Утренний дворецкий

На первый раз с яичницей все прошло гладко. Дворецкий справился с разжиганием плиты, хотя ему пришлось заниматься этим впервые в жизни, и он немного опасался, что не получится. Слышал как-то от Тетти, жившей на чердачном этаже, и прислуживавшей семье Линфхольмов, будто это «страсть какая проблема — плита, фордыбачащая, когда спешишь ее разогреть, чтобы успеть сделать завтрак хозяевам». Но он успел разжечь, разогреть сковороду, дождаться легкого дымка над маслом, разбить два яйца, зажарить их (ровно две минуты!), посолить, поперчить и, взяв чашку кофе из кофеварки и булочку из хлебницы, сервировать столик, чтобы подать завтрак Костасу в постель. Все в точности как и было приказано. Где-то внутри себя дворецкий гордился, что справился с новшеством с первого раза. Хотя по выражению его лица догадаться об этом было невозможно. — Доброе утро, господин Костас. Пора вставать, — громко произнес он, входя в комнату. Костас, как обычно, попытался завернуться в одеяло. — Еще только пять минут посплю! — невнятно пробурчал он, но дворецкий, конечно, понял. — Вы опоздаете на работу, сэр! — мягко напомнил дворецкий и принялся стягивать с хозяина простыню, в которую тот привычно кутался. Костас попытался ее отнять, но был слишком сонным, и ему не удалось победить в неравной борьбе. Он свернулся на постели калачиком, но выдержал лишь полминуты и сел. — Изверг! Зачем ты мне такой понадобился, ума не приложу! Утренняя сцена была до боли привычной, даже реплики повторялись один к одному. Дворецкий проигнорировал обидные слова, подал таз, полил на руки из кувшина, подал полотенце, убрал умывальные принадлежности и поставил перед хозяином столик с завтраком. Тот расплылся в улыбке. — О, какой сервис! Мечта всей жизни! Так даже и утро можно назвать действительно добрым. Дворецкий уже знал, как называется это чувство, когда тепло разливается по внутренним механизмам и хочется потрепать хозяина по макушке. Ему было приятно от слов Костаса. Такое простое слово для такого сильного чувства. Приятно, надо же. Он с удовольствием посмотрел, как хозяин ест, потом подал ему одежду и проводил к двери, чтобы, закрыв ее, приступить к уборке. Дворецкий растягивал дело, как мог. После заняться будет совершенно нечем, аж до следующего утра. Можно было сказать, что он жил только по утрам. Его хозяин, как правило, не нуждался в его услугах вечером. Костас был классическим молодым холостяком из хорошей итальянской семьи, давно осевшей на землях Альбиона. Он не унаследовал достаточного состояния, чтобы сделаться бездельником, у которого только и дел, что сходить в театр или на скачки, а потом выбирать между концертом и приемом у какой-нибудь леди Н., где можно будет волочиться за девицами и вообще прилично проводить время. Зато он обладал недурственной внешностью и прекрасными способностями. Днем Костас работал, вливаясь в многочисленную армию клерков, а вечерами отдавался своей страсти к изобретательству. Это зачастую означало, что он пропадал в библиотеках, роясь в научных трудах. Или на блошиных рынках в поисках подходящих деталей по бросовой цене. Или в компании таких же, как он, энтузиастов-самоучек, с которыми они обсуждали свои изобретения и планировали новые. Изредка они заходили в гости к Костасу, тогда люди сидели вместе далеко заполночь, что-то чертили, вырывали друг у друга из рук бумажки, чтобы оспорить чужие схемы и формулы, курили и пили кофе галлонами — дворецкий только поспевал мыть чашки, включать кофеварку, приносить кофе и забирать грязную посуду. Это были хорошие, не скучные вечера. Правда, ему хотелось бы постоять в уголке и послушать, о чем говорили молодые и не очень энтузиасты, но в заботах удавалось уловить