Linked life and venom

Шелковый песок нежит оголенную спину, прохладная вода ласкается ног. Словно игривый котенок, словно нежный любовник. Вода пенится и брызгает, попадая на лицо, соленые капли высыхают под палящим сильным солнцем. Кожа соленая и шершавая — как его губы, как его ключицы. Соленые капли на коже напоминают о горячих слезах, напоминают о том корабле контрабандистов. Уже почти год Фрэнк пробыл на острове в Атлантическом океане. Корабль, что вез его из Нью-Йорка в Лондон, был мокрым, сырым, слизким. В нем были редкие зверьки, запрещенные для вывоза и продажи. Никто не знал, все было в порядке. Контрабандисты решили подзаработать лишних долларов, взяв с собой небольшое количество незаинтересованных людей. Все было в порядке — пока ребенок не запищал. Убежав от матери, он забрался в трюм. На корабле началась суматоха, вопросы, претензии. Первый выстрел пришелся прямо меж густых бровей консервативному британцу. А дальше корабль повергся в хаос. Были десятки выстрелов, жалобный, встревоженный плеск воды и сердцераздирающие вопли. Людей либо убивали выстрелом и скидывали к морскому черту, либо просто сталкивали с борта. Фрэнка ранили в руку, прежде чем он добровольно нырнул в тайную синеву океана. Он плыл, ища сушу, без шлюпки иль какого жилета, что есть мощи греб здоровой рукой, выжимая остатки сил из кончиков пальцев. Его силы было недостаточно. Кровавый след тянулся за этим отчаянным человеком, чье сердце разрывалось от все еще слышных воплей. Акулы клацали зубами у самых ног, а ужас и страх толкали вперед, дальше, пока сознание его совсем не покинуло. "Я должен... — Вода заливала очи ледяными пальцами и закрывала нос. - Я должен найти берег во что бы то ни стало. Родители будут убиты горем". Силы не равны: Океан бесподобен в своей мощи. Суши не видно — одна лишь вода. Силы не равны: кровь сочится из руки, забирая жизнь, забирая сознание, предлагая забвение. "Я должен..." Он идет ко дну. Словно неподвижный призрак, уснувшая от утомы сирена, Фрэнк скользит в толще воды, оставляя после себя лишь крошки-пузырьки да выцветающий алый след. Призрак стремится ко дну, к Властителю океанов, сморенный усталостью и отсутствием жизненных сил, как холодеющей кожи касается сын Властелина. Сейчас все в порядке. Фрэнк дремлет на влажном берегу, его ног и ребер касаются руки теплого океана, а сомкнутые веки жмурятся в полудреме из-за щекотливых лучей. Его балуют счастливые сны, а изнеможенная видами душа его отдыхает. Но тогда было не все в порядке. Когда он впервые очнулся на этом небольшом островке, его мучила страшная жажда и слабость, его сознание было мутным, он плохо понимал, что все еще дышит — так ему было плохо. Тело его находилось в болезненном невыносимом спокойствии. Словно укусила тебя ядовитая змея, и вместо того, чтобы Смерть провела тебя к двери, она измывается, посылая тебе паралич и сознание. Фрэнка также слепило солнце, его также касался прохладно-теплый океан. Только в тот день он молился, чтобы за ним на берег вышли морские твари, избавили от этого бремени — жизни. Каждая косточка ломила. Будто сжимали ее в тугих тисках, и они от давления вот-вот не разлетались в щепки. Он был бы рад оказаться без сознания, но старуха Смерть была в ударе — в его полубредовом состоянии как никогда реалистичный голливудский фильм перед глазами: галлоны крови на мачте, кровью умыты тела, душепокинутые кровавые лица. Повсюду кровь, запах пороха, запах металла, запах адского котла и эдемовых кущ. Люди купались в крови, океан болезненно ревел, ударяя кулаками о корму. Бог смотрит и закрывает глаза, как убивают британцев. Крови настолько много, что океан был изуродован на много миль. Нептун стучит трезубцем в днище корабля, чертом поминая людей и посылая на помощь своих дочерей и сыновей. Усы Нептуна окрасились в алый того дня. Фрэнк истошно вопил в тихое небо, проклиная душой тот корабль. Там полегли дети и женщины. Он был бы