***
In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. Amen.* Каждый верующий католик начинает молитву именно с этой фразы. Но я всегда произнося лишь "Во имя" замолкал, быстро крестясь, спешно целуя Распятие вставал с колен. Ибо хоть и был я воспитан в религиозной семье, в строгости и уважении к религиозным обрядам, веры во мне так и не зародилось. По настоянию матери я поступил в Семинарию и, с отличием окончив её, стал священником. После, меня распределили в приход Непорочного Зачатия Пресвятой Девы в Калифорнию. Старое величественное здание шестнадцатого века, со сводчатыми потолками, высоким алтарем, старинными фресками и статуями производило неизгладимое впечатление, но не зарождало веры, которой я так жаждал. Совершая ежедневно Мессы, творя молитвы, чтобы приносимые хлеб и вино стали Телом и Кровью Христа, я сомневался в том, что это действительно происходит Единственное во что я верил — это демоны, потому что видел их воочию. Я и сам был демоном наполовину, с детства, с того самого вечера, когда один из них склонился над моей кроваткой и напоил меня своей кровью , мать позволила ему это сделать, потому что заключила с ним сделку. Мой отец умирал, когда демон пришел и сказал, что может исцелить его, но придет через десять лет и потребует сущий пустяк — отдать ему то, чего у неё, ещё пока нет Естественно, что Мэри не знавшая тогда о существовании демонов, согласилась Когда через много лет мой отец и старший брат узнали что сделала мать, они возненавидели её когда я стал её защищать — и меня тоже. Отец, назвав меня демонским отродьем, выгнал из дома вместе с матерью. Потому нам с мамой и пришлось переехать из Лоуренса, в тихий маленький городок Сан-Райз в Вайоминге, где я закончил школу и университет, а затем и Семинарию, чего никогда не произошло бы, ни поссорься они тем далеким вечером 1995. Если бы все шло гладко я бы тоже колесил с отцом и братом по стране истребляя нечисть, а мать бы ни о чем не знала. Так что, скажу честно, я рад что наши пути разошлись***
За это время изменилось многое, не изменилось только одно: я ненавидел отца и брата за их поступок. Я не был образцовым сыном. Будучи демоном наполовину, я никому не был нужен. Меня ненавидели отец и брат. Последнего я не видел много лет. Стоит ли волноваться? Спросите вы. Да стоит. Моя жизнь дерьмо. Хоть я и священник, веры во мне ни на грамм не наберётся. Используя свой дар во благо, изгоняя демонов из несчастных прихожан, непрестанно благодарящих за это несуществующего Бога, я молил Его только об одном: чтобы однажды брат дал о себе знать. Проклятый Небесами, отвергнутый Адом, я все еще надеялся на прощение хотя бы со стороны брата***
Однажды, когда сентябрь укрывал золотистым ковром дороги, я шел на службу, я ещё не знал, что этот день изменит мою жизнь навсегда, заставив пройти через испытание моей веры и сделать трудный выбор, о котором я не пожалею никогда. Во время службы я заметил молодого человека лет тридцати. Он сидел на скамье в самом дальнем углу, стоявшей недалеко от статуи Архангела Михаила. Молодой человек был одет строго и скромно. Черный костюм, черные лакированные ботинки, белую рубашку и синий галстук. Но более всего выделялась его внешность: грубые, но вместе с тем приятные черты лица, прямой нос сглаженный подбородок придавали его внешности печать уверенности, спокойствия и готовности в любой момент прийти на помощь любому, вот что читалось в лице этого мужчины. Особо меня привлекли его глаза: изумрудно-зелёные с чёрными зрачками, они были столь маняще-завлекающими, что казалось, если посмотреть прямо в эти глаза, хоть раз, то можно навсегда потонуть, в их глубине. В этих глазах было все: искренность, притягательность, порочность. Взглянув в них однажды, сразу попадаешь под их чары, им веришь, веришь в то, что всё, что скажет их обладатель, абсолютная и непреложная истина, от них не захочется отрываться. Никогда. Я сделал над собой усилие и, переведя взгляд на статую