Like a Wheel

Доркас стоит на тропе, огибающей тихий таинственный храм, стараясь дышать как можно тише. Долгие годы научили ее терпению - терпению, о котором она и не подозревала, когда была столь же молода, как и женщина, только что исчезнувшая за огромным строением. Доркас думает, что той, другой, также придется с возрастом научиться терпению, научиться справляться с плохим настроением и приступами гнева, которые неизбежно появятся, как всплывает порой неописуемое мертвое существо к поверхности холодного темного озера. Мужчина Рози обхватил себя руками, внимательно оглядывая холм, ожидая (хотя и неосознанно) того же, что и Доркас: приближения быка. И он появился, Норман, он пришел сразу за ними, преследуя мареновую тряпку - хитон его жены, который был едва виден у подножия холма, промчался, неожиданно минуя две фигуры в тени, не обращая на них внимания, – за что Доркас бесконечно благодарна. - Что теперь? - спрашивает Билл, когда угроза миновала, но Доркас не может сказать ему ничего, кроме того, что ожидает быка в финале долгой погони. Но она почти уверена, что знает, кто одержит верх, и это не вонючий ревущий зверь, который только что пронесся мимо них. Время идет, что время и делает всегда. Они вдвоем выходят из тени и поднимаются на холм в неверном свете луны, дожидаясь около тележки, чтобы увидеть, кто вернется. Доркас слышит отдаляющиеся крики Рози, пока она убегает - босой тореадор направляет быка вперед, вперед. Она помнит такой же бег, шлепанье босых ног по неровной брусчатке города Луд мимо рядов плавно раскачивающихся в воздухе тел, под грохот божественных барабанов, стук ее сердца, пока вместе с финальным «бум» все не прекратилось. Она проснулась, ощутив на своем лице дуновение ветерка, растянувшись в задней части тележки. Это случилось еще тогда, когда тележка была новой и другой пони тянул ее, но Она сама правила ею. Она почувствовала, что Доркас проснулась, и повернула голову, чтобы сказать: «Чуть не попалась, да?» Затем ее глаза закатились, и она упала с тележки, к счастью, назад так, что Доркас, накренившись вместе с движением тележки, смогла вскочить и поймать ее как раз вовремя. Следующие двадцать минут или около того она помнит очень хорошо: взяв поводья пони, чтобы удерживать его, она положила Ее на грубые доски тележки, еще достаточно свежие, чтобы пахнуть той сосной, из которой были сделаны, и наблюдала, как медленно растекается пятно на Ее белом платье. На один безумный миг она жалеет, что встретила Ее, что ступила на эту длинную незнакомую тропу, у которой, казалось, нет ни начала, ни конца. И тогда, когда, казалось, страх готов был утвердиться, странное спокойствие окутало ее мысли, и она сделала то, что было необходимо. Платье было испорчено, как и все то, что от Нее осталось, но там были другие платья и другие дети, о да. Не Ее дети, а дети Доркас, и их дети, и даже те, которые родились увечными, были по-своему полезны. Ей тоже иногда нужно было есть, в конце концов. Доркас задвинула мысль подальше. У мира много забавных способов двигаться дальше, и кто она такая, чтобы интересоваться этим? Она не огромное колесо, которое катит этот мир, в самом деле. Она всего лишь маленькая шестеренка, которая находится в нужном месте, чтобы везти Ее и ребенка и быть частью этой небольшой истории, дополнительной деталью процесса. Билл продолжает смотреть с холма, и Доркас рада, что он, скорее всего, не может видеть ничего, кроме теней. Она может смотреть в эти тени, хотя то, что она видит, не похоже на то, что видела Рози, когда спускалась туда, или что видела Она, опережая ее в этом длинном беге. Нет, то, что видит Доркас, не имеет ничего общего с рабством так называемой любви, скорее, рабство в буквальном смысле слова. Она видит зияющий провал храмового входа, окруженный цепями, цепями, которые свисают над входом, цепями, которые, если бы она спустилась туда, скорчились бы и попытались схватить ее. Ей кажется, что она может слышать их звон даже здесь, наверху, зовущий ее, но тряхнула головой, отгоняя это видение. Там, где есть цепи, могут также быть и плети, но она не хочет думать об этом, хотя годы рабства уже прошли и похоронены в пыли прошлого, времени и поблекшей памяти. Доркас тряхнула головой, избавляясь от этих глупых мыслей, и снова обращает внимание на тропинку за храмом. Она может разобрать только одинокую нечеткую тень, слишком маленькую, чтобы быть Норманом, и слишком человеческую, чтобы быть Ею. Рози подходит к ним, и Доркас видит облегчение, а за ним - ужас в ее глазах. Это способ познания Ее природы; зная это, вы в безопасности так долго, пока она на вашей стороне, не зная, когда она может решить, что она больше не на вашей стороне. Наконец Она присоединяется к ним, и Рози и ее мужчина отправляются домой. И только в последнюю секунду Доркас приходится рвануться вперед и удержать Ее от нападения на Рози. Она сильная, но Доркас удерживает контроль и заваливает Ее на землю, обхватывая ее талию, пригвождая ее руки, насколько это возможно, чувствуя, как Ее форма корчится и извивается внутри маренового хитона, и, наконец, пораженно оседает, когда возвращается Ее человеческая