рад коснуться дна вместе с ними. Фрэнк не понимает, почему выжил. Он хотел бы... "Я должен выжить. Вернуться домой". Эта мысль вдохновляла. Матери не должны проливать слез за детей. Молодой человек еще раз попытался пошевелиться. Заметил на своей руке угольно-черные водоросли, что толстой уверенной змеей обвивали его бицепс. Человек с остервенением принялся отрывать водное растение, немало испуганный и заинтересованный его появлением. "Не нужно. У вас страшная рана прямо в руке. Пуля прошла насквозь". Фрэнк всполошился, принялся оглядываться, желая увидеть спасителя — очевидно, именно он и сделал эту повязку и именно он сейчас говорил. Он никого не нашел. Верно, потому что голос прозвучал у него в голове. Сегодня Фрэнк усмехается, вспоминая, как вертел головой, как на слабых, подкашивающихся ногах подвелся, держась за предплечье, и обернулся. Он бы подумал, будто попал в Рай, если бы не вспомнил, что находится в земном Аду. То, что открылось его взору, было зеленым тропическим леском: Пальмы клонились к обогретой солнцем земле под тяжестью спелых бананов, опираясь друг о дружку. Лианы изумрудные, темно-миртовые, в коих струилась жизнь и соки, крепко-накрепко связывала их, заключала в свои путанные-перепутанные объятья. Хрупкие деревья — чуть дальше пальм, чуть дальше первой видимой полосы, — тянулись к родительнице Солнцу, пытаясь получить как можно больше ласки, как можно больше заботы и силы. Тонная листва сочных и жилистых зеленых оттенков создавала плотную, казалось, непроходимую чащу, но это было только на первый взгляд, то, что смог ухватить от общей картины отупленный происходящим Фрэнк. Все намного краше. "Боже... куда я попал?" — пронеслось в тяжелой голове мужчины, когда картина для него начала складываться из отдельных пазлов. Под его босыми ногами был мягкий, воздушный песок, а буквально в метрах ста начинались джунгли, что густели с каждым метром и охватывали весь остров. Его потрясло и испугало это не на шутку. Мужчина поворачивался вокруг своей оси, что голова стала кружиться, кричал, но его слышали лишь птицы; пытался высматривать что-то на горизонте — вокруг лишь вода. Он упал наземь, опустив голову меж колен, большими, безумными глазами глядя и не видя песок. Не мог поверить, что все обернулось именно так для него. Сейчас, после сна, после всего, он по-обыкновению бредет тропиком. Такие прогулки всегда напоминали ему о Лондонском ботаническом саде: такие же пестрые, живые краски, многообразие флоры и, кажется, даже такой же запах — запах влажной, солнцем нагретой листвы. Такой терпкий, как хорошее вино, обволакивающий легкие. Глаза за год привыкли к этой фееричной палитре из самых ярких, глянцевых, неоновых цветов, коими добро орошен лес. Цветы пахнут изумительно, а их нектар подобен меду. Уязвимые ноги путают и режут змееподобные корни огромных могучих деревьев в самой чаще, все желая повалить его на влажную землю, устеленную мелкими веточками-палочками да повялыми листьями. Фрэнк осмотрителен. Здесь, в самой гуще земляного Ада, он ведет себя аккуратно и тихо. Его уха касается треньканье чудных птиц, улюлюканье крошек-обезьян, чуть слышных шорох сотен и сотен таракашек под ногами, на уровне глаз, над головой, где плотный непроглядный зеленый купол. Фрэнк ступает мягко, осмотрительно. Этот лес избыточно живой, чтобы не брать в расчет даже ту фруктовую мушку. Мужчина дышит глубоко, чувствуя утомительное уединение, его слух пронзают звуки и шорохи, на душе его скрутился комок из ядовитых гадюк. Он идет к воде. За этот неровный год Фрэнк избороздил предоставленный ему остров вдоль и поперек, практически выучил его. Этот остров, как определил его мужчина, небольшой, полностью равнинный и укрытый, словно одеялом, разномастной зеленью, и является домом для птиц и мелких зверушек. Сегодня он безошибочно находит пресный водоем, окаймленный зарослями осоки и папоротника. Здесь вода свежая, чуть горьковатая