Мадонны, стоявшую слева от Алтаря, продолжил службу. Сегодняшняя проповедь была о милосердии. Читая притчу о милосердном самаритянине, спасшем еврея от смерти вопреки вражде, царившей, во времена Христа, между этими народами, и разъясняя её, я подумал, что высшим актом милосердия для меня было бы оказаться в объятиях этого молодого мужчины. Мысли пугали меня. Впервые в жизни я желал. Желал чего-то помимо служения Богу. Я продолжил читать, украдкой перекрестившись чтобы избавиться от подобных мыслей. Желать священнику чего либо для себя грех. Каждый священник, при принятии сана, дает обеты безбрачия и отречения. Первый означает, что священник будет чист душой и телом и не будет стремится ни к чему и ни к кому, кроме Бога, Второй, что он не будет служить никому кроме Бога и людей, оказывая последним помощь, если они будут в ней нуждаться без какой-либо выгоды для себя и даже не ожидая похвалы, ибо если это есть , то это уже тщеславие и гордость, грехи являющиеся смертными, совершив которые человеку прямая дорога в Ад, а мне и там места нет, поскольку я не служил аду, так как совершал добро бескорыстно. Рай тоже не примет меня с распростертыми объятиями, поскольку то, что я являюсь полудемоном, я считал даром, а не проклятием, и не пытался от этого избавиться, а наоборот активно использовал. Я нарушал оба обета, потому что страстно желал счастья для себя и зеленоглазого брюнета, мысли о котором занимали меня всю службу. Я окончил проповедь и прихожане стали подходить под благословение, перед выходом из церкви. Вскоре она опустела. В полутьме церкви освещаемой только свечами, и пробивающимися сквозь витражи лучами солнца, остались только я и молодой человек, который сидел сцепив руки в замок перед собой. Сначала мне показалось, что он молится, но присмотревшись, я понял: он просто сидит и напряженно о чем-то думает. Обходя стройные ряды скамей я наконец подошел к той самой на которой сидел мужчина. — Вы кого-то ждете? — спросил я. Брюнет поднял на меня испытующий взгляд. И задал вопрос, который я задавал сам себе много раз, тем самым, словно прочтя мою душу. — Если желать чего-либо для себя, грех, то почему Бог вложил это чувство в человека? — Церковь считает, что это чувство было вложено дьяволом в момент грехопадения человека, то есть когда Адам и Ева, вкусили Плод с Древа Познания, тем самым нарушив единственный Божий Завет — никогда не есть с него. — Вам не кажется, что в таком случае дьявол милосерднее чем Бог? — брюнет снова посмотрел на меня, вновь погрузив меня в бездну манящих зелёных глаз. — Ведь он дал людям возможность узнавать мир самим: страдать, радоваться, прощать, ненавидеть, судить других руководствуясь собственным разумом и чувством справедливости, тогда как Бог, стремиться сделать из людей марионеток, дав им свод законов, которым нужно слепо следовать и придумав за их невыполнение наказание, в виде Ада. Это лишь метод запугивания, не более, послушными слепцами, легче управлять, чем теми, кто свободен и способен принимать решение самостоятельно. Подумайте над этим, святой отец. С этими словами, он покинул здание церкви, прежде чем я успел сказать что-либо.***
— Возблагодарим Бога за те дары, которые Он дает нам, — произнесла мама, когда мы сели ужинать, после моего возвращения домой. — Его ли стоит благодарить? — тихо произнес я — Именно Его благодарить и нужно, — уверенно произнесла Мэри в ответ. — Сынок, что с тобой? — Она озадаченно и обеспокоенно посмотрела на меня. Хоть я был рад визиту матери, её вера раздражала меня. Особенно теперь, когда я стал размышлять над рациональностью и правильностью, сделанного много лет назад, выбора. — Все хорошо мам, — только и сказал я. Оставшаяся часть ужина прошла в молчании и многозначительных взглядах, после чего я вымыл свою тарелку и молча пошел в свою комнату, чего никогда не сделал бы раньше.***
