Чтобы ты перестал

Шёл и без устали удивлялся: в какой город на этой планете ни загляни, каждый сумеет вместить в себя пряничную тесноту центра, умопомрачительные просторы промышленных районов, а где-то между ними, от края и до горизонта, обязательно вырвется в небо река или речушка. Если вы ищете ветер, непременно идите к реке, он всегда заглядывает к ней в гости. Можно даже сказать, постоянно там торчит, как в детстве торчит в гостях друг, зашедший поиграть в денди или просто так, или потому что родители не разрешают долго бегать на ветру, а в гостях — всегда пожалуйста. Вдоль всякой уважающей себя реки обязательно вырастут заросли. Терновая стена, как в сказке про спящую принцессу. Или не терновая, это уж как повезет, да и какая разница? Главное — если долго-долго идти вдоль этой зеленой стены, так долго, что кончиться должна не только река, но и сон, и солнечный свет, и новый виток жизни, если долго идти, обязательно обнаружишь в стене калитку. Потянешь из любопытства за ручку-ветку, шагнешь, нагнувшись, под низкие своды подземелий фэйри, а когда откроешь глаза, небо будет ярко-фиолетовое, и звёзды на нём — синие-синие, и какое им дело до наступившего утра? Долго лежал, пытаясь вспомнить собственное имя, потерявшееся за бесконечной чередой городов и улиц. Вспомнил: шел совершенно один, по совершенно пустым проспектам, мимо совершенно одинаковых прошлых жизней и совершенно одинаковых дверей в другие. Потом лежать надоело. Фабиан обнаружился на кухне: сидел на окне, болтая ногами, пил кофе и насвистывал танго одуванчиков вместе с малиновыми пичугами размером с кулачок ребенка, которые каждое утро раскачивались на тонких ветках белого шиповника за окном. Хотя бы шиповник тут был привычный. Если это вообще шиповник. — В последний раз тебя звали Анджей, если всё ещё интересно, — сказал он, игнорируя приветствия и условности. Кивнул, мол, постараюсь запомнить, хотя бы до вечера, хотя бы до следующего сна. Поискал глазами турку, вместо нее нашел чашку с уже сваренным кофе, черным, как недра космоса, и горячим, будто только что сняли с кратера вулкана. Сел рядом с немцем. Почему-то его имя вспомнилось сразу, а своё никак не желало прийти на ум, пока не напомнили, и даже сейчас пыталось ускользнуть. Даже вариантов никаких не было, сплошная пустота в голове. — Просто ты еще не понял, что вернулся домой, — сказал Файх. — Снова пытаешься заскучать и уйти, исчезнуть, раствориться, будто тебя и не было. По привычке. Держу пари, не очень-то у тебя получается, и дорога домой открывается сама собой. — Всё-то ты знаешь, — буркнул Анджей, пробуя на вкус кофе. Которое уже утро в этом кофе не хватало чего-то, что дополнило бы его, довело до совершенства, или нет, просто сделало бы всё происходящее правильным. Файх на окне и кофе требовали завершённости. — Отнюдь. Просто ты забываешь думать потише. Со временем обязательно вспомнишь, а пока даже хорошо, что я тебя слышу. Может быть, стоит посыпать твой кофе немецкой речью? Хотел было возмутиться: «Перестань это делать!», но просто покачал головой. Немецкая речь уже была. А здесь и сейчас, каждый день здесь и каждый раз сейчас, живя бесконечным удивлением, новыми открытиями и чудными обыденностями, снова и снова хотелось необычного, внезапного, странного. Чтобы развеять, наконец, скуку, привычно угнездившуюся в центре груди, слабо ворочавшуюся, пожирающую любые проблески эмоций и растущую, растущую, растущую... Немецкий язык, без сомнения, был изюминкой, но всё равно приелся. Да и кто скажет, на каком языке они говорили здесь? — Ты уж определись, чего хочешь, — Файх спрыгнул с подоконника и даже прошел несколько шагов как человек — ногами. Потом вернулся, подошёл почти вплотную, приблизил губы к самому уху. Анджей почувствовал горячее дыхание на щеке — одна из нот завершенности момента. Вроде бы испробована и привычна, но хочется переживать это мгновение снова и снова. А потом еще раз. До бесконечности, замкнутой на слова, которые прозвучат следом. — Постарайся, наконец, найтись. Я убил тебя для того, чтобы ты перестал плутать. *** В квартире с его ухода не произошло никаких изменений. Даже пыль не удосужилась накрыть пуховым одеяльцем ни сантиметра поверхностей. Лентяйка. Никогда за ней такого не замечал. Вышел на улицу, вдохнул с удовольствием ночной воздух: пока тёплый, но уже с запахом собравшихся опадать