Нити

Ято был слишком занят тем, что приносил счастье людям. Слишком занят, чтобы все же заметить: с Хиёри творилось что-то неладное. Она день ото дня становилась все тоньше и бледнее, быстрее уставала, и любое, даже самое незначительное усилие давалось ей все тяжелее и тяжелее. — Надо просто выспаться, — говорила она, и Ято ей верил. В конце концов, у него не было поводов не доверять. Когда он понял это, стало уже поздно. Хиёри не вставала с постели, с большим трудом сглатывала, надолго закрывала синеватые веки, испещренные мелкой сеткой вен, и улыбалась ему бескровными губами. Юкине она тоже улыбалась, тепло и очень спокойно, как будто бы давно приняла то, к чему двигалась неторопливо и размеренно. Юкине кусал губы, смотрел на Ято с надеждой — тоже верил. Он иногда поправлял спутанные волосы Хиёри, касался ее лба и хмурился все сильнее. Хиёри улыбалась — едва ли она могла сделать что-то еще. — Только не рви, не разрушай ту связь, что возникла между нами тремя. Я хочу к вам вернуться. Я хочу стать твоим шинки. Как ты сможешь потом найти меня? — все время спрашивала она, стоило Юкине выйти, стоило им остаться с Ято наедине. Хиёри хватала его за руку холодными пальцами и тут же отпускала: не было сил. Сквозь тонкую ткань сорочки было видно, как быстро и часто вздымается ее грудь. Ее шепот был еле слышен, но он почему-то успокаивал. Ято понимал: поздно. Он опоздал уже давным-давно. Нужно было тогда послушать Тензина и не идти на поводу у девчонки, пусть даже она и была единственной, кто верил в него. Наверное, даже единственной смертной, полюбившей его по-настоящему, искренне и безоглядно. Но даже если бы он и рассек тысячи тонких нитей, протянувшихся от Хиёри к нему, она все равно не поправилась бы. Сейчас уже — нет. Слишком много себя она вложила в поддержание этой их связи. Слишком много своих жизненных сил отдала, чтобы просто выжить. И он, коснувшись пальцами тех невесомых, похожих на паутину нитей, оставил их. Хиёри он уже ничем не мог помочь, а вот продлить хоть немного время, что она хотела провести с ними, — это было в его силах. * Юкине — хмур и расстроен, взгляд его — погасший и неживой. Как будто бы он оставил часть себя на кладбище, рядом с могилой Хиёри. Свежая земля пахла сыростью и прелой листвой. Хиёри умерла золотой осенью, когда только-только еще стали облетать листья с деревьев, а днем вкусно пахло душистой, высыхающей травой. — Яточка, ну как ты мог дать ей умереть? — спросила Кофуку, утирая в уголках глаз крупные слезы. На ее маленьком округлом лице краснел распухший от рыданий нос. Он был похож на крупную, бесформенную картофелинку, а глаза ее превратились в узкие щелочки. В голосе ее не было ни тени упрека или укора, зато глухая тоска лилась через край. Кофуку очень любила Хиёри. Ее любили все. — Бедная, бедная Хиёрин. Ято закусил губу, отвел в сторону взгляд и не ответил ничего, промолчал. Чувство вины давило на его плечи, казалось, оно пригибало к земле, не давало дышать. Грудь его словно сдавило железными обручами, а в горле стоял ком. Хотелось разреветься, совсем по-детски, уткнуться в плечо Кофуку, чтобы та прижала к себе и сказала, что все будет хорошо. Кофуку умела помогать, умела быть серьезной, могла найти правильные слова. Только сейчас сама она нуждалась в утешении не меньше, чем он. Ято заигрался в хорошего бога. Помогал окружающим и совсем забыл о самых близких. Как будто бы его фокус сместился: те, кто был совсем рядом с ним — протяни руку: дотронешься — расплылись и стали неясными, а чужие беды выступили вперед. Вот и замотался, стараясь успеть всюду, — а не углядел в своем же доме. «В доме Кофуку», — мысленно поправил себя Ято и сам удивился тому, до чего же это место стало ему близким и родным. Оно стало его домом. Теми стенами, в которых можно получить помощь и можно быть принятым. Но сейчас от них не было никакого толку. Только еще сильнее крутило виной и болью, горечь жгла губы, и Ято опустил голову и зажмурился. — Дурак потому что, — Дайкоку тяжело вздохнул. Он тоже плакал, только тихо и беззвучно, просто смаргивал слезы и растирал большими ладонями скулы. Ято взглянул на него и снова отвернулся: видеть такого Дайкоку было просто невыносимо. Это было даже страшнее, чем смотреть на рыдающую Кофуку. — Как был дураком, так им и остался. Наверное, думал: «Само решится». Понадеялся, что случится чудо. Побоялся, что исчезнет вместе с ней. В его словах тоже не слышалось упреков — Дайкоку просто делал выводы. И они били гораздо сильнее, чем обвинения. Может быть, Дайкоку и был прав. Ято и сам не очень хорошо знал, чего он боялся сильнее: того, что исчезнет Хиёри, или того, что рассеется ее незыблемая вера. А может быть, и нет. Казалось, внутренности свернулись тугим комком, переплелись между собой клубком змей, и Ято ощутил, как неотвратимо подкатывает к горлу тошнота. Он сглотнул и помотал головой. Хлестнули по кончикам ушей длинные пряди, чиркнули по скулам, словно лезвия клинков. Он совершенно запутался. Ему нужно было побыть одному и разобраться в себе, в своих чувствах и мыслях. Он хотел найти Хиёри. Вернуть ее назад, сделать своим шинки. Хиёри — светлая душа, она должна была остаться с ними, должна была захотеть не уходить. Это было ее последнее желание, и он просто обязан был исполнить его. — Не поэтому, — вдруг сказал Юкине тихо. — Я не знаю, почему, но точно не из-за того, что боялся исчезнуть. Ято другой. Он не мог позволить Хиёри умереть только из-за этого. В словах Юкине была незыблемая вера, точно такая же, какой некогда веяло от Хиёри. От доверия, разлитого в воздухе тягучим осенним запахом, кажется, стало намного теплее. Оно было как алкоголь в крови, пьянило и дурманило. Но все равно Ято удивился: как его шинки может знать? Неужели Юкине чувствовал его настолько хорошо? Или это сам Юкине никогда так не поступил бы, и это заставляло его думать, что Ято тоже был настолько хорошим? В голове, казалось, оглушительно гремел набат, в ушах стоял нестерпимый гул, а перед глазами то и дело мелькали темные мушки. Ято поднялся с татами, пошатнулся, но к выходу пошел уверенно и ровно, остановился и натянул обувь. Кофуку и Дайкоку молча проводили его взглядами, но никто из них не спросил, куда он направляется. Юкине вздрогнул, стиснул крепче чашку, но все же остался сидеть на полу, расстроенный и совершенно разбитый. «Не потому, что не хотел, — понял Ято. Потому что прочитал во взгляде, как сильно сейчас ему нужно было одиночество. И отпустил. — Умный, внимательный шинки». Далеко Ято не пошел, а просто уселся на холодную пустую скамью в парке и уставился на яркие блестящие стекляшки звезд, что проступали сквозь просветы в редкой осенней листве. На душе было погано и очень горько. Хиёри умерла из-за него, ребята были правы. Впрочем, он в этом и не сомневался; но слышать такое от других было сродни приговору. Сухая листва царапала асфальт, цеплялась ломкими черенками за камушки, скребла по земле, твердой от еще такого жаркого днем солнца. Этот шорох походил на стук когтей нескрывающегося хищника, матерого и спокойного, который точно знал: жертва уже никуда не сбежит и не спасется от него. Сама ночь была хищницей — лоснящейся от жира пантерой. Ее шерстка блестела в свете луны, пока сама она притаилась за кустом, за стволом дерева, под тонкими перекладинами скамьи… Ято застонал, крепко сжал пальцами переносицу, потер горящие глаза. В них как будто бы насыпали песка. Веки казались тяжелыми, похожими на наждачную бумагу. В голову лезла всякая ерунда, какой-то бред, на душе было муторно и гадко, и Ято впервые пожалел о том, что решил сегодня побыть в одиночестве. Он был твердо уверен: Юкине бы его понял. Прочитал бы то, чего не видели другие. Иногда ему даже казалось, что тот лучше самого Ято знает, что творится у него на душе. Совсем недавно Казума говорил ему: Юкине особенный. Даже учить его взялся, потому что разглядел в нем то, что видели до этого только Ято да Хиёри. Ято — потому что был богом, а Хиёри оттого, что была слишком доброй. Хрустнула сухая ветка и снова зашелестела листва, увлекаемая вдаль прохладным ночным ветром. Ято плотнее запахнул свою спортивную куртку и подтянул колени к подбородку, словно бы это могло его согреть, спрятать от прохладных порывов. Да, пожалуй, так стало теплее, но только совсем чуть-чуть. По коже ползли зябкие мурашки, а волоски на руках зашевелились от стыни вокруг. Черничная ночь вдруг совсем потемнела — луну заволокло большим тяжелым облаком — и обернулась клубком вокруг Ято. Все стихло. Застыли кроны деревьев, умолк ночной ветер, перестали шевелиться листья на ветвях. Неестественная, жуткая тишина опустилась незаметно, придавила, пригнула к земле, и Ято облизнул губы, хмурясь. Осмотрелся по сторонам, всмотрелся в тяжелый непроглядный мрак. Из стылой тишины выступила Бишамон. Уселась рядом на холодную скамью, закинула ногу на ногу. И как только она не мерзла в этой своей едва-едва прикрывающей грудь курточке и короткой легкой юбчонке? Длинные волосы Бишамон опустились вокруг нее, как подол длинного платья. Сейчас они походили на змей, свернувшихся кольцами, готовых обвить ласково запястье и тут же прокусить кожу. Редкие прядки задевали Ято, и он подавил желание отдернуть руку и отодвинуться подальше от Бишамон. — Идиот, — устало сказала она. — Только такой эгоистичный идиот, как ты, мог позволить Ики Хиёри умереть. Ято опустил голову. Возразить было нечего. Да и не очень хотелось возражать. От обвинений Бишамон он почти испытывал удовольствие. Внутри, в душе, растеклась тьма, расползлось некое темное и мрачное удовлетворение, зацепило коготками каждую клеточку и вгрызлось болью во внутренности. — Впервые с тех пор, как я узнала правду о нашем клане, мне хочется по-настоящему свернуть тебе шею. — Она взглянула на свои длинные ногти, и те неестественно ярко блеснули в пористой, словно губка, ночи. — Ты всего лишь глупый и бесполезный божок, который по какой-то нелепой причине слишком много о себе возомнил. Ты как будто бы язва, которая пробуждается время от времени. Ее нужно либо прижечь, либо так и мучиться, живя с ней. И я пока до сих пор не решила, что меньше возмутит пространство вокруг. — Убирайся в ад, проклятая нимфоманка, — сказал Ято. Произнес спокойно, без должного чувства, без искренности. Сейчас вина навалилась на него с такой силой, что, казалось, еще немного — и она размозжит его по лавке, вдавит между железными прутьями. — Шинки твоего жалко, — вдруг вздохнула Бишамон, поправила короткую прядку и заложила ее за ухо. — Я бы давно вышибла тебе мозги, но ведь он совсем мальчик. Куда же ему без тебя. Ято слабо махнул рукой, мол, пошла прочь, сгинь, — но промолчал. Перед глазами, как будто бы живая, возникла Хиёри. А, может, она и была настоящей — ласково погладила тыльную сторону ладони теплыми пальцами. Ято дернулся, но отодвинуться не смог. Длинные волосы Бишамон обвились вокруг его запястий и щиколоток, обернулись вокруг шеи. — Куда ты? — Ято дернул руку, и потемневшие, ставшие неотличимыми от ночной тьмы волосы Бишамон впились ему между пальцев. — От меня не с-скроешься. Бишамон переменилась, стала тощее. Острее проступили ее скулы; яркие, видимые даже в ночной темноте зрачки ее заволокло непроглядной чернотой. — Вот же дерьмо, — зашипел Ято и крепко стиснул зубы. Казалось, что гладкие, шелковистые пряди — острая леска, что вспарывает кожу, режет ее. Он даже удивился, почему не течет кровь. — Поч-чему ты не с-спас меня, Ят-то? — горько и тоскливо прошептала Хиёри. И Ято сейчас же замер, поднял на нее взгляд. Луна всего лишь на мгновение выглянула из-за тучи, и он разглядел в глазах Хиёри непролитые слезы. А еще он увидел, что вместо рта у нее зияет темный провал. Губы, как будто бы объеденные голодными хищными рыбами, совсем чуть-чуть прикрывали редкие зубы. Полоса кожи свисала со щеки до самого плеча… И Ято зажмурился, не в силах больше смотреть на нее. Забыть бы, стереть из памяти. — Я просто хотела быть с-с-ш вами как можно дольше. Я хотела быть с-с-ш вами всегда, а теперь… Ято, прошу тебя, помоги мне. Тут так темно, так холодно. Мне с-с-штрашно. Ты должен был сказать мне о том, что меня ждет на этой стороне. Они говорили, что я вкус-с-шно