из-за избытков минералов, но вполне годная для употребления. В зеркальном отражении мужчина рассматривает свою вновь отрастающую щетину. Он видит перед собой уставшего, замученного человека. Глаза неяркие, поблекшие — такие же прозрачные, как и эта вода, отражающие его душу. Он устал, устал жить так. Он хочет домой. У него нет шансов вернуться домой — он раздавлен морально и покалечен физически. Он смертельно устал. Мужчина пытался найти что-то в этом лесу, ловчился ловить рыбу и разводить огонь прохладной ночью и для приготовления съестного. Он сделал себе неплохой домик из широких листьев, палок да лиан. Учился видеть полезное в куче мусора, делает из мусора что-то полезное. Он все еще зачеркивал палочки, считая дни здесь, на коре дерева. Фрэнк хочет домой. Городскому парню на необитаемом острове, где лишь его душа бродит средь деревьев, не место. Каждый божий день он молится о смерти и умоляет о жизни. Дома его ждут родители. Он не может здесь оставаться. Он не может отсюда выбраться. Фрэнк Айеро застрял на необитаемом острове. "Я должен выбраться, должен вернуться к родителям". Вечером, ужиная фруктами, он наблюдает за закатом дня. Как благородная стихия пьет по глотку солнце, растворяя его в себе, впитывая в себя этот канареечно-желтый и румяный красный, как сама стихия становится яркой, румяной. Будто подсвечивается изнутри, отображая разводы облачного, алого и лимонного небосвода. Небо темнеет, солнце растворяется в воде, погружая Фрэнка в еще одну ночь. Совершенно некстати ему вспоминается контрабандистский корабль и кровавая расправа. Словно солнце — каждая ушедшая, потемневшая и затонувшая душа. Его воротит. По ночам снятся кошмары. Мужчина не понимает, почему люди настолько жестоки. Он должен жить. Небо облепляют звезды, подобно тририадам светлячков. На секунду Фрэнку чудится, что это — души погибших выбрались из морского плена и взмыли ввысь. Он молится чисто и искренне. Когда ничего, кроме веры, не остается, мы молимся Богу. Это единственный безмолвный и бездейственный слушатель. Фрэнк молится о душах убитый детей, об их родителях, о немилости к контрабандистам. Он желает детям сладкого сна в эдемских садах, он желает всем родителям светлого отдыха и легкого упокоения. Он желает им самого лучшего. Он желает возвращения домой, к своим родителям. Он молится о мире, справедливости для всего мира. Бог — единственный безмолвный и бездейственный слушатель. Он никогда не откликнется. Люди никогда не найдут Фрэнка. "Вы опять говорите с отцом?" Фрэнк размыкает веки и переводит взгляд на совсем почерневшее, казалось, совершенно мертвое небо, переводит взгляд на океан. Где-то там средь молочных шапок волн кроется его спаситель, что снова прервал его молитву, вклинив свой вопрос в мысли мужчины. Его пока не видно — волны кроют сына Нептуна. "Почему бы вам не войти в воду? У меня есть для вас новость". Фрэнк мог бы сотню раз разбиться, падая с кокосовых пальм, мог бы привязать к своей шее камень и пойти ко дну еще разок, мог бы нечаянно-нарочно подскользнуться на скользких камнях и размозжить себе голову — пожелай он того. Он мог прекратить эту жизнь Робинзона Крузо еще в самом начале — пожелай он того. Мог обезуметь, стать подобным животному, увидеть в близлежащем камне свою Пятницу — пожелай он того. Но правда в том, что он был не один. Он не был одинок все это время. Его заставляла жить не только мысль о родителях, но и Нептунов сын. Он не позволил ему покончить с собой, не позволил впасть в безумство — просто находясь рядом, проводя время. Жаль, он не умеет разговаривать вслух, а лишь направляет свои мысли в голову нужного ему. Но это не отменяет того факта, что он — причина жизни Фрэнка. Для них обоих это такая же тайна, как и появление жизни на Земле. Они верят в свою правду, свою иллюзию. От старой одежды мужчины остались лишь истертые, изорванные шорты — вода беспрепятственно обняла его колени ночными волнами, когда