cookies and hugs

bang gang - it's alright

Воскресенье начинается в десять утра, и вместо будильника мамин голос. – К тебе пришли, – мёдом на ушко, и Сехун, заранее проклянув Чонина (а ведь это стопроцентно он), разлепляет глаза и жмурится, потому что мамина улыбка по силе сравнима с солнцем. – Вставай, я принесу вам чай. – Спасибо, – бормочет Сехун, провожая маму взглядом, и едва дверь закрывается, снова закрывает глаза и прячется под одеялом. Воскресенье же, он бы мог спать до часу или до двух, а наглый лучший друг за каким-то чёртом припёрся и не даёт выспаться. Сехун решает, что как-нибудь отомстит ему в подобном духе, и высовывает макушку из-под одеяла лишь когда Чонин сходу плюхается к нему на кровать. – И тебе доброе утро, – с улыбкой тянет Чонин, услышав грозное сехуновское «кретин». – Тебя в пятницу выписали, но ты вчера не пришёл. – У меня были сопли. – Верю. Сехун садится на кровати, огрызается, когда Чонин пытается отобрать у него одеяло, и вообще, он силой мысли пробует прогнать друга из комнаты. Пусть уходит и возвращается через три часа, спать хочется же, ну. Но сила мысли не помогает, а потому Сехун вздыхает (спустя пять бесполезных попыток взглядом выпнуть друга за порог комнаты), треплет волосы на макушке и тянется вперёд, сесть удобнее, ближе. Чонин моментом рисует на своём лице дурацкую улыбочку, наклоняется, и Сехун легко целует его в губы, совсем по-детски. И Чонин ещё пытается подколоть: – Я не за этим пришёл. – Знаю. Улыбка передаётся поцелуйным путём, это точно. И в комнату очень вовремя заходит мама, с подносом и печеньем наперевес, и Чонин тут же вскакивает помочь ей расположить всё на низком столике. А то, знаете, у Сехуна такая кожа, что по ней так и хочется выводить поцелуйные узоры, и пальцы у него такие, что так и хочется сплетать крепко со своими, и губы у него такие, что так и хочется не отлипать от них вечность.       * Нормальные люди по ночам спят. Выходит, я не очень-то нормальный, думает Сехун, когда напяливает кеды на босу ногу и выходит из дома. Ему явно везёт с районом, в котором он живёт, ведь круглосуточный, пусть и небольшой, магазинчик всего в трёх кварталах. Приспичило ночью слопать торт – можно пойти и купить. Или, как в данном случае, печенья. А в магазине пусто, видимо, только Сехуну и не спится в такое время. Тем лучше. Никто не любит очереди. Сехун думает, что выходить в одной футболке было несколько глупо, прохладно, как-никак. Поэтому напевать про себя какую-то лабуду и делать шаги широкими получается как-то само собой. А у дома Сехун натыкается на Чонина, буквально влетая в тёплого (кое-кто в толстовке) парня. – Ты где был? – сходу спрашивает Чонин. Сехун трясет в руке пачкой шоколадного печенья. – Ходил за печеньем? – с иронией. – Да. – В два часа ночи? Сехун пожимает плечами: – Мне захотелось. – И правда, что в этом необычного. – А ты что тут делаешь? – К тебе пришёл. – Так поздно? – Мне захотелось, – с улыбкой копирует Чонин и оглядывается за спину. – Предки не будут против, если я зайду? – Вообще-то, они ещё вчера уехали. Чонин позволяет себе усмехнуться и закидывает руку на плечи друга. По его взгляду и так всё понять можно, но уточнить не помешает: – А ты не будешь против?       * Сехун ворочается в объятиях и пытается не уснуть. Впрочем, если главная героиня и дальше будет следовать стандартным сценариям фильмов ужасов и после подвала полезет ещё и на чердак своего нового дома, то можно будет плюнуть на фильм и бессовестно задремать. Чонин ни слова не говорит о том, что у него нога затекла, да так, что, кажется, двинешь – и она тут же сломается на десяток частей. Он молчит, ведь Сехун от души терпеть не может объятия, что длятся больше пятнадцати секунд, а сегодня просто замечательный вечер, и закончить его нотой нежности было бы просто восхитительно. Вообще-то, Сехун терпеть не может отвечать на смс, но почему-то Чонину отвечать надо обязательно. А ещё терпеть не может, когда кто-то забирается к нему под одеяло с холодными (только с улицы) щеками и ладонями, и даже губами; хотя, вообще-то, ещё потому, что «мама дома, ты что творишь». А ещё терпеть не может то, что людям так нравится загонять себя в какие-то рамки, ограничения, классификации. Сехун просто в объятиях Чонина, и… это нормально. Всё в порядке. Это не попадает под «плохо» или «неправильно», или хотя бы «мы же друзья». Это скорее подходит под «здорово» и «мне нравится». Хотя, да, Сехун терпеть не может долгие объятия.       * Живут в одном районе, учатся в одном классе, и даже родителей у каждого по двое – два отца и две матери. А сестра Чонина ещё и очень любит кормить друга своего братишки, да и сам Сехун не против лишний раз слопать кусочек домашнего торта или вафель. Четырнадцатое января выпадает в этом году на воскресенье, и Сехун вообще-то не злопамятный и давным-давно забыл о прихоти отомстить за раннее пробуждение, но просто всё складывается удачно. Просто он забывает отключить будильник и просыпается в шесть. Просто тут же почему-то вспоминается, что хотелось к Чонину тоже припереться с утра пораньше и тем самым расстроить план «отоспаться». Просто через минут двадцать он уже запыхавшийся и наскоро одевшийся тихонько стучит в дверь. Сехуна встречает мама друга, а он, дурак, подарок (в кокетливой коробочке с сердечками) за спиной пытается спрятать. Несмотря на половину седьмого (для воскресного утра рань несусветная), на проход в квартиру добро получает, и, скинув кеды с босых ног, тут же несётся в дальнюю комнату. Чонин и правда спит (уже спит, ведь часов пять назад он гоготал в трубку на сехуновское пожелание «старей, старей, старей!»), причём так мило спит, завернувшись в одеяло с принтом кучи дурацких маленьких спанч бобов. Совесть трубит о том, что будить жалко, дай парню поспать, но Сехун посылает её к чертям и очень надеется, что его присутствие станет приятным началом сегодняшнего дня для Чонина. Правда, очень надеется. Он садится у изголовья, скрещивая ноги, кладёт дурацкую коробочку на подушку (других в том магазине не было, с теми же собачками смотрелось бы лучше, а то сердечки – как-то не по-мужски) и залипает на добрых несколько минут. Чонин по праву негласно считается самым красивым парнем в школе – ох, как бы визжал от счастья его фан-клуб, увидь они его сейчас. Впрочем, Сехун не фанат сентиментальных мыслей, поэтому он думает, что каждый человек кажется ангелом, когда спит, и тихонько потрясти спящего за плечо – самое время. Да вот только Чонина так легко не разбудишь. Идти самым простым путём – святое дело. Поэтому Сехун лишь садится поудобнее, ладонь с плеча убирает, чтобы сместить выше и запутать пальцы в каштановых волосах, да начинает с шёпота: – Чонин-а, – и есть вариант сладко пропеть «гуд монинг, Вьетнам», на манер Люцифера, а есть вариант провыть «хэппи бёздэй» на самое ухо, но Сехун выбирает просто тихо продолжать звать по имени и ворошить парню волосы на макушке. У Чонина сегодня то ли сон чуткий, то ли и правда всё складывается удачно, но выныривает в реальный мир он уже на третьем повторе своего имени. Но глаза открывать лениво и всякое такое, да и Сехун нежные прикосновения раздаёт редко и мало, всегда мало, так что пытаться скрыть рвущуюся наружу улыбку и млеть от тонких пальцев, что неторопливо перебирают волосы спутанные – самое то для отличного начала дня. Но долго притворяться спящим всё равно не выйдет (да и улыбку сдерживать, боже, поверьте, как сложно сдержать такую улыбку), ведь у Сехуна пальцы на кожу за ухом соскальзывают, а это щекотно. Чонин прячет лицо в подушке, тихо смеясь сквозь слой её пуха, а Сехун замирает. Кажется, он даже не дышит и, может, все клетки и бактерии в его организме замедлили ход? – Эй, – тон у Сехуна больше растерянный, чем недовольный, и Чонин в этом убеждается, когда поднимает голову с подушки и поворачивается вбок. – Ну у тебя и морда. Чонин давится смехом и проявляет чудеса ловкости – находит своей ладонью ладонь друга и к себе за пальцы крепко вместе сцепленные тянет. Воздух плавится и превращается в густой, так, что вдохнуть невозможно, да и как дышать, когда глаза Сехуна, широко распахнутые и яркие-яркие, на уровне других глаз, сонных и таких, словно в радужку слили всю карамель, что смогли найти в этом мире. Чонин молчит и с пытливой улыбкой вглядывается в растерянность, что меняется на теплоту, а Сехун ещё чуть наклоняется вперёд и легко целует его в губы, совсем по-детски. – Ты не за этим пришёл. Не за этим. Сехун мотает головой и шепчет, губами ровно в другие губы выдыхая: – С днём… Чонин – вредина, это можно занести ему в медицинскую карточку. Он не даёт даже начать дружескую оду в свою же честь, с улыбкой заставляя Сехуна замолчать и в принципе растерять все мысли. Чонину хватило потрясающе искреннего (и реально такого дружеского) «старей» на повторе много раз, ещё ночью, ещё с искажением динамиком и микрофоном, ещё сонным голосом. Да и самого себя заткнуть надо. А то столько всего пообещать хочется, и взамен попросить. Чего-то такого, из разряда вечного, что, может, когда-нибудь и должно быть сказанным, но не сегодня. Когда ещё слишком молоды, когда ещё слишком мечтательны, когда ещё слишком хорошо и без всех этих цепей обещаний. – …рождения, – всё же продолжает Сехун, когда есть возможность отстраниться и уткнуться носом в одеяло, что складочками на плече Чонина. – Спасибо, – тихо и искренне отвечает Чонин и косится на макушку на своём плече. – Эй, и это твой подарок – твоя сонная тушка? – Придурок, – почти неслышно бросает Сехун. Но Чонин всё слышит, особенность слуха такая – любое слово Сехуна улавливать и обрабатывать. Но утро и правда прекрасное, несмотря на то, что за окнами ещё темно и неуютно совсем, так что забить на взаимные подколы и затащить Сехуна прямо в одежде под одеяло – святое дело. И получить по коленке кулаком (намёк на сопротивление) – деталь обязательная.