лишь часть их рассуждений. Дворецкий одергивал себя: «Не моего ума дело» — но не мог не прислушиваться. А уж подойти посмотреть сами чертежи, попытаться их понять и вовсе казалось немыслимым. В те дни, когда Костас оставался дома и сидел над своими бумагами сам или паял и сваривал новое приспособление, дворецкий лишь изредка приносил ему все тот же кофе и к нему тост или булочку, и уж конечно они не общались, за исключением простого вежливого: «Спасибо за кофе» — «Не за что, сэр». Первый провал с завтраком случился на третий день. Дворецкий уже привычно приготовил все, как полагается, но Костас, втянув носом запах яичницы, закричал: — Это что за дрянь?! — Яичница, сэр. — Мадонна, дай мне сил! Это не яичница, это дерьмо! Неужели ты не понимаешь разницы между нормальным и тухлым яйцом? Надо было купить свежих яиц и приготовить из них, раз эти пропали. — Вы не давали мне таких инструкций, сэр. Костас поник. Уже не громко, с оттенком обреченности в голосе, он сказал: — Не давал. Ладно, тупая ты жестянка, сегодня вечером займемся инструкциями, а пока что включи свой одоральный анализатор и запомни, что вот это — запах пропавшего яйца, ни в коем случае не годного в пищу. — Да, сэр, — просто ответил дворецкий. Внутри разливалось другое чувство, похожее на то, которое он испытывал, когда приходила большая компания людей, обращавших на него внимание только как на произведение рук Костаса, а не на личность. Оно называлось горечью. Тоже слишком простое слово для сильного чувства. Все начиналось с носков. Костас был не в состоянии уследить за этими простыми предметами туалета и, измучившись, решил изобрести машину, которая следила бы за тем, чтобы у него утром всегда были парные свежие носки, а заодно и прочая одежда находилась в порядке. Ему пришлось изрядно повозиться. Для того, чтобы автомат мог уследить хотя бы за одними носками, сопоставить их парность, отличись свежие от несвежих, потребовались визуальный, одоральный и аналитический аппараты и будильник для определения времени. Соорудив все необходимое, упаковав конструкцию в форму медного человекоподобного робота, научив его находить чертовы носки — а это было крайне сложно — Костас решил, что уж заодно автомат может его и будить, раз уж другой будильник он купить не успел. Мысль о том, что автомат может подать кувшин с водой и таз для умывания оказалась естественной — но потребовала дополнительного термодатчика для определения температуры воды. — Да ты настоящий дворецкий, — довольно сказал Костас, когда утренняя побудка прошла успешно. Так автомат получил должность, а заодно и имя. Дворецкий тогда не знал этого слова, но был польщен. С этого все и началось. Костас был для дворецкого создателем, хозяином и подопечным, и самым естественным образом его мнение и настроение влияли на создание. Дворецкий радовался его хорошему настроению и огорчался плохому. И всегда мечтал угодить. Новая задача расширяла горизонты дворецкого почти беспредельно. После того, как весь мир был заключен в одной небольшой холостяцкой квартирке, выйти в город и обнаружить, как он велик. Увидеть больше десятка людей одновременно. Побывать на рынке. Дворецкий был потрясен. В него было заложено умение читать — примерно между умением выбирать одежду по сезону и умением определять оптимальную температуру воды для умывания. Пользуясь этим, он всегда прочитывал газеты во время уборки и немного представлял себе, как выглядит внешний мир — по дагерротипам. Но они не передавали пестроты, запахов, шума, того, какими громадными выглядят фабричные трубы. Как ветерок разворачивает черный густой дым из тех самых труб, и в тесном переулке наступает ночь средь бела дня, а потом ругающиеся прохожие отчищают