тот в нее ступил. По-летнему свежая вода обволакивала его своими душевными объятьями с каждым шагом по песчаному твердому дну. Прямо под ним раскрывался целый другой мир из миллионов рыб и городов-кораллов, что погрузились во тьму, но не перестали жить. Только яркосветный месяц освещал пространство, создавая на водной глади серебристо-желтую дорожку, что искрилась и переливалась черным и иссиня-синим. Фрэнк не знал, где находится тот, кто позвал его, но доверительно шел прямо. Когда мужчина был по грудь в колючей воде, его ног коснулось что-то холодное, скользкое, и за волнением стихии где-то близ тела руки обвили его торс, голова прижалась к влажному плечу. "Я так рад видеть вас", — тонко, блаженно разносится в голове молодого человека. Фрэнк слегка поворачивает голову, чтобы видеть мокрую темно-рубиновую макушку обнимающего его, и произносит вслух: — Я тоже рад видеть тебя. Я скучал без тебя. Мужчина аккуратно поворачивается, желая быть лицом к лицу со своим спасителем. Что-то холодное, скользкое вновь касается его ног. Слабый разряд шока и восторга вновь, как в первый раз, пробивает тело Фрэнка, когда он берет в руки это детское, милое лицо. Чего уж там, в первый раз, когда он увидел сына Нептуна, сердце его едва не остановилось, а шок чуть не отравил тело. Не каждый день ты узнаешь, что русалки не только существуют, но одна из них еще и спасла твое лишившееся сил тело. Русал. Это парень. Джерард. Джи. — Ты хотел мне что-то сказать? Цепкие руки все еще сжимали фигуру мужчины, длинный, мощный хвост служил опорой и находился у ног человека, пока яркие глаза, где сплотился комочек самых живых водорослей, горели неоновым светом в ночи, выдавая необычную природу хозяина, и тихо сияли днем. Мокрые волосы плотно облепливали изящное лицо с тонкими чертами и жемчужной кожей, что была гладкой и нежной, как сам бархат, и одновременно прочной, словно алмазной. Если раньше Фрэнк отпрянул бы от него на добрую сотню миль, то теперь он с охотой отвечает на внезапный поцелуй. У Джи губы не как у обычного человека — чешуйки покрывают их сплошь. В несколько рядов, слегка зазубренные чешуйки яркого терракотово-земляничного цвета, укрывают уязвимые губы, режась при каждом прикосновении. Целовать его ужасно больно — раздираешь губы в кровь. Поэтому мужчина больше любит ласкать гибкую, лишенную чешуи, шею юноши, покрывать сотнями поцелуев эту мягкую кожу, оставляя невидимые отметины, будто желая сообщить каждой рыбешке в этом океане, что Джерард принадлежит ему. Юноша лишь хватается за плечи Фрэнка, позволяя воздуху судорожно и неровно выходить из легких, позволяя глазам сомкнуться, а губам беззвучно что-то твердить. Рука мужчины под водой скользит по хорошо очерченным ребрам, останавливаясь где-то в районе пояса — где острые округловатые чешуйки вырастают из кожи, плотно налегая одна на другую, образуя хвост. Язык Фрэнка режется, и рот наполняется специфическим вкусом крови, когда им касаются острых ключиц с мелкими прозрачными и чрезвычайно вострыми чешуйками, что серебрились, попадая на них лунный свет. Человек отстраняется от Джи, продолжая пальцами поглаживать поясницу и прижимать к себе, оголенными ногами чувствуя, как длинный, гладкий и сильный хвост скользит меж ними, обнимает, трется, возбуждая все нервные окончания. — Что ты хотел мне сказать? Шершавый, твердый язык существа проходится по губам в нерешительности, глаза вдруг из нежных превратились в смущенные. Он исследует аккуратным взглядом лицо терпеливо ждущего мужчины. Легкие волны бьют в спину, а плавник на кончике хвоста беспокойно елозит по дну. Джерард ни слова не спроецировал в голову Фрэнка — лишь прильнул к его груди, прижимаясь всем телом. "Я могу у вас спросить? — осторожно вопрошает голос сына Нептуна. — Это важно для меня". Русалка подобно лиане обвилась вокруг мужчины, что не сдвинуться с места, сцепилась пальцами в его спину, будто все же предполагая