пахну. Тошнота подкатила к горлу, и Ято закашлялся, жмурясь еще крепче. Проклятые волосы, которые еще недавно держали его так крепко, выпустили его в одно мгновенье, и он упал со скамьи на жесткую холодную землю. — Прости, — просипел он. — Прости меня, Хиёри. Ответом ему была лишь тишина. Он осторожно поднялся на ноги и осмотрелся. Ни Бишамон, ни Хиёри рядом не было. Все так же тихо и печально скребла по асфальту листва, шелестели ветви деревьев… Осень расхаживала рядом и тихонько ворчливо покряхтывала, словно пожилая женщина. Ято потер глаза, поскреб пальцами переносицу и сильно надавил. До ярких белых пятен перед глазами. Во рту было кисло, а руки совсем заледенели. Нужно было сейчас же идти домой, возвращаться к Юкине. Притянуть его поближе к себе, уткнуться носом в его макушку и забрать немного его тепла. Юкине всегда был такой домашний и уютный, как котацу, хотя он и говорил, что мерзнет, когда Ято пытается греться о него. Права была эта старая карга Бишамон: у него очень хороший шинки, и Юкине заслуживал гораздо лучшей участи, чем сейчас. «Это всего лишь усталость, — думал Ято. — Это только страшное горе, невыносимая боль и отчаяние. Но время — лечит. Со временем и боль притупится, и думать о Хиёри станет гораздо, гораздо легче. А потом она и вовсе забудется». Все внутренности будто перекрутились, а тело насквозь прошило судорогой. Свело все мышцы, и Ято снова упал на колени. Он часто, быстро хватал холодный воздух ртом, пытаясь отдышаться, и смаргивал навернувшиеся на глаза слезы. Деревья над головой возмущено зашумели сырой листвой, затрещали ветвями, но тут же стихли, словно напуганные чем-то неясным. Снова обступила его тишина и смолкли все звуки вокруг. — Что ты готов отдать за нее? — вдруг тихо зашипела ночь. В молчании, царившем вокруг, этот ее едва различимый голос прозвучал как гром среди ясного неба. — Что ты готов отдать, Ято, чтобы Ики Хиёри снова была живой? Ято, совершенно потерянный, сбитый с толку и разбитый, отнял руки от лица и вгляделся в комки мрака, клубящиеся рядом. Они отличались от черничной темноты. Они были живыми. — Прочь, — надсадно прохрипел он, пытаясь вдохнуть как можно больше сырого ночного воздуха, но горло словно было сжато тисками, и слова вырывались с трудом. Сомнение уже зародилось в его душе, а Юкине не было рядом, и теперь никто, совершенно никто во всем мире не мог подсказать ему верный путь. Для бога справедливо любое решение. Бог не может ошибаться. — Она могла бы сейчас дышать. Она могла бы по-прежнему ходить в школу и проводить время с друзьями, — если бы не встретила тебя, — сказала тьма с укоризной, и Ято сглотнул. Он чувствовал, он понимал, что она абсолютно права, и боль душила его. Но хуже боли было сознание собственной вины. Он позволил ей умереть. Нет, даже не так: это он, бог Ятогами, сам убил Ики Хиёри. Позволить умереть, не спасти — это ведь то же самое, что убить. А тьма все шептала и шептала, все шипела рядом с ним, над самым его ухом: — Она должна была родить троих детей, стать домохозяйкой и вспоминать о тебе изредка, только в размытых, лишенных смысла снах. А потом рассказывать эти сны своим детям как сказки на ночь. Но вместо этого девчонка умерла, потому что ты не смог вовремя разорвать ваши узы. И я спрошу тебя еще раз, Ятогами. Что ты готов отдать за ее жизнь? Чувство вины снова зашевелилось внутри, заворочалось, словно ком. Хиёри умерла из-за него. Из-за него, из-за его трусости погибла та единственная, что оставалась рядом по своей воле, что не дала разрушить узы, хотя и знала об опасности. И Ято заскреб пальцами холодную землю, сдирая ногти и раня себя до крови. Прошептал: — Я отдам все что угодно. Только бы она была жива. Он зарыдал глухо, надсадно и отчаянно. Ничего уже нельзя было не исправить. Смерть — не исправить. Не вытащить Хиёри с того света, не помочь ей… никак. Но и смириться тоже не получалось. * На земле искрился яркий свежевыпавший снег. На небе не было ни облачка, а высокая и ясная хрустальная синь раскинулась над головой, похожая на чудесный купол. Солнце застыло над домом: прицепилось бледным боком к острому шпилю на крыше, зависло громадным ломтем сыра. Стоял тот дивный морозный день, когда сам воздух настолько чист и прозрачен, что, кажется, его можно пить. После каждого вдоха в легких будто плясали колючие снежинки, и по коже бежали мурашки. А меж тем с неба не упало ни единой снежинки, и облаков в вышине тоже не было. Вчерашний снежок затянулся очень тонким и ломким настом — белым, совершенно белым и чистым, как накрахмаленная скатерть. Ято сгреб немного снега в кулак, крепко сжал, с немым восторгом ощутил, как колет пальцы. По коже потекли мелкие капельки; они холодили запястье, сырили рукав теплого свитера, оставляли влажные блестящие разводы. Снег он любил. Белые крупинки пахли свежестью и свободой — улицей. Снег в Японии был редкостью. — Ябоку-у! — Он обернулся и еще сильнее стиснул истаивающий снег. — Почему ты раздетый? На крыльцо вышла Хииро, зябко поежилась. На плечах — теплое одеяло поверх кимоно. Его Ято не любил — колючее, так и норовило укусить за щеку или нос, стоило завернуться в него плотнее. Хииро сощурилась от белого снега, повела плечами, сделала пару шагов от рассохшейся, перекошенной двери. Ее гета звонко цокнули по камню, напомнили о лете. Лето Ябоку тоже любил. Вместо снега — зеленая трава до самой реки, а на песчаном бережке — россыпь округлых камней, обтесанных ленивыми водами. Отец рассказывал, что раньше река была шире, до самой кромки песка, и много глубже. Жалко, что близко Ябоку не разрешали пока ходить — опасно. Он сильнее стиснул кулак, словно от этого снег мог растаять быстрее. — Ябоку, — с мягким упреком в голосе позвала Хииро. Было в ней что-то такое, сестринское. Словно она заботилась о нем, словно она была ответственна за него, — пойдем скорее в дом. Замерзнешь, заболеешь. Руки намочил… Тебе нужно больше думать о себе. Что скажет отец, если увидит. Вечно ты его расстраиваешь. Ябоку отвернулся, снова вглядываясь в покрытую слоем пушистого снега долину. Его было так много, что едва ли верилось, что когда-нибудь он растает, а земля покроется острыми, изумрудно-зелеными стебельками травы. Как на картинках из книжки. Чуть впереди виднелась темная лента реки, которую еще не сковало льдом. А за ней — скопище мелких серых домиков-муравейников. Они наслаивались один на другой, словно кусочки мозаики, плохо подходящие друг другу. Ябоку различал множество труб, источающих темный дым. Дым льнул к крышам и стелился по земле. — Интересно, а почему там так много дыма? Пожар? — Нет, это не пожар, — сказала Хииро, пристально всматриваясь вдаль. Ее темные, похожие на черные жемчужинки глаза, словно пленкой заволокло. — Просто они так живут. А на пожар я бы посмотрела. И согреться там можно. Пойдем скорее в дом, пока отец не видит, что ты тут один. — Тебе нравится огонь? — удивился Ябоку. Хотя он тоже любил огонь. Было в нем что-то завораживающее. — Конечно, — Хииро плотнее запахнула одеяло и поморщилась. — Он — горячий. А еще он уничтожает всякий хлам. Пепел остается черный, жирный, удобряет землю. Огонь очищает. Ято выбросил остатки истаявшего комочка, отер ладонь о юкату и медленно пошел ближе. Стоило ступить в тень дома, как прохладный воздух вцепился в щеки, куснул за нос и ущипнул подбородок. И вправду. Холодно. — Что на ужин? — спросил он, открывая дверь. — Не знаю, — качнула головой Хииро. — Отец еще не вернулся. Еды нет. Могу только воды нагреть, да риса осталось немного. — Надо поискать дров, — сказал Ябоку, рассматривая небольшую кучку оставшегося хвороста. — Этого даже для ужина не хватит. Не то что на ночь. А ночи — холодные. Я схожу. — Постой, — Хииро вцепилась в его руку. Одеяло упало с ее плеч, и Ябоку разглядел на ее одежде темные пятна. — Не уходи, не пущу одного. Куда ты пойдешь? — В горы. Чуть дальше, чем обычно. Туда, где начинается река. Он смотрел на ее кимоно и не понимал, откуда взялась эта чернота. Словно пеплом измазанные, руки исчезали в широких латанных-перелатанных рукавах. Подол кимоно тоже был испачкан, а пояс темнел подпалинами. — Это долго, ты пропадешь! — Губы Хииро побелели, на щеках разлилась мертвенная бледность. В глазах же, напротив, словно язычки темного пламени заплясали. — Не пропаду, — пообещал Ябоку и тронул ее щеку ласково. — Мне нужно, отпусти. Его действительно тянуло в горы словно магнитом. Как только он сказал об этом, стало ясно, что там его ждет что-то очень важное, нужное. То, ради чего стоило и рискнуть. — Ладно. — Она отпустила его ладонь, и на пальцах остались темные следы. — Все равно не удержу. Ябоку, ты всегда думаешь, что я плохая, что я хочу навредить, но в этот раз я действительно только хотела спасти тебя. Но ты никогда меня не слушаешь. Все время ищешь двойной смысл в моих словах — и всегда находишь! Даже то, чего я сама никогда не вкладывала. Наверное, это твоя судьба. Отец велел не держать тебя, если ты твердо решишь уйти. И не ходить с тобой. Ябоку пожал плечами и отер ладонь о юкату. Хииро поджала губы и отвернулась, занялась холодным рисом. Только плечи ее подрагивали. Ябоку вышел из дома и притворил за собой еле державшуюся на петлях дверь. Он с детства любил реку. Он вообще любил очень многое в своей простой и в то же время сложной жизни. Сбор хвороста в горах не тяготил; охота, куда иногда брал его отец, тоже. Хииро занималась девчачьей работой, но принести ей воды или вынести ее же подальше от дома не было зазорным. Таскать тяжелое должны мальчишки. Соседские ребята иногда их дразнили, но родители шикали на них и заставляли уходить подальше. Ябоку не был против. Ему вполне хватало Хииро рядом. С ней было нескучно. Она была девчонкой, но стоило отвернуться отцу, могла и на дерево забраться, и поиграть в догонялки, и даже жуков помогала собирать. Хииро — хорошая сестра. Ябоку любил ее. Он двинулся вверх по утоптанной тропинке, туда, где еле слышно шумела река. Серебристая лента брала начало с ослепительно белых верхушек гор. Бурлящий, кипящий пеной и брызгами поток, словно грозный зверь, рычал и шипел, ворочал камни. Постепенно река взрослела, набиралась зрелости, становилась ленивой и широкой. Она неспешно катила воды, омывала каменные берега, делила долину на две части. Обычно Ябоку наблюдал за рекой из окна дома, если у него было время. Или с веток раскидистого клена, который рос во дворе. Он был изогнутый, скрюченный, и забраться на него не составляло труда. Только отец ругался, если видел. Ябоку усаживался на высокий, покрытый трещинами подоконник — или истерзанную временем и детьми ветку, — подтягивал колени к подбородку и наблюдал за неспешным течением вод. Летом по реке сновали лодки и паромы, на берегу полоскали белье женщины. Зимой ее припорашивало снегом, и в редкий год, как говорил отец, сковывало льдом. Ябоку не мог представить, что его река станет неподвижной. Если идти вдоль реки получалось в три раза дольше, напрямик было не пройти: там и сям росли непроходимые заросли кустарника, в которые забираться — себе дороже. Поэтому Ябоку пошел по хорошо знакомой тропинке. Только у ельника не свернул направо, к реке, а двинулся дальше, наверх. Здесь пахло морозной хвоей. Прелые иголки мягко пружинили под ногами. Ябоку потер нос и глубже втянул вкусный свежий воздух. В горах обычно было прохладнее, но почему-то именно тут этого не чувствовалось. Наоборот, над верхней губой проступил пот, а спина взмокла. Он шел и шел, забираясь все выше, и постепенно смолкли все звуки, даже река больше не шумела. Это настораживало. Он вышел на небольшую прогалину, окруженную со всех сторон толстыми вековыми деревьями. Трава на ней была скошена. Если на других открытых местностях она доходила пояса, то здесь едва задевала щиколотки. «И откуда тут было взяться траве, — подумал Ябоку, — если в долине уже выпал снег и похолодало? Зима близко, а тут — лето». Он нахмурился, огляделся. Тут все было неправильным. В этом лесу все было неправильным. Даже туман стелился по земле полупрозрачной дымкой, а не расползался клочьями от солнечных лучей. — Знал, что ты сюда придешь. — От большого камня оттолкнулся высокий человек с длинными светлыми волосами. — Только дальше я