Мне не хотелось дискутировать с ней на тему несостоятельности и абсурдности религии, её обрядов и правил, поскольку все мои попытки разубедить её заканчивались крахом и грандиозным скандалом, в силу крайней убежденности Мэри в обратном. — В тебя будто бес вселился! — кричала мать всякий раз, когда я пытался это сделать. — Он в меня давно вселился, в тот самый момент, когда ты продала мою душу демону, чтобы спасти жизнь своему непутевому мужу! — на не менее повышенных тонах отвечал я. — Но я не знала, а потом у меня не было выбора, — защищалась Мэри. — Я всю свою жизнь искупаю этот грех. — Выбор есть всегда, — протестовал я. — Ты могла бороться за меня, не дать сделать демону то, что он сделал, тем самым, разрушив семью навсегда! Может это и глупо, но иногда я не был доволен своей судьбой на все сто. Были моменты, когда я думал что мне было бы лучше с отцом и братом, чем с фанатично верующей матерью. В такие моменты именно её я винил, что это не так. Каждый раз после подобного, мать возвращалась в Сан-Райз, оставляя меня в Мериленде наедине со своими мыслями и чувством вины, непременно появляющимся после каждой ссоры с матерью, и оставляющем неприятный осадок в душе. Я не хотел, чтобы так произошло и сегодня, и поэтому во избежание, я просто ушел к себе. Поднявшись в свою скромную комнату, где ничего не было кроме кровати, которая была аккуратно заправлена, письменного стола с двумя ящичками для бумаг, настольной лампы и комода, со встроенным в него зеркалом, и стула обитого серой тканью. Сняв облачение и повесив его на вешалку, я всмотрелся в свое отражение в зеркале, на меня смотрел не отец Габриэль Винчестер — строгий священник, обучающий детей Закону Божьему в приходской воскресной школе, а молодой симпатичный тридцати однолетний шатен, в светлых джинсах и синей льняной рубашке в белую клетку, с карими глазами, он выглядел усталым но улыбался, был счастлив и привлекателен, несмотря на некоторую детскость в чертах лица. Честно признаться, ещё со времен семинарии, меня привлекало не только пение в хоре и изучение Библии, но и товарищи по факультету, часто «подтягивая» отстающих по тому или иному предмету. В свободное от занятий время, я часто замечал, что меня привлекают черты лиц некоторых из них, голос, фигуры. Разумеется, приняв сан, я заставил себя забыть о подобных вещах. Выбранный мной путь требовал собранности, жертвенности, серьезности и чёткого исполнения, законов того сообщества, к которому я отныне принадлежал, а не ребячливости и потакания своим желаниям. Встреча на сегодняшней службе с незнакомцем словно пробудила прежнего меня, давно забытого похороненного веселого парня, и сутана которую я носил, служила ему погребальным саваном, собственно именно им она и служит для того кто решил стать священником, напоминая, что носящий её как бы умирает для мирских желаний и наслаждений, отрекаясь от прошлого и вновь рождаясь для служения Богу. Но теперь, он словно воскрес, и желал свободы, любви, воплощения желаний давно мною погребенных где-то в самых потаенных закоулках сознания. — Пресвятая Дева, помоги, — прошептал я, но я просил отнюдь не помочь мне избавиться от мыслей о привлекательном незнакомце, я просил о ещё одной встрече с ним, чтобы еще раз посмотреть в такие желанные, с недавнего времени глаза, и коснуться манящих бледно – розовых губ С этого момента, во мне уживались два совершенно разных человека. Я чувствовал, что один из них рано или поздно погубит другого, но я не жалел об этом. Я изменился. Навсегда.***