лица от сажи уже не слишком чистыми платками — так как явно не впервые за день попали в подобную переделку. На картинках омнибусы и дилижансы застывали — как правило, в пробках или в катастрофических столкновениях, а не плелись или неслись мимо, обдавая брызгами, животными запахами и стуком копыт о брусчатку мостовой. И не было понятно, насколько величественными выглядят проплывающие по небу дирижабли. В первый раз Костас сам отвел дворецкого на рынок, чтобы тот не заблудился, рассказал, что цена на продукты у разных торговцев разная и нужно сначала выбирать оптимальный вариант, а потом уж покупать. Торговаться не велел, и то хорошо. Вряд ли дворецкий смог бы. На них таращились, конечно. А нахальных мальчишек даже пришлось шугануть, уж больно мешались под ногами. Но в целом путешествие прошло гладко, Костас показал, как совершают покупки, и под его присмотром дворецкий купил первую полудюжину яиц. Хорошо, что так немного: значит, на рынок нужно будет ходить каждые три дня. А ведь это настоящее приключение на фоне его обычной размеренной жизни. Второй раз неудача постигла дворецкого, когда тот решил сделать не как обычно, а как лучше. Ему понравились крупные, размером с ладонь, вытянутые белые яйца. Они стоили чуть дороже, но ведь и удельный вес у них был выше. Завтрак будет сытнее, как раз для хорошего аппетита его хозяина — так думал дворецкий, покупая их. А принеся завтрак, получил сердитый вопль: — Это что такое?! — Яичница, сэр. Костас брезгливо ткнул пальцем в тарелку: — Сопливая, недожаренная яичница. Небось, из гусиных яиц? — Да, сэр. — Ты бы еще из страусиных сделал. Унеси эту пакость, ненавижу гусиные яйца. Ненавижу непрожаренную яичницу. Все утро насмарку, вот спасибо, тупая жестянка. — Пожалуйста, сэр, — уязвленно ответил дворецкий и услышал: — Идиот! Был ли он расстроен? Нет, это слово не подходило. Он был обижен, а может даже оскорблен. Так что на следующее утро Костас получил свою прожаренную яичницу из страусиных яиц. Нельзя сказать, что они легко уместились на обычной сковородке, но дворецкий постарался. Уж если он потрудился и нашел, где их купить, то изжарить и подать их к завтраку было делом чести. Или уязвленного самолюбия. Дворецкий сомневался, какие слова тут подходят, но так или иначе это были неприятные чувства. Увидев свой завтрак, Костас застонал, потом спросил: — Это страусиная яичница? — Да, сэр. — Но почему? — Вы сами так приказали вчера, сэр. Ваши слова: «Ты бы еще из страусиных сделал». Я и сделал. — Мадонна мия! Такая простая задача — сделать яичницу, как можно с ней не справиться? Запомни, я хочу простую яичницу из двух обыкновенных куриных яиц, не нужно мне перепелиных, страусиных, утиных, дроздовых и каких ты там еще найдешь. Из всех птиц — только куриные. Даже крокодильих не нужно, усвоил? — Да, сэр. На этом разговор был закончен и, разумеется, никаких слов благодарности дворецкий не услышал. Но яичницу из страусиных яиц Костас все-таки съел, в чем дворецкий нашел мрачное удовлетворение. Радоваться в последнее время ему было нечему. В газетах писали о назревающей на материке войне, о движении луддитов, разрушающих станки, об остром политическом противостоянии между двумя партиями, составлявшими когда-то парламентское большинство. Но пока эти известия оставались где-то в мире слов на бумаге, они не тревожили. Тревожно стало, когда дворецкий начал улавливать, что в разговорах гостей Костаса все больше места отводится политике, и меньше — науке. Молодые люди горячились, кричали, что так нельзя, что нужно что-то делать, и дворецкий переживал за них. За горячего белокурого Андре, за холодного, обычно поначалу тихого, а потом взрывающегося Джона, за Митчелла, за Сэма, за них