Моя мечта, твоя мечта

- Пойзон? Молчание. - Эй? Пати? Гоул тянет руку (они сидят близко, поэтому достаточно просто вытянуть руку) и легко касается колена Пойзона, который сидит, прислонившись спиной к стене. Тот вздрагивает и открывает глаза. - Все в порядке? – зачем-то спрашивает Фан, хотя и так понятно, что все уже давным-давно не в порядке. - Конечно, - хрипит Пати, пытаясь выдавить улыбку. Под тусклым светом двух старых ламп – единственного источника света в этой камере – Фан видит, что кожа Пати подозрительно похожа на что-то неживое и матово поблескивает от испарины. Гоул тянется рукой ко лбу Пойзона – неестественно горячий, и дышит Пати отрывисто и поверхностно. Фрэнк тут же выпрямляется, садясь еще ближе к нему. - Джи? Эй, Джи, ты чего? Тот слабо улыбается. - Покажи мне свою руку, - требует Гоул. Когда Пати отрицательно качает головой, Фрэнк сам берет его за руку и решительно, но как можно аккуратней разматывает повязку на левой ладони Уэя, несмотря на его слабое сопротивление. Повязка грязная, вся пропитавшаяся кровью, и толку от нее никакого, а под ней – глубокий порез через всю ладонь. И выглядит он отвратительно даже для Гоула, который за годы в пустыне насмотрелся, в общем-то, на всякое. - Я не успею умереть от заражения крови, Фан, - безэмоционально говорит Джерард. – Нас убьют на рассвете, ты ведь знаешь. Фрэнк стискивает зубы, сжимая здоровую руку Пойзона. - Пати… - Мне все равно, - снова качает головой тот. – Мне уже все равно, Фрэнк. Я устал. Было жутко слышать подобное от человека, который вел за собой остальных все эти годы, подбодрял и делом, и словом, и просто улыбкой и взглядом. Но сейчас в затуманенных глазах Фрэнк видел лишь самую настоящую вселенскую усталость. - Хорошие парни редко выигрывают. Все это выдумки, Фан. Те, кому нужна правда и справедливость, всегда будут в меньшинстве и всегда будут проигрывать. Правда? А вот она, правда. Из уст человека, который может умереть от заражения крови, но не успеет. Вот и вся правда их мира – в том, что не нужны миру ни герои, ни спасение, ни правда. Все хотят проще, а проще жить в подчинении, а все остальное никого не волнует. Жутко? Жутко. Ради чего они умирают? Ради людей, которые вовсе не желают быть спасенными? Да, ради них. Почему? Никто не сможет ответить точно. Наверное, по-другому они уже просто не смогут. Пати замолчал, прикрыв глаза. По его телу прошла дрожь, а лицо исказила секундная гримаса боли. Гоул отодвигается и укладывает его к себе на колени, медленно поглаживая горячий лоб и перебирая спутанные волосы. Фрэнк знает, что это чертовски неправильно, но сейчас он бы с радостью поменял жизни десятков людей на одну-единственную жизнь лежащего на его коленях человека. Они молчат еще какое-то время, пока тишину не нарушает хриплый голос Пойзона: - Фрэнки, как ты думаешь, как бы мы жили, если бы этого не было? Ему даже не нужно уточнять, чего именно «этого», все и так понятно. Фан улыбается, чтобы не заплакать. - Даже не представляю. - Врешь. - Вру, - легко соглашается Фан. Война накрыла континент, когда им обоим не было еще и двадцати, когда они только-только встретились и еще не успели почувствовать жизнь. Они никогда не жили другой жизнью, поэтому оставалось ее только представлять. - Я всегда хотел жить в каком-нибудь старом, но еще крепком доме. Чтобы был чердак, где хранилась бы куча всякого ненужного хлама, и когда туда поднимаешься, можно разглядеть пыль, летающую в воздухе. А еще мне всегда нравилось, когда деревья растут вплотную к дому, поэтому в комнатах всегда полутень. По-моему, здорово. Но на втором этаже была бы незатененная комната, где было бы много света. Там