После своего отъезда, мать поручила меня кардиналу Викторио Риналди – американцу с итальянскими корнями, алчному скряге лет шестидесяти, тучному с глубоко посаженными маленькими глазками на круглом почти детском лице, толстым носом пухлыми губами, короткими руками с толстыми пальцами, на коротких ногах. Именно этот человек, по мнению Мэри, идеально подходил для того, чтобы вновь наставить меня на путь истинный развеяв все мои сомнения. Но Ринальди был искусным лжецом. Поступив к нему на службу, вскоре после отъезда матери (кстати, за шефство надо мной, кардинал содрал с нее кругленькую сумму в счет церкви, которая так и не была потрачена по назначению), я узнал, что кардинал вовсе не так безгрешен как кажется. Куда больше, чем молитвы и долгие мессы, его интересовали ночные клубы, женщины, выпивка и разумеется деньги. Витторио принимал женщин и молодых девушек у себя покоях, ссылаясь на множество исповедников на богослужении, нехватку времени и тому подобное, лишь бы удовлетворить свою похоть. По ночам из покоев Ринальди, довольно часто, доносились неподобающие звуки. Выбегая по утрам с растрепанными волосами, в одном подризнике, пробегая мимо собственного кабинета, где, за рабочим столом, сидел я, усердно печатая благочестивую речь кардинала, приуроченную к какому-либо событию или церковному празднику, он часто прикладывал палец губам: молчи мол, но даже, если бы я что-то сказал, кардинал имел достаточно денег и влияния, чтобы заставить меня замолчать. Но покрывал я Ринальди отнюдь не потому, что боялся его, а потому что был грешен в том же. Как бы дико это не звучало, я понимал Витторио. В конце концов, кем бы мы ни были, все мы люди и у нас есть желания и потребности. Часто по ночам, я представлял себя в объятиях молодого человека из церкви, образ которого прочно закрепившись не выходил у меня из головы. Я представлял себя стоящим перед ним на коленях и четко внимающим любому его приказу, представлял себя связанным, закованным в наручники, с завязанными глазами, представлял его на себе, как он плавно покрывает поцелуями каждый миллиметр моего тела, как я выгибаюсь и кричу под умелыми руками, прекрасного незнакомца. Вот почему я молчал. Мне как и Ринальди было что скрывать. Мы оба лгали. В первую очередь самим себе. Хотя думаю фантазии кардинала были богаче чем фантазии молодого девственника коим я являюсь.***
Благословите меня святой отец, ибо я согрешил – эту фразу я слышал от многих приходящих ко мне, ибо она стандартна в Католической церкви перед началом исповеди. Но мне было странно услышать её произнесенную растерянным дрожащим от волнения голосом, который я сразу узнал, это был голос человека с которым я разговаривал в церкви поздно вечером, полгода тому назад. — Я ненавидел своего брата, —взволнованно бегло, так, что едва можно было разобрать, говорил молодой человек, —настолько, что не желал его видеть. Видите ли, у нас с ним разные пути: я — охотник, он — демон. Таковыми мы были. У нас не было будущего, потому что мы были по разные стороны, и один из нас просто должен был бы убить другого. Что–то ёкнуло внутри после этих слов. У меня, словно у слепого, пелена спала с глаз и я понял: молодой незнакомец — мой брат Дин. С трудом набрав в легкие воздуха я продолжал слушать исповедь брата. — Но год назад все изменилось: я доверился не тем людям и стал тем на кого охотился. Вот тогда то я и начал искать его, не для того, чтобы отомстить, а для того, чтобы предложить ему выбор: между его верой и мной. Помолчав немного, Дин понизив голос еще на тон так, чтобы мог расслышать только я, сказал: — Я знаю, Сэмми, знаю о твоих чувствах ко мне, знаю давно и прощаю тебя, прощаю за всё, не стесняйся, того что чувствуешь… — голос был мягким, успокаивающим, принимающе-соблазняющим, тёплым. Тепло от него передавалось казалось каждой клеточке моего тела. Я не выдержал, и выйдя со своей половины исповедальни обхватил лицо брата руками, зажал в ладонях, и прошептал: — Я выбираю тебя. Затем мягко коснулся медовых манящих губ, углубляя поцелуй и всё крепче сжимая в объятиях. Через время мягко отстранившись, я сказал что мне пора. — Хорошо, — слышу я в ответ, — завтра в десять я буду у церкви, выйдешь — я покажу тебе ради чего стоит жить, не выйдешь я все пойму. — Сказал брат выйдя из церкви, я вышел следом.***