берёзовых листьев. Так пахнет азарт последних летних дней, так пахнет радость встречи двух давних подруг, идущих навстречу друг другу, чтобы вновь разойтись. Так пахнет август накануне. Пошел от дома прочь, ноги шли сами, только и оставалось, что переставлять их в нужной последовательности. Проходя мимо закрытого на ночь «Зодиака», мимоходом подумал: там вроде бы должно случиться что-то важное. Или не важное? Но какая разница, когда вот он — выход с Лабдарю на Тоторю, а если ее перейти, попадешь на Одминю, и только успевай пригибаться, чтобы лоб случайно не встретился в темноте с чугунными балкончиками, украшенными цветочными горшками. Тут сноровка нужна. Шутка, конечно шутка, но ведь действительно: «Зодиак» давно позади, а что там будет или было... Файх стоял у светофора на перекрёстке Одминю и проспекта Гедиминаса. Светофор вредничал и упорно показывал красный. Идиотские розовые шорты пребывали с ним в мире и гармонии — и со светофором, и, похоже, с немцем. Увидев Анджея, Фабиан радостно, словно только этого и ждал, махнул рукой на светофор, наконец, загоревшийся зелёным, как-то вдруг очутился рядом, по-свойски взял под руку и увлёк за поворот. — Куда мы идём? — Где-нибудь здесь обязательно найдётся кафе, где можно выпить кофе. А лучше вина; кофе на ночь — привычка такая же дурная, как врать самому себе. Но кафе будет обязательно. Это закон, который всегда выполняется в Вильно. — Ночь на дворе. Вряд ли в такое время работает хотя бы одно кафе. — Значит, просто небольшая пешая прогулка. Неужели тебе не хочется составить мне компанию? Пожал плечами вместо ответа. Пусть будет «хочется». Как минимум интересно, зачем он понадобился немцу теперь, когда тот по всем законам жанра должен был улететь на родину. — Нет, это никуда не годится, — Файх остановился посреди дороги, крепко сжал его локоть. — Форменное безобразие. Мало того, что ты снова заблудился в собственном сне, мало того, что отказываешься увидеть во сне работающее ночью кафе, так еще и меня отправил в неизвестном направлении! Обхватил рукой за шею, положив тяжелую горячую ладонь на затылок, второй чуть надавил на грудь. Сказал едва слышно, только ему одному, с нежной укоризной и всеобъемлющим терпением в голосе: — Может быть, мне стоит ещё раз тебя убить, чтобы ты перестал убегать? *** Проснулся - будто резко нырнул с обжигающе холодного воздуха сна в приятно теплую прорубь реальности. Осторожно приподнял левое веко, убедился: всё в порядке, синие звёзды отказываются белеть и сжиматься до размеров сингулярных точек, а небо, так и не определившись с цветом, слева апельсиновое, справа изумрудное, ни в коем случае не зелёное, не путать. А где тут восток, запад и юго-юго-север — поди разбери. За правым веком обнаружился вездесущий Файх, как же его не хватало эти бесконечно долгие несколько секунд! Сам не понял, как стал считать его обязательным предметом окружающей обстановки, таким, как одежда — просто должен быть. — Если это комплимент такой, то я весьма польщён, — широко улыбнулся Файх, чуть сощуривая глаза. Розовые шорты перекочевали из сна вместе с ним, вот ведь что никогда не меняется, но в когнитивный диссонанс вводит как в первый раз! — Снова преследовал меня, чтобы раздавать обещания, которые не собираешься исполнять, — не спросил, констатировал, просто чтобы не молчать — не ахти какое наблюдение, тоже мне, первооткрыватель Индии. — Зачем так грубо? И ничего я не обещал, если покопаешься в памяти — обязательно вспомнишь — не было ничего такого. Но должен же кто-то возвращать тебя, если ты снова вознамерился заблудиться? Мне уже начинает это надоедать. Не уходи, пожалуйста. — Тогда... — выдохнул, не в силах справиться с нахлынувшими вдруг эмоциями. Изо рта вырвалось облачко пара, вместе с ним — остатки чего бы то ни было. Осталась лишь одна мысль, навязчивая идея, заветное желание. — Тогда убей меня еще раз. Ты обещал. Файх присел на край кровати, переплёл пальцы с пальцами Анджея — холодные, как стекло, надо скорее сжать и согреть дыханием. Наклонился низко-низко, так, что его лицо уже расплывалось перед глазами, явно ближе, чем точка фокуса. Выдохнул — как прошептал, прошептал — как подумал: — У меня есть идея получше. Надеюсь, тогда ты перестанешь... В голове Анджея пронеслась мысль: а ведь я впервые чувствую дыхание немца на своих губах. Как необычно. Никогда не надоест.