тебя не пущу. Оставайся здесь, со мной, Ятогами. Мы не были друзьями, но когда ты прикрывал мою спину, я был спокоен. Мы исполнили много людских желаний. И вместе сможем исполнить еще столько же. Ятогами. Это слово разлетелось в воздухе сотней осколков. Они впились в Ябоку, вгрызлись, и он вдруг вспомнил. Это Рабо. Бог несчастий, а он — Ято. Ятогами. Бог бедствий. Бог, который тут, чтобы спасти Хиёри. Он еще не знал, как, но чувствовал: дальше станет понятно. Нужно только не останавливаться. Рабо усмехнулся, вытащил из-за пояса катану, бросил вперед. Она упала у самых ног Ябоку, едва не задела гета. Рабо скинул с плеч кимоно, подставил солнцу грудь и спину, покрытые шрамами. Громадные и рваные, узкие и почти незаметные, широкие — колотые. Наверное, если взяться посчитать, сколько раз ранили Рабо, не хватит и целого часа. Ято отчего-то захотелось провести по гладкой, отливающей более светлым оттенком коже, тронуть каждый шрам, очертить пальцами края, ковырнуть заросшую рану. Но вряд ли Рабо оценил бы такие порывы. А может, и оценил бы, но едва ли позволил. Он поднял с травы катану, любовно провел пальцами по лезвию. — Хорошая, — похвалил он, на пробу взмахнул рукой, проверяя балансировку оружия. — Конечно. Я знал, что тебе понравился, — согласился Рабо. — У нас будет честный бой. Как раньше. Как тогда, когда ты убил меня. — Что? — Ябоку сглотнул тяжело, и плетеная рукоять вдруг показалась тяжелой, а сама катана — неподъемной. — Убил? А что тогда ты делаешь тут? — Все тут пытаются спасти тебя, — нахмурился Рабо. — Ни у кого не получится. Ты все равно захочешь вытащить эту свою девчонку. Ябоку промолчал, удобнее перехватив катану — они уже сражались раньше, хоть он и не помнил. Картинки боя всплывали обрывками, неясными воспоминаниями, но он верил: в нужный момент он уцепится за то единственное, что поможет ему победить. Потому что за Рабо, на вершине, его ждало то, ради чего он пришел сюда. Шаг. Другой. Третий. Ято переступал, словно кошка, осторожно крался по траве, и тонкие стебельки кололи кожу. Он настороженно следил за Рабо, а тот поглядывал на него с кривой ухмылкой. В одно короткое мгновение сверкнул его тяжелый, больше похожий на тесак меч и жалобно ухнул воздух, раздираемый острым лезвием. Ябоку чудом ушел из-под удара, отклонился в сторону, поднырнул под руку Рабо и полоснул по незащищенному боку катаной. Только лезвие натолкнулось на резную, отделанную костью рукоять. Рабо умел защищаться и нападать, его реакция была мгновенной. — Неплохо, — выдохнул он, отскочил в сторону на пару шагов и передернул плечами — сбросил напускное веселье. — Похоже, Ятогами, это будет интересно. Он снова поднял меч, только теперь не старался взять силой и напором, а переступал осторожно, словно в танце. И Ябоку невольно залюбовался, какой легкой и плавной была его поступь. Шрамы переливались и блестели на солнце, словно замысловатые украшения. Снова взвизгнул меч. Надрывно застонали деревья вокруг, сам воздух закипел, забурлил вокруг порхающего лезвия. Меч просвистел совсем рядом с носом Ябоку, едва не задев. Лицо обдало волной прохладного воздуха, остудило вмиг вспыхнувшие щеки. Ябоку упал на траву, перекатился и оказался за спиной Рабо. Двигался он легко, привычно. Может, сам он и не помнил, — зато помнило его тело. Как нужно уклониться, как ударить и вывернуть запястье, чтобы не ранить. Он не хотел убивать Рабо. Он снова не хотел. Стоило отвлечься на миг, и тяжелый меч Рабо ударил; катана в руке Ябоку, словно живая, дернула его за руку, заставляя закрыться. Ябоку мог поклясться, что он не успел бы защититься — его спасло оружие. Рукоять обожгла ладонь, и Ято взвыл бы, если б смог. Тонкий, хорошо выкованный клинок сам взлетел в воздух, подставляясь под удар, и рассыпался десятками осколков. Застонал глухо лес, завыл ветер, и Ябоку упал на колени, выпустив из ладони рукоять и схватившись за голову. Осколки меча блестели в солнечных лучах, переливались, словно капли серебра. Металлическая крошка рассыпалась в траве — теперь ни собрать, ни перековать. Ябоку пронзила острая боль. Она не шла ни в какое сравнение с тем, что было после смерти Хиёри. Теперь он вспомнил. Рабо остановился рядом, тяжело дыша. На руках его была кровь, тонкие струйки текли по обнаженной груди, скользили по плечам, капали на траву. — Тут все пытаются спасти тебя, — повторил он. — Ни у кого не получится. И опустился на колено. Кровь заливала траву, впитывалась в землю, и Ято подумал, что наверняка именно поэтому в лесу такая сочная и зеленая трава. Она растет от чужих жизненных сил. Ему показалось даже, что прожилки стеблей покраснели. Ято поднялся на ноги, стиснул в кулаке рукоять сломанной катаны и двинулся дальше. На вершину. Смеркалось. Тропа вела его все выше, стало заметно холоднее. Ято плотнее запахнул полы юкаты. Рукоять, которую он сжимал, оставалась холодной, словно жизнь из нее ушла. Снова послышался шум реки, и Ято двинулся быстрее. Чутье подсказывало ему: нужно идти к истоку. Хвойник сменился невысоким кустарником, и Ято увидел, что небо совсем потемнело. На западе алела половинка солнца — пока он двигался вперед, день почти закончился. Так высоко он не поднимался раньше никогда. Бурный поток шипел и плевался брызгами, громко ворочались камни. А на берегу стояла Хиёри. Руки ее были безвольно опущены, длинные темные волосы свисали сосульками на плечи, а на обнаженной коже синели крупные пятна. — Идем домой, Хиёри, — позвал Ято. Она окинула его безразличным взглядом и снова отвернулась к реке. — Вот что останется неизменным. Будут рушиться режимы, осыпаться прахом и пеплом города, истлеют даже кости, но река, берущая начало в горах, останется прежней. — Рядом с Хиёри появилась высокая худая женщина. — Смерть всегда будет жить у истоков. Ято крепче перехватил рукоять, словно это могло спасти его. Она не была некрасивой или, наоборот, прекрасной. Она была безликой. Стоило отвести взгляд, как ее невыразительные черты тут же выветривались из памяти. — Ты почти заслужил ей жизнь, почти вытащил ее с того света, — продолжила Смерть. — Но едва ли ты понимаешь, что потеряешь, если заберешь ее. Здесь все пытались спасти тебя, Ябоку. И я даю тебе последний шанс уйти. Оставить эту девочку в покое. Ей тут не хорошо и не плохо. Она просто умерла. За чертой, Ябоку, нет ничего. Пустота. Уж не знаю, что вам рассказывают ваши Небеса или Ад. Единственное, что есть за чертой — покой. Ее белесые брови были слишком тонкими, чтобы их можно было ясно разглядеть, но Ято все равно видел их так, словно стоял вплотную. Стоило присмотреться к Смерти внимательнее, — и оторваться было невозможно. Она будто расцветала деталями и новыми чертами. Вот проступили яркие пятна на щеках, заалели губы, чуть темнее стали длинные волосы… — Но ведь она умерла из-за меня. — Из-за тебя, — согласилась Смерть. — И все остальные — тоже. — Значит, Хииро тоже мертва? — спросил Ято. — Тут не бывает живых, Ябоку, — сказала Смерть, и Ято показалось, что в ее глазах появилось что-то похожее на тоску. — Мизучи, Рабо и он, — она кивнула на обломок катаны, который все еще сжимал Ято, — все они пожертвовали собой, чтобы ты мог сюда добраться. Ято тяжело сглотнул, зажмурился. — Что ты решил, Ябоку? — Смерть нетерпеливо пристукнула ножкой по камню. — Ты согласен заплатить за ее жизнь? Еще совсем недавно ты говорил, что готов отдать за это все. Сам знаешь, мне нужна плата. Выбирай. Ято выпустил заледеневший обломок катаны из своих пальцев. Он упал на камни, звонко хрустнул и покатился вниз по склону. — Я ведь заплатил, — сказал он, обессилено опускаясь на землю, зажмурился. От горечи, стоящей в горле, затошнило, и Ято тяжело сглотнул. — Просто дай ей прожить ту жизнь, что ты обещала. — Да будет так, — согласилась Смерть. * Ято проснулся от солнечных лучей. Они мазнули по скамье, пощекотали его лоб и щеки. Тело затекло от неудобного положения, руки и ноги совсем онемели от холода. Он потер глаза, широко зевнул — и тут же вспомнил свой сон. Снова стало тоскливо. Ято плотнее закутался в куртку, сложил руки на груди, привалился к холодной спинке. Дожил до того, что снова ночевал на скамье в парке. Юкине, наверное, волновался за него. Зря он бросил его в такой тяжелый момент. Это горе надо было пережить вместе, помочь друг другу, а не уходить в себя. Вон, ему уже всякое мерещится и снится. В парке было холодно, воздух за ночь совсем остыл — даже пар изо рта шел. Ято шмыгнул носом, потер ладони и с трудом поднялся со скамьи, к которой, казалось, примерз намертво. Пристыл, словно облился водой на морозе и завалился поспать на металлические прутья. Хотелось умыться, попить воды и, наверное, поесть. Да, поесть стоило. — Ты чего тут ворон считаешь? — над его плечом раздался рассерженный голос Дайкоку, и Ято вздрогнул. — Идиот, всю ночь где-то прошатался. Кофуку там тревожится, что тебя потеряла. Хоть бы предупредил! Дайкоку с силой тряхнул его за плечо, заглянул в глаза. — Совсем с ума сошел. Ты тут спал, что ли? Ято кивнул и отвернулся. Ему было стыдно признавать, но эта грубая, больше похожая на взбучку забота Дайкоку была приятна. От нее внутри разливалось тепло и умиротворение. — Я работал, — соврал он. — Срочный заказ. Вспомнил, что «работал» он без шинки, — Юкине-то остался дома, — и тут же смутился, покраснел. Ну хоть от собственной лжи согрелся. — Пойдем уж, — вздохнул Дайкоку, — работничек. Ято кивнул, не стал возражать. Похрустел костями и двинулся вслед за Дайкоку. Тот прикурил сигарету и глубоко затянулся. Свежий утренний воздух наполнился дымом. — Погоди, — вдруг сказал Дайкоку и прислонился спиной к изрезанному временем дереву. — Давай скажем Кофуку, что я искал тебя чуть дольше. Не хочу сейчас возвращаться. Ято согласно кивнул, прислонился рядом, и кора впилась ему в спину. — С Норой ходил? Ято возмущенно вскинулся, но промолчал. — Опять Кофуку расстроится. Она хоть и легкомысленная, но тебя любит. Заботится как может. Не говори ей, что опять спутался со своей этой... как там ее зовут? Норой, в общем. Кофуку всегда переживает. Словно ты не можешь найти себе нормального шинки вместо этой… Дайкоку презрительно сплюнул. Шинки не любили Нор. — Я не работал, — сказал Ято. — Я просто… гулял. Все же это звучало лучше, чем «спал на скамейке в парке». О своих снах — кошмарах! — он промолчал. Это были только его сны, только его кошмары. Все равно Хиёри спасти было нельзя. — Понятно, — Дайкоку затушил сигарету и бросил окурок в бачок для мусора. — Вот так и говори. Кофуку подумает, что ты сошел с ума, и примется с удвоенным рвением искать тебе работу. Чтобы ты дурью не маялся. И эта ненормальная обанкротила полстраны, чтобы только тебе было кого спасти. Ято улыбнулся, несмотря на тяжелое чувство, сковавшее грудь. И закашлялся, подавился прохладным воздухом. Задышал сипло, стараясь справиться с приступом. Все-таки неважно, бог ты или нет — спать осенью на открытом воздухе, да еще и на холодной скамейке, нельзя. Жалко, что Юкине не было рядом. Он бы прочистил мозги, рявкнул пару раз, и Ято все понял бы. К слову о Юкине. — А пацан там как? — спросил Ято сипло. — Сильно переживает? — Пацан? Какой еще пацан? — Дайкоку повернулся к нему и нахмурился. На лице его отразилось такое недоумение, что либо Дайкоку был отличным актером, либо действительно не понимал, о ком речь. — О ком ты, Ято? Это раздражало. Ну, самую чуточку. — Юкине, конечно. Такой светловолосый противный мальчишка. Мой шинки. Живет со мной, раньше занимался с Хиёри, — Ято прикусил язык, но было уже поздно. Зря он вспомнил про Хиёри. — Вы позволили нам пожить у вас. Юкине еще по хозяйству помогает. О, а еще он очень сильный, хоть и делает иногда глупости. Помнишь очищение? Но Дайкоку нахмурился еще сильнее: его брови почти сошлись на переносице. Он заглянул Ято в глаза, словно искал на его лице тень насмешки. — О ком ты говоришь? Что за Юкине? Кто такая Хиёри? Когда мы проводили очищение? Ято тяжело сглотнул и сжал переносицу. — Может, Кофуку права, и ты от ухода Томоне совсем сошел с ума. От горя. Может, ты был влюблен в девчонку? Эй, Ято? Отвечай! — Дайкоку вцепился в его плечи, затряс с силой. — У тебя нет шинки. Та девчонка не продержалась с тобой и полгода. Затылок