машинного масла на щеке. — Мы ехали по долине и напоролись на железную арматуру или что-то вроде этого. Распороли Би шасси. Его обследует Рэтчет. Я хочу быть рядом, когда он выйдет из стаза. Я волнуюсь за него. Кивнув, Прайм присел рядом с юношей. Некоторые взрослые люди были против того, чтобы Спайк крутился рядом с трансформерами, ведь на время их прибытия он был еще почти ребенком. Рэтчет не уставал повторять, как заведенный: налаживать контакт с детьми гораздо более полезно, чем со взрослыми. Лингвисты и антропологи не могли изучить их обычаи в полной мере, и на всех планетах, с обитателями которых они вступали в контакт, легче всего было общаться именно с молодым поколением. — Давай подождем Бамблби вместе, — проговорил Прайм. Перевернув один из стоящих в нише ящиков, Спайк плюхнулся на него. Он нервно вздохнул: — Когда я увидел, как из него льется эта серебристая штука, я испугался, что он умрет. — Это протомасса. — Как кровь? — Как кровь, как переносчик информации, то, что при необходимости охлаждает наши тела, уменьшает трение. Наша внешняя поверхность и масса меняются при трансформации. Но масса и энергия не исчезают бесследно, лишь видоизменяются. — Если он потеряет много массы? — Ему может не хватить её для того, чтобы выйти из трансформы. Как бы ни была полезна трансформа при маскировке, в этом состоянии мы не можем заряжаться энергией. Спайк кивнул. Затем спросил: — Персептор правда в тюрьме? — На гауптвахте. — Он учил меня десептикону. О Праймус. — Он говорил, что вы, ребята, не говорите на нем. Что для автобота практически невозможно выучить этот язык в достаточном объеме, и он экспериментировал, пытаясь научить людей. — Спайк был угрюм. — За что вы его закрыли? — Персептор разбирается во многом, но не в политике. Спайк покачал головой, не понимая. Но он был молод, придет время, и он научится самостоятельно выяснять и понимать подобные вещи. — Мне придется найти другого носителя языка. Старскрим… — Ушел от нас, — резко прервал Прайм. — Ох. Он не был дружелюбен, до прошлой недели так точно. — До прошлой недели? — он старался не выдать любопытства, но оно снедало его. Что Страскрим мог сказать одному из столь презираемых им людей? — Он научил меня песни. — Неужели? — Я не знал, что у десептиконов тоже есть песни. Сейчас поставлю. Спайк вытащил из кармана комбинезона небольшой красный диктофон. Он нерешительно нажал на кнопку, и послышались стрекот и щелчки, похожие птичий щебет пополам с писком модема, записанные на магнитную пленку и медленно прокрученные задом наперед. Прайм узнал десептиконский акцент в каждой ноте, понял, что поет именно носитель языка, а не автобот. Юноша нажал на паузу. — Хочу сыграть это Карли. Романтично, и она любит всякую экзотику мехов. Воздух будто уплотнился. Хотя, скорее, виновата гравитация, Прайм был уверен в этом. Как еще объяснить то, что его протомассу тянуло в груди, будто ему сейчас скажут что-то, о чем он не хочет слышать. — Он перевел тебе слова? — Да… Что-то вроде: мои процессоры сгорели дотла/ искра болит/ когда тебя рядом нет/ ты стал для меня стеной/ твердыней неприступной/, но час настанет, и я покорю тебя/ ты встанешь предо мною на колени, и все узнают:/ что было моим станет твоим/ твое — моим/ наши искры сольются в одну/ и я буду торжествовать… Тянущее чувство усилилось — будто из него силой вытягивали протомассу. Но час настанет, и я покорю тебя… ты встанешь предо мною на колени, и все узнают… — Спайк, ты много времени проводил с Персептором? — Конечно. Когда не был с Бамблби. Стэндфордский университет обещал мне степень, если я напишу для них работу об инопланетных языках. — Что ты можешь сказать об его отношениях со Старскримом? Спайк пожал плечами. — Ну, не знаю. Я думаю: профессиональные, научные. Они говорили в основном на десептиконе. Персептор считал, что его важно выучить, он всегда говорил: «Спайк, ты должен этому научиться». Он пытался научить Старскрима высокому автоботу, но значения одних и тех же слов в ваших языках разные. Неудивительно, что вы так долго воюете. Внезапная догадка обрушилась на Прайма, пронеслась шквалом информации по его логическим цепям, разрушая, взламывая тщательно выстроенные доводы. — Например? — Черт, Оптимус, уже поздно, — Спайк взволнованно взглянул на часы. — Ладно, например, любовь. — Любовь? — Прайму казалось, что в его голове ревела пара реактивных двигателей. — Смотри, вот автоботское слово ++любовь++, — Спайк нажал кнопку диктофона, проиграв набор щелчков и свиста. — Персептор говорил, что оно означает братскую привязанность. Скорее дружбу и товарищество, чем любовь в человеческом понимании. //Любовь// на десептиконе означает… как бы это сказать… Персептор объяснил это, как быть порабощенным, пойманным кем-то против собственной воли. Слабость. Ты никогда не услышишь //любовь// в любовной песни десептиконов, понимаешь? Я даже сомневаюсь, что в их лексиконе есть слово, обозначающее то, что понимаем под любовью мы. Вот почему автоботы и десептиконы такие разные, даже ваши языки переводятся неодинаково. Прайм молча слушал Спайка. — Прайм! Он вынырнул из потока информации и увидел приближающегося к ним Миража, на чьём благородном лице играла улыбка. — Солнце восходит, — проговорил альфа. — Наступил день нашего Заключения Уз. Из дальнего конца коридора послышался визг и жужжание приземляющегося вертолета — прибывали первые человеческие делегации. Улыбнувшись напоследок, Мираж оставил их. Спайк по-дружески похлопал Прайма по икре — единственной части тела, до которой мог дотянуться. — Удачи, здоровяк. Карли будет в восторге, когда узнает, что роботы могут чувствовать ++любовь++, — подумав, он с жаром добавил: — И я имею ввиду ++любовь++, а не //любовь//. Ведь кто в здравом уме захочет почувствовать это.

***