форма. Она не разрешает идти еще целых две минуты, хотя не до тех пор, пока безумный блеск Ее глаз блекнет и она снова выглядит нормальной, или хотя бы так близко к нормальной, как обычно. В конце концов они обе встали, Доркас помогла Ей подняться, и, не обменявшись ни словом, они пошли к тележке. Солнце село, но луна, которая поднялась, огромная и яркая: Демоническая луна скалится им сквозь медленное течение облаков, пока Доркас понукает Радамантуса тащиться вперед, вниз по другому склону холма прочь от полуразвалившегося храма, вниз, по направлению к равнинам и длинной тропе к Внешним феодам. В задней части повозки ребенок шевелится и хнычет, и Она передвигается, чтобы накормить ее. Доркас продолжает всматриваться вперед, но она все-таки слышит, как скользит нож из ножен; как с Ее губ срывается низкое шипение, когда лезвие окрашивается кровью. Она уже давно перестала думать над тем, правильно ли они поступают, отдавая этого ребенка судьбе, которая, она знает – думает, что знает – ожидает ее. Разве может ребенок, который ест так, как этот, ожидать от будущего чего-то? Доркас иногда видит сон, ей снится пляшущий огонь и горящая женщина, и просматривающееся сквозь дым злобное лицо этого ребенка через много лет в будущем. Она думает о том, чтобы взять нож и перерезать этому ребенку горло, пока она еще может. Но даже если у нее и есть такие мысли, она знает, что никогда этого не сможет сделать. Иногда ка похоже на колесо, катящееся к месту назначения; иногда оно как ветер, сдувающий беспомощных людей; и иногда оно как пламя, бушующее внутри, единственное топливо, которое заставляет Доркас и Ее идти. И хотя она очень не хочет выпускать потенциальную силу этого ребенка в мир, умереть она не хочет еще больше. Кроме того, она знает, что даже если бы она попыталась, нож бы повернулся против нее, или ее сердце выбрало бы этот момент, чтобы разорваться, Она оставила бы ее на краю дороги, чтобы о ней позаботились вороны и крысы. Судьба, как говорится, борется за то, чтобы все было так, как предназначено, и даже если бы Она погибла вместе с Доркас, какой-нибудь фермер, или торговец, или путешественник окажется поблизости как раз вовремя, чтобы услышать детский плач и позаботиться о ней, маленькой ничейной потерянной дочери, и возьмет ее с собой. Она укладывает ребенка в сверток из одеял и забирается на тележку позади Доркас. Она ничего не говорит, но тянется, чтобы погладить тыльную сторону ладони Доркас. - Мы уже очень близко, - говорит она. - Я так не думаю. - О, мы достаточно исколесили, пока добрались до места, но когда ты думаешь, насколько далеко мы зашли... - Ее голос затихает, и Доркас знает, о чем она думает. Она пришла из того мира, издалека, как говорит Доркас, хотя она не была рождена в городе, в котором обосновалась Рози. Она родилась в городке поменьше, насколько знает Доркас, и она знает, что у Нее были братья и сестры, которые умерли. Иногда Она будит Доркас по ночам своим криком, умоляя своих давно умерших родственников бежать, и от этих снов Доркас должна пробуждать ее в темноте, потому что огонек от спички заставляет Ее кричать еще громче. И какая-то ее часть, кажется, все еще хочет вернуться в тот мир; мрачный голос, которым она говорит во время долгих тянущихся часов между полночью и рассветом, печально рассказывает Доркас о богатстве, которое осталось в том мире, и Доркас знает, что она имеет в виду не драгоценности или безделушки. - Это был долгий путь, - говорит она вместо того, чтобы высказать то, о чем на самом деле думает. Взгляд, которым Она ее одаривает, показывает, что она более-менее знает, над чем на самом деле размышляет Доркас. - Дольше, чем ты думаешь. Дольше и дольше. - Может, поспишь, - предлагает Доркас. Она улыбается немного шире, чем нужно. - Знаешь, думаю, стоит. Поведешь пока сама? - Как и всегда. Она кивает и перебирается назад, растягиваясь рядом с ребенком. Доркас успокаивается. Они вместе зашли слишком далеко, чтобы она Ее боялась, но она страшится того дня, когда она попытается удержать Ее и почувствует эти клыки, впивающиеся в ее собственную плоть. Она чувствует удар и скрежет, когда колеса тележки, наконец, выезжают на грязный каменный тракт. Радамантус ускоряет шаг на более ровной земле, и если Доркас присмотрится, то сможет разглядеть огни города вдалеке. Не тот город, пока не тот, в который они направляются, но тот, где есть люди, которых можно попросить о горячей еде и холодном питье для себя, ведь она не ест, как Она и ребенок, и, может быть, настоящей кровати, на которой можно растянуться на несколько часов. Она знает, что не выглядит старой, и, конечно, ее тело не работает так, как если бы оно было старым, но ее разум знает, сколько лет ей стукнуло со дня рождения, и она чувствует себя хрупкой и готовой разбиться. Но она будет двигаться вперед, пока не покончит с этим делом, и отмахнется от странных снов о ребенке (чьим именем не будет Кэролайн, как бы оно не нравилось Рози), и доставит ее в целости и сохранности туда, куда было сказано. А что потом - она не знает, да и не волнует ее это. Мир движется, и ей остается только двигаться вместе с ним. Ка.