пронзила боль — Дайкоку приложил его пару раз о ствол дерева. Перед глазами замельтешили белые пятна. — Отпусти, — выдохнул Ято с трудом, едва не прикусив себе язык. Дайкоку перестал трясти его, теперь только глядел насторожено, словно Ято мог совершить какую-нибудь глупость, и нужно было держаться настороже. — Какой сегодня день недели? — Среда, — ответил Дайкоку. — Какого черта с тобой творится? — Идем, мне нужно кое-что проверить. К школе Хиёри они подошли как раз к началу занятий. Школьники и школьницы спешили на уроки, толкались у дверей. Всюду звучал гомон, словно на птичьем рынке. Ято поморщился — голова раскалывалась. Дайкоку рядом все так же хмурился и похрустывал пальцами. Черный фартук он так и не снял, но нужды и не было: внимания на них не обращали. Они были никому не нужны и потому невидимы. Такие же незаметные и безликие, словно Смерть. Ято содрогнулся, вспомнив ее. Едва ли он смог бы зарисовать ее или хотя бы описать словами, но образ Смерти ярко отпечатался в его памяти. Хиёри он увидел издали, замер, удивленный, вытянул шею, вглядываясь в знакомые черты. Он сам не верил до конца, что такое возможно, он даже не ждал, только отчаянно надеялся. Но вот она прошла мимо, живая и здоровая. На щеках Хиёри цвел румянец, розовый шарф едва не волочился по земле и пахло от нее яблочным пирогом. Она рассказывала подругам о каком-то матче по борьбе, и те качали головой, словно ничего иного от Хиёри и не ждали. Ято она не узнала. Скользнула сквозь него невидящим взглядом и прошла мимо. — Что мы тут делаем? Там Кофуку, наверное, места себе не находит, — дернул его за рукав Дайкоку. И прибавил совсем тихо: — Или уже смылась в город готовить тебе работенку. В любом случае нам надо идти, нельзя ее надолго оставлять одну. Сам же знаешь, потом проблем не оберешься. Хиёри вошла в здание школы, обернувшись напоследок, и Ято смог наконец пошевелиться. — Да, идем. Он сунул ледяные ладони в карманы, крепко стиснул кулаки, впился ногтями в кожу. От этого стало немного легче, словно он поверил, что все это не сон. — Кто это был, Ято? — спросил Дайкоку, когда они отошли немного от школы. — Кто была та девочка? Когда она обернулась, мне показалось, что она вот-вот нас увидит. — Это Хиёри, — тихо ответил Ято. — Она умерла позавчера. Я сейчас все тебе расскажу. Мне нужен совет. * Ято лежал на постели, рассматривая потолок. В доме Кофуку было тепло, чуть слышно звенела посуда на кухне — это Дайкоку готовил ужин. Ощущение было иное, не такое, как во сне. Там Хииро куталась в кусачее одеяло и предлагала ему холодный рис. Здесь Дайкоку дал ему подзатыльник и отправил проспаться. — Чтобы чушь не порол, — сказал он. — И подумал. Ты идиот или бог? Впрочем, одно другому не мешает. В тебе это сплетено так тесно, что и неотделимо уже. Если все это правда и ты в самом деле согласился изменить прошлое… Чем ты думал? Ты понимаешь, что так нельзя? Нельзя изменить то, что произошло. Мне жаль девчонку, но то был ее выбор. «А тогда было иначе, — думал Ято. — Были и опухший от рыданий нос, и заплывшие глаза, и бесконечные слезы. Боль, отчаяние, тоска, размазанные по полам этого дома тонким слоем. Куда ни ступи — всюду они. Сейчас — всем хорошо. Только Юкине нет». Ято отдал его за жизнь Хиёри. Он отвернулся к стенке и уткнулся в подушку. Слез у него не осталось. Они иссякли за эти три бесконечно долгих, кошмарных дня. Они ничего не сказали Кофуку, и та ласково пожурила Яточку за гуляния по ночам. Потом подмигнула и жарко зашептала на ухо, что и сама ночью не сидела у окна. Дайкоку сделал вид, что оглох, Ято отмахнулся от нее, и Кофуку обиженно ушла заниматься делами. * — Куда? — Дайкоку упер руки в бока. — Куда собрался? — Прогуляюсь, — хмуро бросил Ято. — Я с тобой, Яточка, — счастливо взвизгнула Кофуку, но Дайкоку пригвоздил ее взглядом, словно бабочку. — Нагулялись уже, хватит. Проблем после вас не оберешься. — Я не буду создавать проблемы, мне только нужно сходить кое-куда, — сказал Ято. — Я недолго. Скоро вернусь. И растворился в воздухе, пока Кофуку и Дайкоку выясняли отношения. Наверное, стоило вмешаться, но Ято свято верил, что милые бранятся — только тешатся. А Кофуку приятна грубая ревность Дайкоку. Да и кто еще мог удержать ее, своевольную и легкомысленную, в руках? Ято собирался найти Юкине. Конечно, он его нашел не то благодаря Хиёри, не то — счастливой случайности. Но он точно помнил то место, где пряталась его душа. Оставалось только найти его там и снова сделать своим. Ято верил, что это можно исправить. Чудеса ведь случаются. Он сам недавно сотворил чудо — Хиёри ожила. Только он уже не уверен был, что поступил правильно. Юкине не оказалось за тем трансформатором, да и поблизости его тоже не было. Ято едва спасся от громадного аякаши, который желал им пообедать. Он настойчиво кружил по округе, стараясь почувствовать присутствие чистой души, но все было напрасно. То ли Юкине уже сделал своим шинки другой бог — от этой мысли в груди кольнуло сердце, — то ли Юкине прятался в другом месте. А может, совсем не покидал противоположный берег. Смерть была права: река всегда останется неизменной. В отчаянии Ято двинулся к дому Хиёри, просто чтобы убедиться в том, что та ему не померещилась. В окнах ее дома горел свет. Ято плотнее запахнул куртку спортивного костюма, внимательно вглядываясь в светящиеся квадратики света: с ветки того дерева, где он сидел, можно было рассмотреть почти весь дом. Родители Хиёри ни от кого не прятались, сквозь тонкие полупрозрачные занавески была отчетливо видна вся их жизнь. Мама Хиёри, улыбаясь, накрывала на стол. Отец сидел в кресле, читая газету, а сама Хиёри сновала между кухней и столовой и помогала. Работал телевизор, в программе передач мелькала новостная сводка. Она осталась такой же, какой запомнил ее Ято. Несколько дней не-жизни не успели отразиться на ней. На щеках горел румянец, губы шевелились, словно она рассказывала о прошедшем дне, а длинные волосы были собраны в два тонких хвостика. Они уселись за стол — счастливая, полная семья, — и Хиёри помогла отцу положить на тарелку еду. Легкая, веселая, полная жизни… Ято понял: он не жалеет о том, что все-таки вытащил ее оттуда. Даже несмотря на то, что многими пришлось ради этого пожертвовать. Смотреть на живую Хиёри и понимать, что она больше никогда не будет частью его жизни, было тяжело. Жизнь Хиёри досталась ему такой ценой, что Ято никогда бы не позволил себе снова поставить ее под угрозу. Ценить что люди, что боги, начинают лишь то, что потеряли. А если оно возвращается к ним по двойной цене — тем более. Жизнь Хиёри стоила трех, Ято это точно помнил. Хииро, которая обычно крутилась поблизости, не показывалась. Рабо тоже пропал. Исчез и Юкине. Ято не знал, как Смерть выбирала жертв: едва ли кто-то, кроме Юкине, согласились бы пожертвовать собой добровольно. Или все же… Думать об этом было тяжело и горько. Он был богом, решения его — по определению справедливы и правильны. Но червячок сомнения точил уверенность и не давал покоя. Ято был уверен, Юкине бы простил его. Юкине бы его понял. Могли ли простить его Хииро и Рабо, Ято не ведал. * — Яточка, я хочу сказать тебе по секрету, — Кофуку тронула его за рукав. — Мне кажется, Дайкоку что-то подозревает. Ято опасливо покосился на Дайкоку, который снова притворялся глухим. — Пойдем, Яточка. Посидим на крылечке. У Ято не было ни сил, ни желания выслушивать нытье Кофуку, которой Дайкоку немного прочистил мозги, но и отказаться тоже не мог. Все-таки это была его единственная подруга. Единственная, с кем он мог поговорить о чем-то отвлеченном. Сейчас в его жизни не было ни Юкине, ни Хиёри. Только Дайкоку и Кофуку, которые поддерживали его как могли. Они устроились на прохладных, чуть нагретых солнцем досках крыльца, и Кофуку начала издалека. — Помнишь, в тот день, когда ты гулял всю ночь… Ты же был со своей Норой? — Ято отрицательно помотал головой, но Кофуку на него не смотрела. Да и не нужно было ей подтверждение или опровержение. Слова просто тянули ее дальше. — Так вот, Дайкоку пошел тебя искать. Ну, точнее, я отправила его искать тебя. Мне просто очень нужно было в город. Ах, я так устала от постоянного контроля. Это давило и не давало мне покоя. В общем, как только Дайкоку ушел, я тоже выскользнула из дома. Ох, это чувство свободы, оно так пьянило и бодрило! Наверное, это было лучшее, что я испытывала за последнее время. Понимаешь, так тоскливо было на душе. Так плохо. Сама не знаю отчего. Она замолчала, облизала губы. Подергала себя за локон. Она словно собиралась с мыслями, стараясь объяснить Ято то, что чувствовал он сам. Только в отличие от Кофуку, Ято точно знал причину. — И вот тогда я встретила его. Стандартный сценарий, Яточка, — она улыбнулась против воли. Глаза ее заволокло мечтательной дымкой. — Девочка-школьница в беде, тиран-отец, — Кофуку опасливо обернулась. Дайкоку был все еще в доме, гремел там чем-то, словно специально давал своей богине выговориться. — Ну, в общем, все как обычно. И этот парень, Макото, он мне помог. Предложил накормить ужином, сунул денег, дал свой номер телефона. Сказал позвонить ему, если будет плохо, он поможет. Ято слышал подобное не впервые. И всегда эти парни заканчивали плохо: разорение, бедность, может быть, самоубийство. Он уже спасал такого одного. Вместе с Юкине. — Что-то не так, Яточка? — зашептала Кофуку. Он скривился, уткнулся в рукав, шмыгнул носом. — Ну-ну, понимаешь, какая штука. Я не хочу ему звонить. Точнее, хочу. Но он какой-то особенный. Я не хочу причинять ему страдания. Но, мне кажется, уже потянулись от меня к нему связующие нити. Теперь это вне моих желаний. И поэтому я прошу тебя, помоги ему. Такое действительно было в первый раз: Кофуку обычно успевала наиграться вдоволь, прежде чем выпустить из своих цепких пальчиков очередного простака. — У меня нет шинки. Я не могу разрубить нити. — У тебя есть твоя Нора, — фыркнула Кофуку. — Ну, Яточка, пожалуйста. Хотя бы просто посмотри на него. Может, и разрубать ничего не потребуется. Я, конечно, могу разобраться и с Кокки, но ты же знаешь, что от этого будет больше проблем, чем пользы. — Он поможет, — Дайкоку хлопнул Ято по плечу так, что тот пригнулся к земле. Плечо потянуло противной болью. — Или этот парень умрет. Иначе от вихря, созданного нами, пострадает больше людей, чем тот единственный, кому посчастливилось стать предметом внимания этой… Дайкоку махнул рукой, мол, сами все знаете, и пошел в дом. — Значит, все-таки слышал, — вздохнула Кофуку. — Пойду я, а ты, Яточка, пожалуйста, помоги ему. Макото особенный. Ему нельзя умирать, я так чувствую. Номер найдешь тут. Она сунула Ято свой телефон и тяжело поднялась со ступенек. Сейчас она не была похожа на школьницу. Теперь это была усталая, немного потрепанная жизнью старушка, которая по неведомым причинам сохранила молодость. Но глаза ее были мудрыми, знающими. И Ято в который раз поразился тому, насколько Кофуку могла вжиться в свой образ. И как хорошо, что он был ее другом, а не врагом. Номер Макото он нашел сразу: имен в записной книжке Кофуку было немного. Ято закусил губу, потер подбородок и набрал номер Макото на своем телефоне. Розовую раскладушку Кофуку он осторожно положил на крыльцо, удалив контакт из памяти. Ято был уверен, что та только обрадуется, если совершенно точно не сможет больше найти Макото. Макото поднял трубку после второго гудка. — Слушаю, — сказал он. — Говорите. Ято большего и не требовалось: он закрыл глаза и открыл их уже рядом с Макото. Быть богом иногда очень полезно. Дом его, или, точнее, квартира, располагалась в центре, за плотно задернутыми шторами виднелись небоскребы. Окна выходили на запад, и уже перевалившее высшую точку солнце светило сквозь портьеры. — Говорите, вас не слышно, — повторил Макото. Он стоял к Ято спиной, одетый в тонкие серо-зеленые джинсы и зеленоватый свитер. — Тьфу, зачем звонить и дышать в трубку. Перезвоните, пожалуйста. Или я сам сейчас перезвоню. Его слова эхом отозвались в трубке Ято. Он кашлянул, привлекая внимание: — Привет. Я знаю, вы меня не ждали, но вот я тут, чтобы помочь вам. Макото обернулся стремительно, хлестнули по ушам длинные светлые прядки, и Ято выронил из руки трубку. Телефон