Брат на расстоянии руки, и я могу до него наконец дотронуться. Я стою в одних боксерах и тонкой шелковой рубашке. Очертания груди пробиваются через материал словно умоляя о свободе. "Мой шанс", промелькнуло у меня в голове, и резкая волна ударила в промежность. В долю секунды я в твоих объятиях. Дин буквально пожирает меня своими губами. В брюках стало невыносимо тесно. Резко схватив меня за волосы молодой человек прижимает меня к себе ещё сильнее, язык упорно бороздит потайные участки моего рта. Кажется, поцелуй длится вечность. Я даже не сопротивляюсь. Буквально сразу обмякаю и обвиваюсь вокруг шеи Дина. Номер, где мы, маленький, но кровать в нём неестественно огромна. Не выпуская меня из объятий, мужчина подводит меня туда. Повалив на ложе, поцелуи возобновляются. Целует мои губы, медленно сползает на подбородок, шею, покусывает мочку уха. Я чувствую его тяжелое жаркое дыхание. Меня это заводит. Я извиваюсь и издаю томные стоны. "Только не останавливайся". Дин идет дальше. Шелковая тонкая рубашка больше не преграда. Одним движением Дин срывает её. Тянется к моей груди. Обводит языком её контур Тщательно вылизывает каждый сосок, обсасывает, нежно кусает, они отвечают на ласку и твердеют. Я стону от блаженства. Мне не терпится. Я сгораю от желания. Мои руки неосознанно тянутся к брюкам Дина. Поняв чего я сейчас хочу, он уступает. Теперь я владею ситуацией. Теперь я над ним властвую. Сидя рядом с братом, нагло посмотрев тебе в глаза спускаюсь вниз. Брюки -явная преграда. Расстегнем их, поможешь? Стягиваю их, за ними туда же летят и боксеры. Вот он! Долгожданный момент. Его вид и размер меня заводят окончательно. Безо всяких стеснений я беру в рот. Жадно беру, все больше и больше заглатывая. Какой интересный вкус, каждый бугорок, я изучу его весь, он весь мой. Плотно смыкаю губы, мне так нравится его напор. Мне нравится быть рабом этих зеленых бездонных глаз, этих умелых чувственных умелых нежных рук. Смазки так много, что она каплями стекает на кровать. Во мне не осталось ничего кроме животной страсти. Я чувствую напряжение Дина, ритмичные толчки его бедер навстречу моему жадно заглатывающему рту. Я слишком завелся, меня не остановить. Но сколько же он еще сможешь сдерживаться? Уговоры брата притормозить ведут в никуда. Все меркнет кроме всепоглощающего желания тебя довести. Еще немного и победа за мной. Брат изливается мне в рот, издавая гортанный стон и выгибаясь. Больше я ничего не слышу, я будто в Раю. Усталый но счастливый я ложусь рядом обнимая брата.***
Неплохо для девственника – шепотом говорит Дин, открывая глаза, Негреющее декабрьское солнце, пробиваясь сквозь тонкие занавески, освещает его лицо, лучи медленно ласкают лоб, складочки возле глаз, медленно переходя на щеки, на морщинки в уголках губ, затем плавно переползая на шею. Он едва заметно улыбается переворачиваясь на бок, подминая под себя, собранную гармошкой простынь. Наши глаза встречаются и я, в очередной раз, тону в изумрудном омуте. Брат обвивает рукой мою шею, кратко целует, я хочу продлить это мгновение, притягиваю его к себе, но он мягко отстраняет меня рукой. И тут же ловит мой растерянный, обиженный взгляд “ Не хочет? Но почему? Что я сделал не так?”- мысленно теряюсь я в догадках. — Все хорошо, Сэмми, все было замечательно, – старший Винчестер проводит рукой по моим волосам, — я люблю тебя очень люблю. Скоро Рождество, тебе надо готовится к празднику, писать Витторио, этому лживому болвану, очередную обеляющую речь. В глазах почитателей, благодаря тебе он чуть ли не ангел, хотя ад – Гаваи, по сравнению с тем что он заслужил образом своей жизни. Учитывая то, какой ты обязательный, будет подозрительно, если ты опоздаешь. Я резко встаю, на ходу натягивая рубашку, брюки и ненавистную сутану поверх подризника. И задерживая взгляд, словно провожаю брата. Уже у двери, я вдруг резко оборачиваюсь, и подбегая обнимаю Дина. — Ты чего малыш? – брат обнимает меня в ответ, и спустя мгновение, чуть от себя отстранив, целует в лоб. Так он делал, с детства, когда меня что-то беспокоило или я чего-то боялся и меня это успокаивало. — У меня плохое предчувствие, кажется что я тебя больше никогда не увижу, – говорю я чуть не плача — Глупости, Сэмми, увидимся вечером, – с подозрительным энтузиазмом, произносит Дин, похлопывая меня по плечу, и обнимая крепче. – Не задерживайся. Ухожу я с тяжелым чувством, задерживаясь перед тем, как захлопнуть за собой дверь.***