мы бы сделали твою студию. Там был бы вечный бардак, но ты бы упирался и говорил, что все здесь так, как надо. И из этого хаоса рождались бы шедевры, - Джерард на этих словах едва слышно фыркает. - И большой старый запущенный сад. Я бы положил на музыку все твои стихи, и мы бы когда-нибудь обязательно их спели. Мы бы занимались музыкой и твоими картинами, много ездили по миру, но всегда бы возвращались домой. Я бы хотел завести собаку, но за ней некому бы было приглядывать. «Но мы умрем с рассветом». - Я бы дарил тебе игрушечных, - шепчет Джерард. - Я бы прятал твои краски, чтобы позлить тебя. - А я – твои медиаторы. «Но мы умрем с рассветом». - Когда-нибудь я бы обязательно подарил тебе розовый фартучек с рюшками, и ты бы готовил мне завтраки только в нем. Джерард на это лишь фыркает, чуть морщась. - Я не умею готовить, Айеро, ты же знаешь. - Ничего, ради меня бы научился. - Самонадеянно. - Чуть-чуть, - соглашается Фан. – А мне бы в холодную погоду приходилось постоянно напоминать тебе застегивать пальто и куртки, потому что у кого-то привычка ходить нараспашку, и повязывать тебе шарфы, потому что ты поешь, и твое горло надо беречь. Пойзон на его коленях улыбается, его глаза все еще закрыты. «Но мы умрем, когда взойдет солнце». Фрэнк улыбается, игнорируя чувство холодной иголки в груди. - Я был бы счастлив, Джи, может, даже не осознавая этого, но я был бы счастлив. - Хорошая… мечта, - выговаривает Пойзон. - Я знаю. Больно? - Нет. Гоул глубоко вдыхает и выдыхает. Кусает губу, неотрывно глядя на бледного Пати и машинально продолжая тихонько перебирать его волосы. На некоторое время между ними повисает тяжелое молчание, но потом Джерард разлепляет сухие губы и открывает глаза, глядя в лицо Фана. - А знаешь, Фрэнк, что меня держало все эти годы? Когда вокруг гибли люди, и катилась в ад вся наша прежняя жизнь? Мечта, очень похожая на твою. Я мечтал о том, что, когда все это кончится, мы будем жить где-нибудь в глуши, в таком же старом доме… Я так хотел этого. Я хотел просто жить. С тобой. Я люблю тебя, Фрэнк. Айеро кажется, что сейчас он прокусит себе губу до крови. - И я тебя, детка, - хрипло шепчет он и, наклоняясь, целует Пойзона в лоб. Кожа под его губами слишком горячая, при том, что руки у Пати – ледяные. Джерард приподнимает уголок губ. - Ненавижу, когда ты меня так называешь. - И все равно позволяешь мне так говорить, - улыбается Фрэнк. – Поспи, Джи. Еще есть время. - Немного. Солнце скоро взойдет. - Еще нет. Еще не скоро. Засыпай, детка. И Джерард засыпает. Он настолько вымотан и истощен морально и физически, что ему нужно меньше минуты, чтобы провалиться в сон, потому что он чувствует себя в безопасности в руках Гоула. Фрэнк смотрит на него, не отводя ни на секунду взгляда, думая, что это чертовски неправильно: они оба хотели от жизни совсем немногого, а вместо этого их ждет казнь, как госпреступников. Фрэнк закрывает глаза и прислоняется спиной к стене. Он не знает, сколько сидит так, сосредоточившись лишь на ощущении руки Пати в своей руке и его спутанных волос под пальцами. В камере нет окон, и он не может видеть, как диск солнца медленно появляется из-за горизонта, давая начало новому дню, новому дню борьбы за выживание. Где-то в коридоре Фрэнк слышит шаги. И он знает, что это значит. Фан улыбается, потому что больше ничего не остается. Наклоняется и прижимается лбом к горячечному лбу Пойзона, ресницы которого дрогнули, но он так и не проснулся. - Твоя мечта, моя мечта… - едва слышно шепчет он, не вкладывая в слова никакого смысла, но они сами рвутся наружу. – Наша. Большой старый дом, запах краски и классический рок… Мечтай, детка, мечтай…