упал на пол, хрустнул, рассыпался на несколько частей. — Кто ты? И как забрался сюда? — нахмурился Макото. Он сунул свой телефон в карман и сделал шаг к Ято. — Отвечай! Ято открывал и закрывал рот, словно выброшенная из воды рыба, силился сказать что-нибудь, но слова не шли с языка. Перед глазами заплясали яркие точки, грудь стянуло железным обручем. Это было неправдой. Этого не могло произойти на самом деле. Невозможно. Так не бывает. Точнее, бывает только в дешевом кино. Перед ним стоял Юкине. Повзрослевший, высокий, раздавшийся в плечах. Юкине что-то говорил ему, спрашивал, угрожающе наступал, даже кулаки стискивал, словно собирался ударить. А Ято все никак не мог насмотреться на него — оказывается, за прошедшую неделю и забыл, что у него на лбу были морщинки — или, может, только с возрастом появились! — а губы были такими искусанными, до крови. Юкине тронул его за руку, дернул, помахал перед лицом разведенными пальцами. А потом как-то сразу успокоился, подвел Ято к креслу, усадил, а сам принялся собирать разбитый вдребезги телефон. Поднес детали, положил их на стол, вздохнул и пошел на кухню. Вернулся оттуда со стаканом воды, сунул его Ято в руки. Ято следил за ним во все глаза и боялся, что если моргнет, отведет взгляд, Юкине исчезнет. — Ты вообще кто? — снова спросил он. Присел рядом на подлокотник, взялся собирать мобильный. — Как ты тут оказался? С неба, что ли, свалился? — Он посмотрел на потолок, словно рассчитывал увидеть там дыру. — Или через балкон влез? Ято поднял стакан с водой — хорошо хоть неполный, руки дрожали так, что будь здоров! — и отпил немного. Холодная. Зубы сразу заломило, но и отрезвило немного. Дышать стало легче, прояснился туман в голове. Он оглянулся на Юкине — или, точнее, Макото, — осмотрел его украдкой. Живой, здоровый. Не умер, значит. Юкине собрал его телефон — задняя панель щелкнула, показалось, оглушительно, когда встала на место, — нажал кнопку включения и снова повернулся к Ято. — Ну, что молчишь? Может, ты вор? Хочешь отвлечь мое внимание и обокрасть? — Вот еще, — хрипло выдавил Ято. — Я пришел тебе помочь. Точнее, меня прислали. — И кто же? — Юкине глянул на наручные часы, потер лоб, разглаживая морщинки. — Слушай, я не знаю, откуда ты взялся, но, пожалуйста, проваливай скорее, я жду звонка. И еще, ко мне должны прийти. Вот, возьми. Он забрал у Ято стакан, сунул вместо него телефон. Поставил стакан на стол и поглядел на свои пальцы. Рука дернулась, словно он испачкал ее и хотел вытереть. Грудь Ято свело очередным спазмом — показалось, сейчас Юкине нахмурится, скажет что-нибудь про потные руки. Как будто ничего не было. Ято сглотнул и облизал пересохшие губы, с усилием перевел взгляд на лицо Юкине. — Помнишь ту девчонку, которая жаловалась на родителей? — спросил Ято. — Забудь о ней. — А ты ей кто? — снова нахмурился Юкине. — Я просто знаю ее хорошо, смотри. Это не отец, это ее муж. — Ято сунул ему мобильник с фотографией Кофуку и Дайкоку. Они обнимались, и смеющаяся Кофуку выглядела такой счастливой, что даже Ято не сомневался — так все и было. Хотя, кто же ее знает, с ее-то миллионом ролей и масок. — Ясно, — спокойно сказал Юкине. — Ну, я рад, что у нее все хорошо. Честно сказать, я просто помог ей на улице. Поверь, она меня не интересует. Так и передай ее мужу. Пусть получше заботится о ней, иногда ей бывает, видимо, одиноко. Он не лгал: Ято, сколько ни смотрел, не мог разглядеть ни единой нити, тянущейся от Кофуку к Юкине. Действительно, не интересовала ни капли, скорее всего, если бы он не напомнил, Юкине бы и думать о ней забыл. Тогда вдвойне странно было то, что Юкине мог его видеть. Может, у него были другие проблемы. Необходимо было выяснить это. Задать прямой вопрос, или узнать осторожно, окольными путями, но — обязательно. — Это хорошо, потому что все, кто связывались с ней, ничего хорошего не видели. — Ято судорожно пытался придумать причину, чтобы задержаться еще немного, вызвать интерес Юкине, но в голове было пусто. По телу растеклась приятная легкость, словно отпустила вина, грызшая его всю неделю — разжала цепкие когти, перестала разъедать сердце. Юкине, которого сейчас звали Макото, стоял перед ним живой и здоровый, у него все было хорошо — ну, за исключением того, что он, похоже, был магнитом для богов и связанных с ними неприятностей — и ему даже не грозила бедность по милости Кофуку. — Спасибо за воду. — Не за что, — широко улыбнулся тот, и Ято показалось, что в его глазах заплясало пламя. Они у него были совсем другие, не такие, как у Хииро. Он впервые заметил: если глаза Хииро, темные и неспокойные, горели черным пламенем, то в золотистых, почти янтарных зрачках Юкине плескался теплый рыжий огонь. Словно тлели угольки костра, уже потухшего, но все еще самого жаркого. Этот взгляд, казалось, отогревал Ято, давал ему силы. — Слушай, если это все, то тебе пора, — неуверенно сказал Юкине. — Я бы еще поболтал, но жду гостей. И ты мне так и не рассказал, как попал сюда. И не смотри так на меня, пожалуйста. Может, ты есть хочешь? Давай я дам тебе еды с собой? — Нет-нет, — махнул рукой Ято, и телефон снова едва не выпал из его пальцев. — Все в порядке, спасибо за помощь. Он с трудом поднялся, ощутил, что колени противно дрожат, и медленно двинулся к входной двери, намеренно растягивая шаги. Юкине двинулся следом, придержал ему дверь и крикнул в спину, когда Ято начал спускаться по лестнице: — И все-таки, если еще встретимся, обещай, что ты мне расскажешь, как ты тут очутился. И кстати, долго спускаться будешь, этаж-то последний. — Если встретимся еще — расскажу. Ято не обернулся, только махнул рукой и сосредоточился на ступеньках — сероватых, пыльных, покрытых щербинами. Знал, если отвлечется и посмотрит еще раз, сил уйти не останется. Поэтому он и не увидел тонкую красную ниточку, протянувшуюся между ним и Юкине. * — Там был он, и он теперь живой, — Ято взялся помогать Дайкоку на кухне и рассказывал вполголоса о произошедшем, сжимая нож во влажных от овощного сока пальцах. — Вырос и изменился. Но я бы все равно узнал его на улице, если бы встретил. Значит, я как-то изменил еще и те события, когда Юкине должен был погибнуть. Раз он тут, живой и здоровый. Нож скользил, и Ято никак не удавалось ухватить его поудобнее. Вроде бы все то же самое, все как обычно, в конце концов у него была шинки с небольшой рукоятью, однако почему-то нож не ложился в ладонь так же удобно. Может быть, потому что он не был живым, внутри него не скрывалась связанная с Ято красными нитями душа. Или потому, что Ято привык к одному-единственному ощущению, привык к шероховатости бинтов под пальцами, и мертвый пластик теперь казался совсем чужим. Он порубил томат на несколько частей, скинул их с доски в большую чашку и взялся за новый. Работа была для него непривычной, поэтому на пальцах слабо кровоточили уже три пореза, но Ято не обращал на них внимания. Наверное, именно потому что он мало уделял внимания готовке, а много — разговору, столько и травм получил. Боли не было. Только легкое неудобство, почти неощутимое в сравнении с тем, что было у Ято внутри. — Даже приближаться к нему не смей, — сурово отчеканил Дайкоку. — А то будет так же, как с той девчонкой, которая вложила слишком много жизненных сил в ваши «отношения». Это если ты, конечно, рассказал так, как все было. В чашку отправился еще один томат, на доске расплылась небольшая лужица сока. Ято рассеянно облизнул пальцы, прежде чем взять следующий — на языке осела сладко-солоноватая влага с неприятным металлическим привкусом. Наверное, стоило ополоснуть руки, и только потом продолжать. — Я понимаю, — вздохнул Ято. — Но как же держаться от него подальше? Он же был моим. Я знал все о нем, все чувства, все эмоции, что он испытывал. И теперь он сам по себе. — Раньше думать надо было, прежде чем ты полез менять прошлое, — отрезал Дайкоку и бросил на сковороду мясо. Подумал немного, почесал кончик носа и прибавил уже мягче: — Пойми, твоему бывшему шинки только лучше от этого будет. Да если бы я мог, я бы с удовольствием прожил жизнь. Но и свою нынешнюю я бы сейчас менять не стал. А ему ты не оставил выбора. Как и девчонке этой. Ты поступил правильно, потому что иными твои решения быть не могут. Поэтому просто смирись с этим, прими и живи дальше. Дай сюда свой телефон. — Я уже сам, — сказал Ято, тяжело вздохнув. — Удалил. Чтобы не было соблазна позвонить. Но я-то знаю, где он живет. Дайкоку только головой покачал. Прикрыл скворчащую сковороду крышкой, чуть убавил огонь. Забрал у Ято доску, нож и чашку с нарезанными томатами, подтолкнул его к мойке. — Говоришь, это его моя придурочная божка нашла, когда ты мерз на скамейке в парке? Судьба у пацана притягивать неприятности. — Я буду за ним приглядывать, — решил Ято и, предупредив возмущенный вопль Дайкоку, добавил: — Я не покажусь ему на глаза. Только прослежу, чтобы с ним ничего не случилось. * Телефонный звонок раздался поздно вечером, уже скорее ночью. Номер был незнакомым — значит, работа. Ято вздохнул, вопреки обыкновению ощутив укол недовольства, и нажал кнопку приема вызова. — Да. Вместо ответа послышалось хихиканье, фоном звучала ритмичная музыка, больше похожая на бой барабанов. — Привет, — раздалось хриплое и неясное. Звучала громкая музыка вперемешку с криками людей — почти оглушительно, — и Ято едва мог что-то разобрать. — Ты спишь? — Кто это? — грубо спросил он. — Ох, а куда я звоню? — засмеялись в трубке. — Простите. Но куда я все-таки звоню? Может, я ошибся номером? Голос показался знакомым, даже очень знакомым и Ято отнял телефон от уха, всмотрелся в номер, выдохнул потрясенно: — Юкине? — Нет, это не Юкине. Это Макото. О, я понял, это тот номер, с которого днем мне дышали в трубку… Но Ято уже не слушал, он торопливо натянул штаны, рубашку, сунул ноги в кроссовки, не зашнуровывая, и перенесся туда, где был его Юкине. Конечно, не совсем его, и не совсем Юкине, но Ято не мог оставить этого так просто. «Плохая идея, — подумал Ято. — Это была очень плохая идея». В ушах болезненно гремела музыка, казалось, в груди застучало еще одно сердце, по позвоночнику поползла неприятная дрожь. Ято вдохнул тяжелый, пропитанный запахами алкоголя и парфюма воздух, нахмурился, стараясь высмотреть в толпе светлую макушку Юкине, сложил руки на груди и отступил ближе к балкону. Жаль, на улицу было не выйти: парой минут раньше на лоджию шмыгнула увлеченно целующаяся парочка. Оглушенный музыкой и людьми, Ято жался к стене. Ему стало совсем неуютно, когда к нему подскочила пьяная девчонка, вцепилась в руку и поволокла за собой — танцевать. Хватило Ято ненадолго, он вывернулся из цепких ладоней, бочком двинулся к длинному столу, заставленному опустошенными бутылками и стаканами, залитому напитками. Взял чудом уцелевшую бутылку пива, нашарил открывалку и подцепил крышку. Она легко поддалась и отлетела куда-то, покатилась со стуком. Ято не стал ее искать. Пиво горчило, и Ято поморщился: не любил он такое, слишком грубое и терпкое, оно пекло язык, холодило горло. После него надолго оставался привкус горечи, который приходилось запивать чем-нибудь другим, помягче. Но он все же сделал несколько больших глотков, выпил почти половину, прежде чем поставить бутылку обратно на столик. Затем тщательно вытер ладони о джинсы и снова осмотрелся по сторонам. На диване увлеченно целовались две девчонки, слишком занятые друг другом, чтобы обращать внимание на окружающих. В дальнем углу четверка парней передавала по кругу сигарету. Сладковатый сизый дымок, который они, явно красуясь друг перед другом и окружающими, выпускали эффектными колечками, рассеивался в воздухе. Юкине среди них не было, и Ято даже обрадовался. Слава богам, у него хватило ума не курить травку. Всюду стояли пустые бутылки, одноразовые стаканы и переполненные окурками пепельницы. Нельзя было сделать и шагу, чтобы не вступить в липкую лужу, оставшуюся от того, что кто-то опрокинул свой напиток. Удушливый запах травки и алкоголя лип к коже, оседая плотной пленкой, и мысль о том, что Юкине был здесь — что ему нравилось ходить сюда — была неприятна. Юкине не стоило бы появляться в таких местах. Чуть в стороне, на импровизированном помосте, танцевала пара высоких