Я возвращаюсь, когда восходящее солнце уже бросает кровавые отсветы в небесную ширь, меня всё ещё не покидает чувство, что брат от чего-то меня оберегал. Снежинки ложатся мне на плечи, облепляя, словно пчелы красивый цветок. Я счастлив. Вот-вот я вновь увижу брата. Я поднимаюсь по лестнице уже знакомого мотеля, прохожу в номер, там темно, должно быть Дин уже спит. — Дорогая, я дома, – произношу я шутливо, и зайдя, обнаруживаю там записку, в которой всего три слова: люблю, скучаю, жду. Улыбнувшись, устало ложусь на кровать, вздыхаю. Брата рядом нет, наверное надоело ждать, и ушел в другую комнату… Внезапно на меня что-то капает, я поднимаю глаза и комната озаряется светом от огненного пламени, в свете которого я отчетливо вижу распятого брата….. — Нет!!!!! Дин!!!!!! Нет!!!! - словно обезумев, кричу я. Меня словно парализовало, я даже не пытаюсь спастись, просто смотрю на то, как пламя охватывает комнату, готовясь к тому, что оно поглотит и меня, ведь я всё потерял и мне больше незачем жить … Чья-то сильная рука хватает меня за плечо..***
Через несколько минут мы стоим неподалеку от охваченного огнем здания. Я не узнаю человека спасшего меня: высокий, коротко стриженный брюнет, в длинном сером плаще, белой рубашке, и у него пронзительно-голубые глаза. — Джереми Новак, – представляется он, ловя мой вопросительный взгляд, — охотник, - мужчина сглатывает, — теперь. Секунду молчит, вздыхает, затем говорит снова: — Мою жену убили так же, как и твоего брата, её распяли на потолке, а затем она сгорела. Эта тварь — Желтоглазый, наслаждается страхом и горем не только своих жертв, но и их близких, когда они видят… — мой спаситель вновь на минуту замолкает. — Я отомстил. Я убил эту тварь, застрелив её, я превратил её останки в пепел. Перед тем, как я выстрелил, демон рассмеялся и сказал, что главную свою жертву он уже убил и поэтому не важно, что с ним будет теперь. А потом мне было видение. Я рад, что успел. Надеюсь мы не увидимся больше никогда. И охотник исчез в ночи, прежде чем я успел что-либо сказать***
Стоя спустя много лет у надгробья, на коленях, в кромешной тьме, слушая лишь шорох листьев на деревьях, мерно покачивающихся от ветра, опустив голову, и смотря на одинокую кроваво-красную розу, которую я принес — я постоянно приносил лишь одну, в знак того, что брат, для меня всегда жив — я вдруг услышал позади звук, похожий на шорох крыльев. Вначале я подумал, что это ворона слетевшая с надгробья: здесь их было много, но обернувшись, я увидел Дина, с белоснежными крыльями, он стоял у меня за плечом. Потрясенный, я онемел, слёзы катились у меня по лицу, падая и увлажняя землю. — Я всегда буду рядом, Сэмми. - тихо произнес брат, приобняв. — Другого исхода не могло быть, ни Ангелы, ни демоны не одобряли того, что происходило. Я знал, что всё закончится именно так, знал как поступишь ты в этом случае, поэтому я и внушил Новаку видение, которое помогло спасти тебя и отомстить моему убийце, и убийце его жены. Это последнее, что я успел сделать перед смертью. — Но как же.. — Видимо Ангелы учли мои прижизненные заслуги и после второго дубля для меня освободили апартаменты, - отшутился Дин, похлопав меня по плечу. — Но что же мне теперь делать? – растерянно спросил я. Мне и правда нужен был ориентир, отправная точка, напутствие — называйте как хотите. — Живи, будь экзорцистом-охотником, помогай людям, убивай тварей, не забывай меня… Да, и еще, – брат посмотрел на меня, прежде чем взмыть, с собственного надгробия ввысь:— приходя сюда, делай то, что делаешь: оставляй на моей могиле розу, в память о том, что было и что могло бы быть. Без веры жить невозможно? Не согласен. Потому что без неё жить сложно, да и то лишь немногим. Жить невозможно без любви.