всех, забывающих о своем деле ради идей, не совсем понятных дворецкому. А потом наступил день, когда они утихомирились. Снова обсуждали что-то, расчерчивая планы на бумажках, и вели себя даже тише чем раньше. Дворецкий расслабился, не понимая, что на самом деле это куда худший знак, чем крики и споры до хрипоты. Но потом заметил слишком часто мелькавшие в нынешних разговорах слова: «порох», «адская машина», «взрывы» — и даже со своим скромным жизненным опытом догадался, что это не к добру. Хуже всего было то, что дворецкий ничего не мог поделать. Не мог сказать хозяину — остановись это слишком опасно. Не мог выбросить опасные материалы из лаборатории. Не мог запереть хозяина дома, не пуская его на демонстрации. Мог только делать завтрак и уборку, находить носки и подносить кофе. Он был заперт в своем механическом теле, подчиняющемся инструкциям. Единственное, до чего он додумался в попытке вырваться из плена своей рутины — это купить не птичьи и не крокодильи яйца на завтрак Котасу. Дворецкий надеялся, что, быть может, тот задаст подходящий вопрос, на который можно будет ответить так, что хозяин поймет: его дворецкий не просто механизм подобный кофеварке, что он мыслит и волнуется за него. Но, получив вместо яичницы на завтрак два бычьих яйца, Костас разорался, вновь обозвал дворецкого тупой жестянкой, которую пора разобрать на запчасти, и, выплеснув гнев, уточнил задачу, не оставляя возможностей для будущих «ошибок». Дворецкий молчал вовсе не покорно, но по бесстрастному выражению его лица догадаться о его внутреннем протесте было невозможно. Взрыв прогремел ночью. Костас возился со своими опасными экспериментами именно среди ночи — по всей видимости, скрывался, не хотел, чтобы его днем застали, когда он будет собирать бомбу. Дворецкий замер в растерянности. У него не было инструкций на такой случай. Он хотел броситься к хозяину, но ведь не полагалось. И тут он понял, что там наверняка грязно. Лаборатория нуждается в помывке пола! Он может бежать туда. Дворецкий схватил ведро с водой и одеяло в качестве тряпки и бросился в огонь. Термодатчик зашкалил почти мгновенно, оптические датчики работали вполсилы — дворецкому мешал дым. Он принялся обыскивать помещение быстро, но планомерно. Дворецкий боялся одного: что найдет Костаса уже неподвижным. Негодным. Мер... нет, он даже думать о таком не хотел и искал, с каждой секундой все больше впадая в отчаяние. Костас нашелся под рухнувшими полками с инструментами и деталями. Они его наверняка ушибли, но защитили от осколков и жара. Дворецкий отшвырнул их в сторону, как мусор, плеснул на хозяина уже согревшейся водой из ведра, укутал в одеяло с головой и вынес из дому. Он читал, что так делают пожарные, заметка даже сопровождалась иллюстрацией с девочкой, которую передавали счастливой матери и все это — на фоне пылающего дома. Костас принялся брыкаться, выкручиваясь из одеяла, дворецкий поставил его на ноги и отпустил. Тот некоторое время хватал воздух ртом, глядя на окна своей квартиры из которых вырывался огонь, а потом уставился на дворецкого. — Как ты меня спас? У тебя не было инструкций! — он экспрессивно ткнул в дворецкого пальцем. — Инструкции не запрещали мне убрать в лаборатории. Я бы сказал, что это была главная уборка в моей жизни, сэр. Дворецкому хотелось улыбнуться. Сплясать. Он наконец-то разговаривал с хозяином. Мог рассказать ему все. — Но, ты... Не может быть! Ты ведь разумен, не так ли? — Мне приятно считать, что это так, хотя где проходит граница разума — трудный вопрос. — Но как так вышло? Я ведь не пытался создать машинный разум! — Но вам пришлось, сэр. Для того, чтобы найти пару ваших носков, требуется разум, вы слишком искусны в умении их терять.