тоненьких девушек. Одна из них так активно трясла головой из стороны в сторону, что Ято отстраненно подумал: отвалится. И прижался ближе к стене, чтобы не забрызгало кровью ненароком. Светлые распущенные волосы девушки змейками вились в воздухе, и Ято вспомнил про Бишамон из своего сна. Накатило ощущение ирреальности: может, он все еще спал, веря в то, что Юкине живой и бродит где-то здесь, совсем неподалеку. Или, все же это было по-настоящему? Отчаянная девчонка все еще трясла волосами, слишком резко, чтобы это выглядело красиво — словно ей было безразлично впечатление, которое она производила. Вторая девушка, под стать первой, крутила тощими бедрами и подпрыгивала, словно ее кто-то дергал за нитки. Ято вгляделся, стараясь рассмотреть прячущегося в тени кукловода, но его не было. Виной всему были умопомрачительные каблуки — тонкие ножки подламывались, не выдерживая даже такого, «птичьего» веса, девчонка то и дело оступалась, заваливалась на товарку и смеялась так громко и пронзительно, что перекрикивала музыку. Худой парнишка, чем-то очень напоминавший суетливую зверушку, хорьком крутился возле танцующей парочки. Пытался подобраться поближе, может быть, даже заговорить. Но вот завизжала громко одна из подружек, топнула ножкой, втиснутой в узкую туфлю на высоком каблуке, и парнишку как сдуло ее воплем. Девицы снова захохотали и отошли к столам, чтобы выпить. Ято передернуло от отвращения. В груди звенели басы, даже пол под ногами содрогался, Ято оперся бедром на хлипкую столешницу и принялся внимательно разглядывать толпу. Попутно снова потянулся к бутылке, отхлебнул и с удивлением отметил, что пиво, оказывается, все-таки ничего на вкус. Через пару минут наблюдения он решил, что не стоит просто так ждать, что Юкине появится сам, а нужно искать его в доме. Ято не спеша двинулся к лестнице, протискиваясь между танцующими, аккуратно обогнул опять заливающихся смехом девчонок. Как всегда, его не замечали, словно он был пустым местом, а даже если и видели, то сразу же забывали, стоило ему отойти на пару метров. Наверху было тише. Не так сильно колотила по ушам музыка, да и люди не танцевали. Вместо того они разбились на парочки и предавались куда более развязным утехам. Ято зажмурился, стараясь не думать так о Юкине. Что сейчас он тут, тоже раздетый, тискает и целует грудь какой-нибудь девчонки, вроде той, что сердито топала ножкой на танцевальной площадке. Юкине — его Юкине — не мог быть таким. Его Юкине, наоборот, должен был быть образцом чистоты и нравственности, олицетворять справедливость. Двигаясь по этажу, он поочередно заглядывал в каждую комнату, осматривал ее и тихо прикрывал за собой двери. Иногда, если в них было слишком темно, щелкал выключателем, но успевал выскользнуть в коридор до того, как целующиеся или занятые чем-то более интересным парочки, успевали среагировать на загоревшийся свет и обратить на Ято внимание. В дальней комнате свет тоже не горел, Ято уже привычно щелкнул выключателем, но вместо того, чтобы бросить короткий взгляд и быстро выскользнуть из комнаты, застыл с приоткрытым ртом. О, да, Юкине был здесь и был не один. Только Ято, упорно прогоняя из головы картинки, где Юкине был с девушкой, никак не думал, что он может оказаться в постели с другим парнем. Темноволосый детина, больше всего похожий на качка из рекламы нижнего белья, целовал его живот, а Юкине выгибался, запрокинув голову, подставлялся прикосновениям — требовательно, с видимой охотой. Детина сдвинулся немного ниже, сжал бёдра Юкине, провел ладонью вниз до колена. Юкине застонал чуть слышно, закусил губу и, приподняв голову, скользнул расфокусированным взглядом по Ято. Его золотистую радужку почти полностью заволокла чернота зрачка. Кажется, он совсем не понимал, что делает. Прежде чем Ято успел себя остановить, он уже прыгнул вперед с рычанием, оттаскивая детину от Юкине, отталкивая прочь, как можно дальше от кровати. — Эй, ты что? — обиженно пробормотал тот, тряся головой. Однако столкнулся с Ято взглядами и только отодвинулся дальше. Ято же наоборот, шагнул ближе к Юкине — тот зажмурился, потер лицо ладонью, потом похлопал глазами, словно стараясь сфокусироваться на происходящем. Наконец, разглядел Ято и широко улыбнулся — показалось, с неприкрытым приглашением. — О-о-о! И ты тут! Надо же, какое совпадение. — Он заерзал по постели, приподнял бедра и потянул вниз свои штаны — пуговица на них была расстегнута. — А ты ничего так, приятный. Как, говоришь, тебя зовут? — Что с ним? — сквозь зубы процедил Ято, повернувшись к невольному партнеру Юкине. — Без понятия, выпил чего или накурился, — пожал плечами тот. — Мне откуда знать? Да тут все такие. — Проваливай, — нахмурившись, посоветовал Ято. — Эй, куда? — возмутился Юкине. Он с трудом приподнялся на локтях, облизнул губы. — Не уходи, Шота. — Видишь, он не хочет, чтобы я уходил, — осмелел Шота, поднимаясь с пола. — Может, лучше тебе самому свалить подальше? И вообще, чего ты нас прервал. Это невежливо. — Пошел вон, я сказал. Ято знал: еще немного, и он не сможет удержать себя в руках и не причинить никому вреда. Внутри вскипел гнев, забурлил, словно лавовое озеро, с трудом контролируемая злость потекла по венам обжигающей магмой. Она опалила не хуже огня, готовая выплеснуться, и, видимо, что-то разглядел в нем Шота, раз без возражений собрал сброшенные тряпки и вымелся из комнаты, прихлопнув за собой недовольно дверь. — Что ты наделал? — расстроенно спросил Юкине. — Ладно, черт с ним. Все равно он мне не слишком нравился. Но ты! Второй раз за день появляешься из ниоткуда. Как ты тут очутился? Ты обещал рассказать, — напомнил он, снова заваливаясь на постель. Раскинул руки и глубоко вздохнул, словно сбрасывая с себя текучую истому. Его обнаженный живот все еще поблескивал слюной Шоты, и Ято поборол желание брезгливо обтереть его кожу. Все это было неправильным, так не должно было быть — не с его Юкине. — Я расскажу, — ответил он, — дома. Идем, я заберу тебя отсюда. Кажется, расстройство Юкине было по большей части напускным, потому что он бросил на Ято внимательный взгляд, застегнул, наконец, свои штаны и протянул ему руку. — Хорошо. В следующее мгновение он оторопело заморгал, и Ято подавил желание рассмеяться. Они снова были в квартире Юкине. — Но… как? — выдохнул тот. — Как ты это сделал? — Это то единственное, что я могу сделать сейчас. — Ято пожал плечами и, неохотно отпустив горячие пальцы Юкине, уселся рядом с ним на пол. — Черт, меня, кажется, сейчас вырвет, — прошептал тот и бросился в ванну. Ято пошел следом и теперь уселся у дверей, не заходя, но и не выпуская из виду. Рвало его долго, потом он чистил зубы, стоял под теплым душем, а Ято ждал его с пушистым полотенцем. Было в этом что-то неправильное, и в то же время Ято чувствовал, что именно тут ему и нужно находиться. Не дома у Кофуку, стараясь не приближаться к Юкине, а здесь, помогая и поддерживая. — Если хочешь принять душ, — Юкине мотнул головой в сторону ванны, — я уже все. Сейчас принесу полотенце. — Он с сомнением оглядел джинсы и рубашку Ято. — И халат тоже дам. Подожди, голова кружится. Он появился пару минут спустя, сунул Ято в руки белый халат и небольшое полотенце. — Слушай, спасибо, что ты помог, — сказал он, и кончики его ушей вспыхнули красным. — Не уходи, пожалуйста, ладно? Ято кивнул. Сердце больно сжалось, и он подумал, что слишком уж часто оно его подводит, это сердце. Сначала наворотил дел с Хиёри, которые чуть не стоили ей жизни. Точнее, стоили, но он нашел способ все исправить. А потом, вот, с Юкине. Нужно было остановиться, нужно было отпустить его, не вмешиваться в его жизнь, но Ято не мог остановиться. Только не сейчас, когда его Юкине нужна была помощь. В душе вкусно пахло апельсиновым гелем, густой, полный пара воздух плеснул в лицо, окатил с головы до ног, и Ято зажмурился, вдохнул полной грудью. На него обычно наваливалась томная лень, тело казалось тяжелым и неподъемным, и любое движение давалось с трудом. Тело, словно студень, плохо слушалось, и перед глазами мельтешили разноцветные мушки. Ято облизнул пересохшие губы — соленые от пота — и зажмурился. Стянул свои джинсы и рубашку, стащил белье и ступил в душевую кабинку, захлопнув стеклянную дверцу. Включив воду погорячее, он позволил себе немного понежиться под обжигающими кожу с непривычки струями и только потом взялся за бутылку с шампунем. Ему казалось, что он насквозь провонял запахом травки и перегара с той вечеринки, и еще почему-то хотелось понравиться Юкине, хотелось стать для него кем-то значимым. Дурацкое желание, в самом деле, именно об этом говорил Дайкоку, и именно это обещал не делать Ято. Но Ято был богом, а боги всегда справедливы в своих желаниях. Он смыл густую пену, огладил тело и открыл глаза. Юкине был совсем рядом, наблюдал. Он, укутанный в точно такой же халат, опирался бедром о дверной косяк и жадно рассматривал Ято сквозь прозрачные, забрызганные каплями дверцы кабинки. Ято закусил губу и запрокинул голову, ловя губами горячую воду. То, чего хотел Юкине, было очевидно. Но Ято не знал, чего хочет он сам. Он взял губку, налил на нее немного геля. Снова разлился густой апельсиновый запах, перемешанный с паром, он, казалось, проникал внутрь. Ято убавил напор воды, долго тер себя губкой, не решаясь поднять глаз. Одного только желания Юкине было достаточно, чтобы он сам загорелся, вспыхнул, словно солома. Но Юкине едва ли понимал, что делает — Ято не знал, что тот выпил или съел на вечеринке, но едва ли это способствовало ясности мышления. Когда он решился снова поднять глаза, Юкине уже не было в ванной, и Ято вздохнул с облегчением. Он ступил на холодный, выложенный кафелем пол, растерся наспех полотенцем, и влез в халат. Надевать на чистое тело грязные вещи не хотелось. Юкине ждал его на кухне с кружкой чая. — Будешь? — спросил он. И тут же, не дожидаясь ответа, придвинул ближе исходящую паром кружку. — Как тебя зовут? Я ведь так и не спросил днем. И вечером тоже. Щеки его покрывал румянец, и Ято решил, что ему стыдно за то, как он вел себя в комнате. — Меня зовут Ято, — тихо сказал он. — Не уходи, ладно? — снова попросил Юкине. — Останься сегодня тут. У меня есть диван и кровать. Я сам посплю на диване, только… Не хочу сегодня спать один. Он выглядел потерянным, словно щенок. Глупое сравнение, если учесть, что тот был чуть-чуть выше Ято. — Хорошо, — согласился Ято, обнимая кружку обеими ладонями. Он подошел к окну, отодвинул занавеску, вгляделся в тьму вокруг. Она не была живой, обыкновенная осенняя ночь опустилась на город, укутала своими крыльями, обняла и свернулась клубком, затихла. Сзади подошел Юкине, обнял со спины, прижался щекой. — Это совсем не так, как обычно, Ято. Я не такой, я не пристаю к незнакомцам, ты не думай, просто мне кажется, что я знаю тебя очень долго. Словно я знаю тебя лучше, чем себя. Это странно, никогда раньше со мной такого не случалось. Я и позвонил тебе, потому что захотелось. Понял, что это твой номер, еще когда ты появился посреди моей квартиры и разбил о пол свой телефон. — Стой, Юкине, не нужно… — Я не Юкине, — вдруг с нескрываемой злобой отрезал тот. — Опять ты зовешь меня так. Я — Макото. Мне двадцать шесть лет, и я уже давно знаю, чего хочу от этой жизни. Пока тебя в ней не было, все шло отлично. А ты появился в ней, словно гром среди ясного неба, и не выходишь у меня из головы. Кто такой этот Юкине? — Он — часть моей жизни, — просто ответил Ято. — Я на него похож? — с обидой спросил Юкине. — И да, и нет, — подумав, выдал Ято. — Сейчас не время говорить об этом. Давай обсудим это завтра, Ю… Макото? Ты выспишься, оценишь все трезво и поймешь, чего хочешь. — Конечно, — согласился тот и расцепил руки. — Завтра, так завтра. Пойдем, Ято, я покажу тебе спальню и перестелем белье. Если, — он обернулся на ходу и подмигнул, как ни в чем не бывало, — ты не хочешь спать на моем. Ято тяжело сглотнул и двинулся следом. Почему-то ему казалось, что, несмотря на тяжелый и трудный день, он сегодня не сможет заснуть. Не после предложения Юкине, зная, что он совсем рядом. * Дверь в комнату распахнулась с тихим щелчком. Если бы Ято спал, едва ли бы он услышал, но он и сам ворочался с боку на бок, не мог найти