побег. Глупые подозрения. Фрэнк его держит крепко, надежно, одной лишь силой желания оберегая от силы течения и словно от всего зла мира. Гладит его подсыхающие волосы и смотрит вверх, на звезды, желая разглядеть то, чего там нет. — Ты можешь говорить мне все. Мужчине хорошо. Весь день его мучает грусть, страх, тяжелые мысли и выкачивает силы неугасающая надежда. Весь день он словно на невидимых иголках. Хотя вокруг него только природа, ветер да океан. Кажется, все становится таким несущественным, неважным — ведь спешить уже некуда, терять уже нечего. Остаются только постепенно выгорающие воспоминания. Это изнуряет. Он почти сломлен ожиданием. Только вечером, когда он прижимает к себе так сильно и нежно Джи, его отпускает все, что тревожит днем. Он безмятежен, он спокоен — он счастлив. Фрэнк думает только о прохладе океана, только о далеких звездах, только о существе, что невероятно любимо и дорого сердцу. Словно обжигающее солнце уносит все с собой на глубину после затухания и хранит на самом дне, в самом укромном уголке. С восходом, когда он снова одинок, вместе с приливом к нему возвращается все темное и утомительное. Сейчас мужчине хорошо. "Вы все еще грезите о доме?" Это все, что занимает мысли мужчины днем. Высматривает корабль, представляет лица родителей, свою комнату в Лондоне... Все, чего он желает, — возвращение домой. Надежда умирает с каждым заходом солнца — он изнурен надеждой. Он почти уже не верит в спасение. Живет от заката до заката. Ради встреч с Джи, ради спокойствия рядом с ним, ради этого волшебного голоса в голове. Надежда слаба и незначительна. "Я должен верить", — повторяет себе, но уверить собственное сознание во лжи не так легко, как хотелось бы ему. — Это все, что меня занимает. "Все?" — Нет. Не теперь. Большие неоновые глаза лишь на секунду коснулись подбородка и губ Фрэнка, как вновь закрылись, не позволяя бурлящей надежде хоть немного раствориться в атмосфере. "Я не смогу вернуться к отцу, — тихо, придушенно всплывает в голове человека. — Он больше меня не примет домой". Фрэнк встревожился, хотел отвести от себя Джи, чтобы взглянуть тому в лицо, но он был слишком сильным, не желал, чтобы видели его болезненно-вдохновленное лицо. — В чем дело? Твой отец узнал о нас? "Нас" — маленькое честное сердечко затрепетало в тесной грудной клетке. В толще воды — там, где темнотою дышит жизнь, — Джи находит руку Фрэнка на своей спине и отводит в сторону — прижимает к своему едва округлому животу. Замыкает очи и тихо дышит, прислушиваясь к ощущениям тела. — Что? — не понимая, вопрошает мужчина, чувствуя под пальцами лишь упругую кожу. Мужчина в полном недоумении смотрел на юношу с нежно прикрытыми глазами, силясь вразумить, что пытаются ему объяснить или этим показать. "Тсс, — мягкое, настойчивое в голове. — Чувствуете?" Только твердо-мягкую жемчужную кожу, только волнение океана, только пытливый, по-детскому восторженный взгляд, только внезапное короткое шевеление под рукой, под кожей Джерарда. Фрэнк затаил дыхание в чутком испуге, принужденно непонимающим взглядом вцепившись взглядом в лицо сына океана. "Вы почувствовали это, да? Это так... Скажите мне что-нибудь, пожалуйста". — Я все понимаю, — медленно, растягивая слова, произносит молодой человек. — Конечно. Я все понимаю. Фрэнк делает шаг назад, отпуская Джи, убирая руки подальше от этого удивительного существа. С грустью, с уже скучающей полуулыбкой произносит: — Я рад за тебя и за твоего избранника. Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь хоть в чем-то... Разумеется, этот человек понимал, что не имеет права, не имеет вообще чего-либо для Джерарда. Он думал об этом еще в самом начале: его волшебное существо вовсе не его — оно принадлежит морю, и глупо верить, что Джи хоть на сотую долю заинтересован в нем так, как заинтересован в нем Фрэнк. Их встречи временные. Скоро они прекратятся и вовсе. Фрэнк — человек. Ему нечего предложить, нет возможности удержать — нет абсолютно ничего, кроме ночных возможностей с ним видеться и чувствовать. А сейчас... сейчас в нем теплится новая жизнь. Фрэнк должен его отпустить прямо сейчас. Все так, как должно быть. Только сердце шестижаберники грызут. Все так, как должно быть. "Вы... — Лицо Джи, серебристое-желтое при свете огромного месяца, начинает стремительно краснеть, губы с циклической чешуей складываются в идеальную букву "о", а на плечи его будто опускают тонный груз. — Что вы подумали? Нет, нет... нет!" Джи кидается к все отдаляющемуся мужчине, захватывает его в цепкий изящный капкан рук, сжимая расслабленное тело до хруста костей, царапая хрупкую человеческую кожу острыми губами, все приговаривая, как он, Фрэнк, мог подумать так плохо о нем, скрывая пылающее от смущения лицо за практически подсохшими волосами. "Неужели вы могли подумать, что я когда-нибудь смогу вас предать? Я люблю вас. Я только ваш". Что-то хрупкое, невесомое затаилось в груди Фрэнка, когда стыд за собственные мысли стал грызть кости. Он отводит от себя это маленькое чудо — не без его собственной помощи, — с все подступающим трепетом вглядываясь в по-ребячески прекрасное лицо, коим завладело смущение и комичный ужас. Фрэнк: — Я могу... — Говорит: — Позволь мне... Улыбка острых губ как согласие на все желания и вопросы делает теплее, намного горячее, и мужчина подхватывает Джи одной рукой, совершенно не чувствуя веса его тела, направляясь к берегу. Абсолютно отрезанный от цивилизации, от его правил, грязи и жестокости, проводя ночи с русалкой, Фрэнк разучился видеть разницу между полным безумием и просто удивительной неожиданностью. Для него то, что в милом сердечку прямо сейчас таится частичка него самого, опьяняет, делает все таким невероятным, счастливым... Но только невероятным — не сумасшедшим, как было бы для людей на материке. И сейчас бережно, щекоча пальцами, касается Фрэнк живота его мифического существа, ощущая, как счастье завязывает на его шее валун и топит в себе. Он с радостью поддается. — Как давно? Шелковый песок кажется черствой корой столетнего дерева, по сравнению с мягкостью человеческой кожи для Джерарда. Он тонет в воздухе, наблюдая за тихим восторгом возлюбленного, ощущая себя как никогда по-настоящему счастливым, нужным, любимым — когда по его чувствительной к ласкам коже живота водят руками, словно играясь, забавляясь. Вряд ли найдется существо еще более счастливее — когда в тебе растет новая жизнь... ты чувствуешь себя... "Я не представляю. Сестры обратили на это мое внимание. Они молили, чтобы я ушел из дому. Отец мне не простит эту жизнь". Это воодушевленное выражение пропадает с лица мужчины, он поднимает голову и встречается с погрустневшими очами Джи, что принял сидячие положение, удерживая себя на весу выставленными назад руками. Салатный плавник его хвоста находился в считанных сантиметрах от простирающей руки воды, вода не могла достичь и серебрено-янтарного в свете объятного месяца хвоста, что на суше выглядел более грузным и неловким, чем в родной среде. Гладко переходящий в чистый кожный покров туловища, что даже этого условного деления на человека и рыбу практически незаметно глазу. Фрэнк никогда не считал его рыбой — скорее ожившим миражем. Оголенная грудь мерно вздымается и опадает, с каждым вздохом тревожа белоснежных зайчиков, что отскакивали от ключиц и хвоста. Фрэнк никогда не считал его уродцем иль аномальным выродком — сказочным созданием. Но когда последние капли влаги испаряютя с этого хрупкого на вид существа и тело его на одну-единственную долю секунды превратится в многомиллионное скопление капель воды, Джи в мгновение ока предстанет перед Фрэнком в образе практически обычного человека — не лишенного очарования, но по-прежнему не умеющего говорить человека. Сейчас он еще оживший мираж, сказочное создание, грустное создание, слышащие: — Твой отец не позволит тебе остаться только потому, что