удобное положение. Он приподнялся на подушках, откидывая с лица длинные черные прядки. Юкине огляделся по сторонам и проскользнул внутрь, притворив за собой дверь. — Что-то случилось? — хрипло пробормотал Ято. — Эй, ты чего? Юкине подошел ближе, опустил вихрастую встрепанную голову, словно стыдился того, что разбудил ни с того, ни с сего. Он застыл в двух шагах от края постели, неловко поджимая пальцы на ногах — ночи были прохладные. — Хочу, — зашептал он, кусая тонкие губы, — хочу быть ближе к тебе. Я уснуть не могу. Может, конечно, потому что непривычный диван. — Давай, я уйду, — предложил Ято, поднимаясь. Он был голым — не спать же в халате! — и вылезать из-под одеяла сейчас было неудобно. У него стояло. — Нет, — горячечно зашептал тот. — Не уходи. Позволь, я только побуду рядом. Я не прошу ничего, просто уснуть с тобой. И Ято не нашел сил отказать. От его слов по спине поползли мурашки, словно залпом выпил стакан ледяной воды. В горле запершило: Ято с трудом проглотил комок. Как он будет «просто спать» рядом с Юкине, Ято не знал. Юкине облизнул губы, развязал пояс на халате, позволяя полам распахнуться. Под ним не было ничего. Тусклый свет луны, заглядывавшей в комнату сквозь незашторенное окно, делал Юкине еще бледнее, чем обычно. Он серебрил тело, заставляя кожу светиться, словно натертый до блеска металл. Это было красиво. Юкине ужом скользнул под отогнутый край одеяла, прижиматься всем телом не стал, может, побоялся, что Ято прогонит, только уткнулся носом в подушку и засопел. От него, как и прежде, тянуло жаром, словно от печки. Только тот Юкине, который был его шинки, был подросток, а этот — взрослый, возмужавший — будил определенные желания. — Тебе удобно? — спросил он, и Ято тяжело сглотнул. — Да. — Не холодно? — Нет, все отлично. — Он словно издевался. В темноте шепот звучал так, что от каждого слова Ято вздрагивал, как от прикосновения. — Ято, скажи, — Юкине помолчал и снова заговорил, — как ты оказался на той вечеринке? — Так же, как и тут. Беспокоился, что с тобой что-то случилось. — Из-за меня значит? — Юкине повернулся к нему, и даже в лунном свете было видно, как покраснели его щеки. — Ято, я вижу, как ты смотришь на меня сейчас. Я чувствую, что нравлюсь тебе, — он тронул кончиками пальцев плечо Ято, провел вниз к запястью. Вот теперь это было похоже на удар током, даже, казалось, волоски на руках зашевелились. — Ты меня хочешь. — Остановись, Ю… Макото, — попросил Ято, возбуждение закручивалось спиралью внизу живота, щекотало нервы, заставляло держаться настороже. Казалось, еще немного, и он сам набросится на Юкине, сам будет целовать и просить, — пока еще можешь, пока еще могу я… — Я уже не могу, — простонал Юкине. — Больше не могу. От его слов в груди Ято разлилась топкая едкая горечь. Она растекалась от сердца быстрыми толчками вместе с кровью, отравляла разум и душу. Потому что захотелось позволить Юкине — и себе! — все, что тот пожелает, невзирая на последствия. Жесткий матрац не издал ни звука, когда Юкине прижался горячей грудью к боку Ято, и целомудренно коснулся влажными губами скулы. — Только я не знаю, как ты хочешь, скажи мне, Ято, — он выдохнул прямо в ухо, осторожно покусывая мочку. — Как мне сделать так, что бы тебе было приятнее? Хочешь, я могу... Юкине не договорил, двинул руку ниже, сжимая ладонью полувозбужденный член, заставляя Ято напрячь мышцы на животе. Прижался губами к груди, чуть прикусил кожу. Он был умелым, ласковым, нежным. Обвел языком сосок, втянул его в рот, и Ято ахнул, не сдержавшись. — Тебе нравится, Ято? Скажи, научи, направь меня, — Юкине потерся о его бедро напряженным членом, жарко выдохнул в губы: — Только не прогоняй. От него все еще пахло апельсиновым гелем и немного смазкой. И запах этот возбуждал даже сильнее, чем прикосновения. Ято стискивал кулаки, стараясь сдержаться, но Юкине дышал рвано, неровно. Даже этого было слишком много, чтобы остановиться. И Ято сломался, чувствуя, что сопротивляться самому себе сил у него не осталось. Да и незачем, как оказалось. Он прижался губами к судорожно бьющейся жилке, почти лег поверх Юкине, потерся о него кончиком носа. Запах апельсинов стал сильнее, ярче, словно Ято разломил надвое оранжевый кругляш и впился пальцами в сочную мякоть. Он застонал от глупого, вышибающего последние крохи сдержанности сравнения и провел рукой по боку Юкине, огладил пальцем выступающую тазовую косточку, приподнялся, чтобы тот смог развести ноги. Юкине понял его без слов, вывернулся, гибкий и ловкий, широко раскинул ноги, приподнял бедра. Его тело было ладным, крепким, совершенным. Юкине, наверное, занимался в зале — на животе проступили кубики пресса, четко выделились мышцы на руках и ногах. Узкий, но длинный член прижимался к животу, оставляя на коже капельку смазки. В лунном свете она показалась Ято застывшим перламутром. Юкине подхватил себя под бедра, прижал колени к груди, максимально раскрываясь. Скупого света едва ли было достаточно, чтобы разглядеть его целиком, но и того, что видел Ято, хватало. Пришлось сжать член у основания, чтобы не кончить только от того, как доверчиво тот предлагал себя. — О-ох, — выдохнул он, когда Ято поцеловал выступающую косточку на ноге, — щекотно. Ято тронул губами голень, помял пальцами икры, прижался ртом к гладкому колену. Скорее для того, чтобы дать передышку самому себе, чем доставить удовольствие Юкине, но тот вздрогнул всем телом, жарко застонал и зажмурился. Ято погладил языком впадинку под коленом, оставляя влажный след, и легонько подул. — Приятно, — на выдохе застонал Юкине. — Хочу еще. — Ты уверен? — хрипло прошептал Ято. Он на мгновенье оторвался от ступни Юкине, погладил пальцами подъем. Член уже ныл от возбуждения, хотелось толкнуться внутрь. — Конечно, уверен, — вдруг засмеялся Юкине. — Ято, я не рассыплюсь на осколки, мне не пятнадцать лет. Ято по очереди поцеловал каждый палец, втянул их в рот по одному, обвел языком. Он тянул время, старался доставить Юкине как можно больше удовольствия, прежде чем возбуждение захлестнет с головой, потащит за собой, словно утлую лодчонку. И Ято не сможет больше думать о Юкине. Тот стонал коротко и жадно, стискивал пальцы на бедрах, елозил по простыням. Они уже сбились комом, одеяло валялось рядом с кроватью, а Ято все ласкал, трогал и покусывал. — Да хватит же! — заскулил тот. — Ято, просто возьми. Не могу больше. И Ято снова сдался. Юкине сунул руку под подушку — и когда только успел сунуть туда? — и дал ему тюбик смазки. Ято выдавил немного на руку, растер пальцами и приставил сразу два к приоткрытому расслабленному анусу. Потер вокруг, смазывая и растирая, давая Юкине время привыкнуть к прикосновениям. По коже словно искорки побежали, и Ято замер, снова пережидая. Чуть надавил кончиками пальцев, еще не проникая, но уже обещая, снова потянулся за смазкой. Внутри Юкине был еще жарче, узкий и тугой, словно это был его самый первый раз. Ято надавил на гладкие стенки, втиснул пальцы глубже, снова вытащил, и Юкине застонал, подаваясь вперед. — Пожалуйста, — прошептал он, задыхаясь. Ято снова вставил, пошевелил пальцами, развел их в стороны. Огладил член, сгреб свободной рукой яички, потер под мошонкой. Трахать Юкине пальцами было приятно, он сжимался, подавался вперед, покачивал бедрами и жарко стонал. Ято опустился ниже, прижался губами к бедру, прикусил нежную кожу, тут же зализал место укуса. Тронул языком головку, втянул ее в рот. По нёбу разошелся острый, ни на что не похожий привкус смазки, лег на язык, достал, казалось, до самого горла. Он вобрал глубже, облизал головку по кругу, пощекотал узкую щелочку кончиком. Юкине застонал в голос, закусил губу. Его глаз не было видно в темноте, не разглядеть было и следов на коже, но Ято был только рад. Ему и так оставалось немного: чуть больше Юкине, его чувств и ощущений, чуть больше демонстрации, и Ято бы кончил, даже не прикоснувшись к себе. Ему бы хватило легкого трения о бедро Юкине. Он сосал и вылизывал, вбирал глубоко, то едва задевал головку, глубоко вгонял пальцы, разминая и растягивая. Юкине дрожал, словно в ознобе, стирал блестящий пот предплечьем и просил: «Еще». Ято вытащил пальцы, наскоро смазал себя, прижал ноющую головку к анусу. — Только не шевелись, — зашептал он, втискиваясь внутрь. Несмотря на то, что он старался растянуть Юкине, было до безумия узко и тесно. — Только, не шевелись, — повторял он, пока головка не оказалась внутри, замер на мгновение. Перед глазами мелькали разноцветные точки, Ято вело от стыдного, жаркого возбуждения. Он толкнулся раз, другой, и оргазм накатил тяжелой мутной волной. Под ним поскуливал Юкине, он уже опустил бедра, теперь судорожно дрочил. Ято скатился с него, положил свою ладонь поверх кулака Юкине, сжал. И тот кончил, забрызгав их обоих. Тишину нарушало их судорожное дыхание, казалось, они даже дышали вместе. Юкине притиснулся к нему ближе, прижался, и Ято вспомнил об одеяле. Подобрал его с пола, укрыл их обоих, прижав к себе Юкине крепче. — Это было круто, — выдохнул Юкине. — Очень круто. И потянулся за поцелуем. Ято подумал, что это их первый поцелуй, несмотря на то, что вот только что он еще двигался внутри, несмотря на то, что целовал его кожу, это был самый первый поцелуй. Проснулся он от того, что на кухне гремела посуда. Ято потянулся, не разлепляя глаз, широко зевнул и тут вспомнил о том, что было ночью. Снова накатило чувство вины, от которого, как он думал, уже избавился. Он тихонько поднялся, шмыгнул в ванную. Долго стоял под теплым душем, решая, как быть дальше. Уйти сейчас — обидеть Юкине. Остаться — значит поставить жизнь Юкине под угрозу. Сейчас он был человеком, не шинки, и едва ли мог жить рядом с ним. На поддержание этой связи уходило слишком много сил, он это понял с Хиёри. Хиёри умерла, потому что Ято не справился вовремя с чувствами, пошел у них на поводу и позволил им взять верх. Оставаться рядом с Юкине было опасно. Но и уйти — невозможно. Ято застонал, крепко стиснул зубы. И совета ему просить не у кого. Он вышел из ванны, натянул халат, плотно запахнул полы, завязал поясок. Прошлепал босыми ногами на кухню, откуда уже тянулся ароматный запах. — Доброе утро, — сказал он. Юкине обернулся, засиял, словно начищенный медяк и улыбнулся так широко, что сердце Ято екнуло. Снова. Проклятое сердце подводило его слишком часто. — Доброе, садись. Я приготовил завтрак. Надеюсь, ты любишь блинчики? — Он был в одних только штанах, и в этот раз Ято рассмотрел на его спине длинный зазубренный шрам. Тонкие лепестки тянулись от левой лопатки к позвоночнику, растекались к боку и грудине, словно Юкине кто-то убивал. Как можно было выжить с таким, Ято не знал. Человек бы не смог. Ято сглотнул тяжело и уставился в отполированную столешницу. Тот сноровисто поставил на стол тарелку с пухлыми, больше похожими на лепешечки блинами, блюдце с маслом и джемом. Налил крепкого ароматного чаю и уселся рядом, задевая коленом. — Тебе очень подходит мой халат, — сказал он, наверное, только чтобы не молчать. — Тебе вообще очень подходит белое. Ято отхлебнул чай, поморщился от горечи и схватил с тарелки блинчик. Обмакнул в джем, отправил в рот. — Очень вкусно, — сказал он, прожевав. Действительно было вкусно — блины таяли во рту, а джем успешно компенсировал горечь чая. — Где ты научился так готовить? — Так один же живу, тут хочешь или не хочешь, неважно. Придется. — Юкине пожал плечами и отпил из своей кружки. — Я редко готовлю что-то такое. Вот, для тебя захотелось… — А где твои родители? — осторожно спросил Ято. — Мать ушла, когда мне было лет тринадцать, наверное. Отец у нас очень тяжелый человек, — Юкине поморщился. Было видно, что тема эта ему неприятна, но он все равно продолжил говорить, а Ято слишком хотел знать, чтобы остановить его. — В общем, он у нас пил и играл. Много. Все деньги на это спускал. Мать не выдержала — сбежала. Я не могу ее винить, никто бы не выдержал. Я остался один. Слишком маленький, чтобы понимать, чем это грозит, и уже слишком взрослый, чтобы перестать прятаться. Юкине замолчал. На лбу его снова появилась та морщинка, что привлекла внимание Ято, когда он увидел его впервые после… смерти. — И что дальше? — Знаешь, я понял. — Юкине улыбнулся через силу. — Это все — твои глаза. Они слишком яркие, ненастоящие. — Если ты не хочешь рассказывать, то это был неудачный повод, чтобы сменить тему, — пошутил Ято. — Таких действительно не может быть у простого, обычного человека. Так откуда твой шрам? — Знал, что не получится. — У губ Юкине появилась горькая складка, и Ято снова задумался, что же было в его жизни такого, что едва прожив четверть века, тот уже успел повидать многое. — В общем, когда ушла мать, отец принялся только за меня. Бил постоянно, несколько раз я даже попадал в больницу. Обычно, врачи сообщают о таких случаях. Но, то ли мне так везло, то ли это отец приложил к этому руку, но оба раза до полиции дело не доходило. Когда мне исполнилось пятнадцать, я решил: хватит. Уже вырос достаточно, чтобы дать отпор. Раньше мне часто снился сон, как я его убиваю. Но, естественно, у меня ничего не вышло. Едва я попробовал защититься, отец совсем слетел с катушек. Ято тронул его ладонь, чуть сжал прохладные пальцы. Хотелось поддержать, хотелось показать: не один больше. Пообещать, что не оставит, не позволит обидеть, защитит. Но такого права у него не было. Единственное, что он мог сейчас — молчаливая поддержка. — В общем, на шкафу у нас стояла пустая бутылка — отец, когда не тратил все до последнего на выпивку и карты, кидал туда монетки в пять йен. На черный день, говорил он. Обычно денег там было на донышке, наверное, поэтому он и не пожалел: схватил бутылку за горлышко и ударил меня. Как только по голове промазал, если бы попал, говорили врачи, быть бы мне трупом. Может, он ударил не один раз, не помню, — закончил Юкине. — Помню только, что было очень больно, что я долго лежал в больнице, а полиция, наконец, обратила на отца внимание. — Он сжал руку Ято в ответ и добавил: — Не переживай, пожалуйста. Это было очень давно. Лучше ешь. И Ято послушался. Было в словах Юкине что-то такое, что сопротивляться ему было невозможно. Завтракать продолжили в молчании. — Ято, ты же уйдешь? Не останешься? — спросил он, наконец, когда убрал посуду в раковину. — Я вижу, что ты мнешься и не знаешь, как сказать мне что-то. Обычно так делают тогда, когда случаются неприятности, вроде нашей. Мы переспали, а теперь тебе не хочется на мне жениться, — пошутил Юкине. — Или, когда на утро красавица стала уродиной, но сказать об этом не поворачивается язык. — Уйду, — ответил Ято. — Но не потому, что не хочу быть с тобой. Просто, ты и я — это не лучший выбор для тебя. Поверь мне, я не обманываю. — К нему, да? — Юкине тяжело вздохнул, отложил в сторону полотенце. За окном серело хмурое утро, и он рассматривал тяжелые, полные воды облака. В его голосе не было обиды или ревности, но была горечь обреченности. Ято встал рядом, коснулся губами виска. — Нет, Макото. Юкине был в другой жизни, к которой больше нет возврата. — Подожди, — зашептал он. — Постой, Ято, — и потянулся к его губам. — Ты уверен? — он заставил Юкине отступить, погладил напряженное бедро. Член уже ныл от возбуждения, хотя они только поцеловались. — Тебе будет больно. — Уверен, не хочу, чтобы все закончилось так. Ято стащил с его бедер штаны, толкнул на стол, окунул пальцы в масло, провел между ягодиц. Кожа там заблестела, и Ято надавил пальцем на красноватый, чуточку воспаленный анус, едва погружая палец, на фалангу. И, повинуясь внезапному желанию, звонко шлепнул по ягодице. Юкине задержал дыхание, сжался и вильнул бедрами, словно просил: «Еще». Ято медленно начал считать про себя. Один. Он скользнул по коже языком, оставляя влажную полоску, чуть прикусил и зализал место укуса. От его дыхания на пояснице Юкине появились мурашки, кожа стала гусиной. Юкине оглянулся через плечо, закусил губу, и застонал отчаянно, рвано. Ято прикусил кусочек сухой кожи, оставшийся на нижней губе, потянул, стараясь шевелиться. Казалось, если он прикоснется к члену, кончит сейчас же. Он сопротивлялся возбуждению, так же, как ночью, но тщетно: каждое прикосновение к гладкой коже Юкине расслабляло. Разум заволакивало мутью, тело покалывало словно иголками, в паху жарко пульсировало. Массивный тяжелый стол очень надежный — не шевелился даже тогда, когда Юкине попытался отодвинуться от его рта. Столешница врезалась ему в живот, и дыхание его перехватило. Ято сжал, стиснул ягодицы и негромко спросил: — Нравится? Юкине не ответил, только подался бедрами навстречу, заскулил. Значит, нравилось. Ято спустился ниже, долго целовал ноги, ласково провел прохладными пальцами по коже и с силой шлепнул раскрытой ладонью. Два. Звук шлепка разнесся по кухне, отскочил стен и вернулся к нему, словно утроившись. От звуков удара по бедру растеклась приятная нега. Приятной болью прошило от макушки до пальцев ног. А яркий след от ладони притягивал взгляд. Ято снова принялся целовать его ноги, покусывать икры, щекотать языком впадинку под коленом и жарко задышал в бедро, когда стало невыносимо. Хриплое дыхание Юкине, казалось, подцепляло нервы, будто крючком, пожалуй, больше, чем все остальное вместе взятое. Воздух понемногу согревался, напитывался терпким запахом секса. Юкине снова двинул бедрами, чуть отстранился от столешницы, чтобы дерево не давило на живот, и будто прислушался к ощущениям. Ято перехватил его жадный взгляд, словно он живьем сдирал шкуру. Кожу защипало от напряжения, меж лопаток выступила испарина. Юкине облизнул сухие губы и незаметно, как ему казалось, сглотнул — ожидание будоражило кровь лучше чем любой алкоголь, лучше чем любой наркотик. Три. Следующий шлепок прозвучал еще звонче, еще больнее. Юкине сжал ягодицы, снова подался вперед, цепляясь влажными пальцами за край стола, крепко стиснул — острые костяшки натянули кожу. Отчетливее забелели на спине тонкие линии шрамов, ярче проступили вены. Ято бил, не останавливаясь. Воздух густел с каждым шлепком, звуки долетали словно сквозь вату. Сладко ломило яйца. Он едва не подавился воздухом, когда коснулся пылающей кожи языком, провел тонкую линию. Нарочно укусил, чтобы стало больнее, зализал широкими движениями, огладил самыми кончиками пальцев. Прикосновения, казалось, были похожи на удары — от каждого Юкине потряхивало. Прикосновения и Ято выворачивали наизнанку, заставляли открыться, обнажали то, что он привык прятать за ледяной коркой спокойствия. Когда Ято коснулся губами яиц, Юкине шумно сглотнул. Сердце его било молотом в груди, колени подгибались; если бы он не опирался на стол, упал бы. Воздух был слишком тяжелый — неохотно лился в легкие — и горчил на языке. Сквозь серую пленку возбуждения новый стон Юкине звучит, как очередной удар. Ято уже сам не рад, что затеял свою игру, казалось, она захватила его даже сильнее. Он был бы рад, если бы Юкине оттолкнул его, сполз со стола, натянул штаны и от души вмазал, только едва ли он это сделает. Ято тронул губами нежную кожу на внутренней стороне бедра, потерся кончиком носа. Пахло от Юкине все тем же проклятым гелем и немного ванилью, наверное из-за масла. Тот сдавленно выдохнул, непроизвольно подался назад, словно боялся, что Ято оборвет ласку. Но он и не думал. Наоборот, задержал дыхание на мгновение, коротко вздохнул и прижался губами к напряженной мошонке. Ято приласкал пальцами, сгреб яички в горсть и провел языком вверх по расселине между ягодиц, надавил кончиком языка на горящий анус. Было в нем что-то экзотичное и запретное одновременно. А еще это был его вкус, вкус Юкине, который выгибался под ним, то плотнее прижимаясь к столешнице, что стараясь отлепиться от нее, вскидывал бедра навстречу и сорвано дышал. Того Юкине, который жадно просил «Еще», выстанывая его имя. Того Юкине, который принадлежал ему не только телом, но и душой, который сам отдал ему себя. Но то, как остро реагировал Юкине, его тихие, полузадушенные стоны, говорили о том, что он все делает правильно. Ято развязал полы халата, смазал себя, скользнул членом между ягодиц. Он не проникал, только терся о впадинку, стискивал пальцы на горящих, словно в огне, ягодицах Юкине и изредка шлепал снова. Кажется, Юкине нравилась такая боль. Кончили они одновременно, Ято просунул ладонь под его живот, стиснул в кулаке истекающую смазкой головку, пару раз двинул кулаком. И Юкине зашелся криком, выплескиваясь белесыми капельками на пол и на руку Ято. Он с трудом извернулся, притянул Ято за шею и снова утянул в поцелуй. Наверное, ему очень нравилось целоваться, впрочем, Ято не возражал, наоборот. Он выскользнул из Юкине, и по бедрам того потекла сперма Ято. Он стер ее кухонным полотенцем, аккуратно оглаживая горящие ягодицы. Юкине молчал, смотрел с невыносимой тоской, словно ждал, неминуемого. Будто Ято мог просто раствориться в воздухе. Он мог исчезнуть, но никогда бы так не поступил. Только не с Юкине. Теперь уходить было еще тяжелее. Он бросил полотенце на пол, затянул туже халат и позвал: — Пойдем. Я обещаю тебе, буду рядом. Я не исчезну из твоей жизни совсем. Если тебе будет плохо, я помогу. В золотистых, похожих на костяные бусины глазах Юкине засветилась такая надежда, что Ято стало больно от своей лжи. Ему нужно было испариться, растаять, исчезнуть, сделать так, чтобы Юкине забыл о нем. Но как же это было сложно. Как же сложно было отказать своим желаниям, особенно если ты привык, что каждое — истина, а воля — закон. * — Опять ты где-то пропадал! — Дайкоку упер палец в его грудь. — Где был? Где снова шлялся? Иногда Дайкоку до боли походил на мамочку, которая приглядывала за Кофуку и Ято — двумя нерадивыми детишками. — Наверное, со своей Норой, где еще, — отозвалась Кофуку язвительно. — Привет, Яточка. Видать, тоже волновалась, беспокоилась. Обычно легкомысленная, она нормально относилась к отлучкам Ято. В этот раз оказалось иначе. А, может, в его отсутствие Дайкоку основательно промыл ей мозги. Того и гляди, женят. — Что ты натворил? — вдруг охнул Дайкоку. — Мало было тебе той девчонки… Болван! Я тебя предупреждал! Из кухни появилась Кофуку, на ходу вытирая руки полотенцем. От нее пахло корицей, Ято даже с порога чувствовал этот запах. — Что за крик? Что такое, Яточка? — Она остановилась на полпути, нахмурилась. — Ой, а откуда тут он? Ято обернулся. Позади него, у самой калитки, стоял Макото. Ято зажмурился, тяжело вздохнул и открыл глаза. Макото — или его Юкине — никуда не исчез, только отворил калитку, подошел ближе. От него за милю несло неуверенностью, страхом, что прогонят, но он все же шел следом. Ято не мог не ощутить за него гордости. — Прости, я пошел за тобой, не знаю, как так вышло. Просто потянуло. — Он встал рядом, плечом к плечу, приветливо улыбнулся застывшим Кофуку и Дайкоку. — Добрый день. О, я тебя помню, ты та сбежавшая девочка. Рад, что с тобой все хорошо. — Ой, Яточка, а откуда тут Макото? — Кофуку закусила губу, искоса глянула на Дайкоку и осторожно отступила на пару шагов. — Но вы проходите, проходите, не стесняйтесь. Сейчас я приготовлю чай. — Она шмыгнула на кухню и через секунду высунулась уже оттуда: — Будете сладкое? Дайкоку нахмурился, вытащил пачку сигарет, сунул одну в рот, прикурил и только потом протянул руку для приветствия. — Очень приятно. Ято кисло улыбнулся и подтолкнул Юкине в спину. — Проходи. — А ты не соврал, не к нему ушел, — сказал Юкине и мечтательно улыбнулся, словно теперь у него появился шанс. В доме Дайкоку отвел Ято в сторону, пока Юкине помогал Кофуку перетащить и накрыть на стол. — Ты же видишь это? Он ткнул куда-то перед собой, и Ято увидел, разглядел тонкую переливающуюся ниточку, протянувшуюся от него до Юкине. Сердце, проклятое сердце замерло на мгновенье и заколотило с утроенной силой. Внутренности будто сплелись в тугой комок, перекрутились. Каждая клеточка тела отозвалась болью. — Я предупреждал, — хмуро сказал Дайкоку и положил ладонь на плечо, словно бы это могло помочь. Юкине, почувствовав их взгляды, обернулся и улыбнулся широко, открыто. Он был красивым, открытым и радовался тому, что Ято не прогнал его, что Ято не соврал. Все это было написано на его лице, Ято не мог не разглядеть. Юкине был счастлив. — Пойдемте за стол, — позвала Кофуку. — Макото-чан такой милый, во всем мне помог, не то что вы. Дайкоку пожевал губу и, прежде чем двинуться к столу, тронул за плечо сочувственно и буркнул: — В этот раз сделай правильный выбор.