в тебе растет ребенок? "Не так. Он не простит мне связь с человеком. Если он узнает причину моего исчезновения и если найдет..." Тяжелая недосказанность в голове, больные очи на лице претворили все счастье от новости в отравляющее тело страх и возмущение. И самое страшное — беспомощность. Фрэнк даже не сможет защитить самое дорогое в своей настоящей жизни от гнева Властелина океанов — потому что он слабый человек. Это отравляет тело. — Что я могу сделать для тебя, для вас? — горячо вопрошает мужчина, вогружая руку свою на живот Джи, словно и его желая защитить. — Скажи мне, что мне сделать для вас? Глаза, освещенные безумным блеском праведной идеи, не крохи не напугали Джерарда — прогнали весь страх, вселили желанную надежду. Джи кладет свою руку поверх руки рядом находящегося на коленях мужчины и произносит то, что так противоречиво терзало его узкую грудь много месяцев и до этого: "Для этого я сейчас здесь. Вы можете уйти со мной. На рассвете завтрашнего дня. Вы хотите уйти со мной?" Они словно поменялись местами: теперь глаза Джи лихорадочно горят от идеи, а прежнее воодушевление тлеет на дне глаз Фрэнка. Мужчина нерешительно смотрит на любимого юношу, силясь расшифровать произнесенное им только что. Он все равно не понимает. Спрашивает: — Как? Такое возможно для меня? "Конечно, — улыбается острой улыбкой Джи. — Но для того чтобы уйти со мной, вам нужно умереть. У меня есть яд. На рыбу, когда мы охотимся, он действует смертельно, но на людей он действует как-то совершенно по-особенному, вызывая трансформацию. Нам запрещено это делать. Но я знаю, что моя мать была человеком. Она мне об этом рассказала... Вы слушаете меня?" Фрэнк подвелся на ноги и отвернулся от своего ожившего миража, глядя куда-то в тихий океан. Он думал, рассчитывал, постепенно утопал в вопросах и противоречиях. Он может просто сказать "да" и на рассвете завтрашнего дня уже бороздить океанские глубины, быть рядом с Джи, рядом с его — их — малышом, иметь возможность защитить их. Защитить их всеми силами от морского Властелина — это его обязанность, миссия, стремление всей теперешней жизни — как угодно. Вина якорем висит на Фрэнке — если бы не он, Джи был бы освобожден от гнева отца. Мужчина не может допустить, чтобы с его сказочным созданием, с их малышом случилось хоть что-то. Он все еще ждет корабль. Наполовину сломанная надежда, что теплится до сих пор. Где-то там, на материке, его родители тоскуют по нему. Тоскуют ли? Они никогда его на самом деле не любили так, как его брата. "Я должен... — Кулаки мужчины сжимаются, зубы скрипят. — Я никому ничего не должен. Я хочу идти туда, куда освещает мне дорогу сердце". Он поворачивается к приунывшему существу, что однажды спасло ему жизнь, что вылечило руку, что было с ним весь этот год, что носит под сердцем их малыша, и произносит со всей уверенностью, силой, что погнет к земле деревья: — Я хочу уйти с тобой. Я люблю тебя. За улыбку острых губ Фрэнк заплатит любую цену, выдержит любую боль, умрет, если это нужно. Улыбка острых губ сводит с ума. Мужчина присаживается подле Джи и втягивает его в поцелуй, лишенный слов, наполненный болью — его милый сердцу кусает его губы, язык, заставляя задыхаться от огненной муки, что расползается телом, отравляя его. Во имя веры, надежды и любви он прямо сейчас умирает, его расчленяет агония и душит мука, чтобы вскоре обрести кое-что значительно большее, чем он когда-либо имел в своей жизни... Где-то там, под покровом месяца и ночного небосвода, отдают свою жизнь за жизнь большую, где-то там ночных сверчков пугает больной вопль, где-то там сидит русалка с человеческими ногами, с хрупкой жизнью под сердцем и наблюдает бессильно и мучительно за болью того, кто уничтожил его жизнь прежнюю и подарил новую. Они похожи, они связаны жизнью и ядом. Их связь нерушима. Об этом никто не должен знать — океан будет молчать. До рассвета завтрашнего дня все изменится навсегда.